Дакота судорожно сглотнула и закусила нижнюю губу.
– Что я люблю тебя, Лэндон.
Сказала так небрежно, будто не догадывалась, что сказанное развязало узел, давно туго затянутый в моей груди, и наконец облегчило мою боль.
Я не слышал этих слов от Дакоты с тех пор, как переехал в Нью-Йорк. Когда-то они были привычны мне, как звук собственного имени… но не теперь. Сейчас эти три слова свели на нет все мои попытки избавиться от тоски и одиночества, завладевших мной с тех пор, как Дакота меня бросила. Они угрожали разрушить непрочный форт, который я строю с того дня, когда она решила, что я ей больше не нужен.
Эти слова были для меня гораздо важнее, чем она могла себе представить. Сердце было готово выпрыгнуть из груди от злости.
Я готовился выдержать ее гнев и вовсе не ожидал объяснения в любви. Если честно, неизвестно, что хуже.
– Я люблю тебя, Лэндон, – раздался в тишине голос Дакоты, и я закрыл глаза. – Я люблю тебя с тех пор, как себя помню. И мне жаль, что я доставляю тебе неприятности. Я причинила тебе боль, я знаю, и мне так стыдно…
Ее голос прервался, и глаза наполнились слезами. Она была так близко, что я слышал ее дыхание.
– Я была эгоисткой, я и сейчас такая, все так запуталось, мне невыносимо видеть тебя рядом с кем-то другим. Я не готова тебя делить с другой. Помню нашу первую встречу…
Я открыл глаза и попытался успокоиться. Мне следовало удержать ее от разговора о прошлом, но я не мог заставить себя это сделать. Мне хотелось услышать ее воспоминания. Мне это было нужно.
– Ты катался на велосипеде. Я увидела тебя из окна своей комнаты. Картер только вернулся домой из какого-то лагеря, и кто-то из родителей позвонил моему отцу и сказал, что Картер пытался поцеловать другого мальчика.
У меня оборвалось сердце. Ее слова укололи меня. Дакота никогда не говорила о Картере. Даже не упоминала.
– Папа несся по коридору с ремнем в руках. – Дакота вздрогнула от воспоминания. Меня тоже передернуло. – Стоял такой шум, что мне казалось, если он не остановится, дом рухнет.
Дакота смотрела сквозь меня. Она уже не в Нью-Йорке, а снова в Сагино. И я там вместе с ней.
– Ты ездил по улице на велосипеде, и с тобой была твоя мама. Она то ли фотографировала тебя, то ли снимала на видео. И когда Картер принялся визжать от каждого удара кожаного ремня, я стала смотреть на тебя и твою маму. Она споткнулась и упала, и ты побежал к ней, словно ты был ее взрослым, а она твоим ребенком. Я помню, что хотела стать такой же сильной, как ты, и помочь Картеру. Но я не могла.
Ее губа задрожала, и нестерпимая боль пронзила мою грудь, как горящая звезда.
– Ты знаешь, как это было. Когда я пыталась помочь, получалось еще хуже.
Это правда. Несколько раз я видел, как ее отец бил Картера. Моя мама дважды вызывала полицию, прежде чем мы поняли, что система несовершенна и гораздо сложнее, чем представляется двум школьникам.
Не сознавая, что делаю, я направился к Дакоте. Она подняла маленькую руку, и я тут же остановился.
– Просто послушай и не пытайся ничего исправить, – потребовала она.
Я делаю все, чтобы выполнять ее желания. Я уставился на зеленые цифры на плите и спрятал руки за спиной. Было почти девять; я не заметил, как пролетел день. Дакота продолжила рассказ, а я гипнотизировал цифры:
– Я помню, как ты первый раз заговорил со мной, как впервые сказал, что любишь меня. Ты помнишь, как это было?
Конечно, я помнил. Как я мог забыть? Дакота убежала. Картер сказал, что ее не было несколько часов. Ее пьяный отец, спокойный, несмотря на то что его пятнадцатилетняя дочь куда-то пропала, сидел в покрытом пятнами глубоком кресле с запотевшей жестяной банкой холодного пива в руках. От моря выпивки у него вырос огромный живот. Он не брился неделями, и щетина на подбородке росла густыми неровными клочками.
Я не добился ответа, он даже не оторвал взгляда от чертова телевизора. Насколько я помню, он смотрел «Место преступления». Сидел в маленькой прокуренной гостиной, заваленной хламом. На столе громоздилась гора банок из-под пива, а на полу валялись кучи непрочитанных журналов.
– Где она? – спросил я его в пятый раз.
Мой голос прозвучал чересчур громко, и я испугался, что он ударит меня, как своего сына.
Однако он этого не сделал, а продолжал лениво пялиться в экран. И я перестал спрашивать, поняв, что он слишком пьян и от него все равно не будет никакого толку. Отец Дакоты пошевелился, и я испуганно отпрыгнул назад, но успокоился, когда он потянулся к сигаретной пачке. Схватил пепельницу, просыпал окурки и пепел на коричневый ковер. Казалось, он этого не заметил, как не замечал, что я стою рядом с ним и спрашиваю, куда подевалась его единственная дочь.
Я взял велосипед и объехал окрестности, останавливая всех, кто проходил мимо. Меня охватила паника, когда живший возле леса пьяница Бадди сказал, что видел, как она пробежала мимо его дома в сторону леса. Мы называли эту замусоренную рощицу Пятачком, там собирались люди, в жизни которых не было ничего, кроме наркотиков и алкоголя. Это не было безопасным местом, поэтому я бросил велосипед на краю рощи под елками и со всех ног побежал в темноту, как будто на кону стояла моя собственная жизнь. В известном смысле так оно и было.
Роща была небольшой. Ее можно было пересечь всего за пять минут. Не обращая внимания на пьяные голоса и боль в мышцах, я побежал в центр Пятачка. Дакота сидела там, прислонившись спиной к дереву, одна, цела и невредима.
Когда я ее нашел, мои легкие горели, я с трудом мог дышать, но ей ничто не угрожало, и только это имело значение. Она сидела на земле, скрестив ноги, среди грязи, палок и листьев. Увидев ее, я почувствовал величайшее облегчение.
Она подняла на меня свои темные глаза. Я стоял, согнувшись, положив руки на колени, и пытался перевести дыхание.
– Лэндон, – спросила она смущенно, – что ты здесь делаешь?
– Ищу тебя! Почему ты здесь? Ты знаешь, что это за место?! – закричал я.
Она осмотрелась вокруг. Порванное грязное одеяло, висевшее на сломанных ветках, служило импровизированным навесом. Вокруг валялись пивные бутылки и мусор. Недавно прошел дождь, и между деревьев стояли грязные лужи. Я выпрямился и протянул руку.
– Ты больше никогда не должна сюда приходить. Здесь опасно.
Словно в трансе, она проигнорировала мою руку и сказала:
– Знаешь, я могу его убить. И мне кажется, это сойдет мне с рук.
У меня оборвалось сердце. Я прислонился к дереву и взял ее за руку. Наши пальцы переплелись.
– Я видела сотни криминальных шоу. Раз он все время пьет и от него одни неприятности, мне удастся уйти от ответственности. Я могу продать дом, на эти деньги мы бы уехали из этого мерзкого города. Ты, я и Картер. Да, мы можем уехать, Лэндон. – В ее голосе прозвучала болезненная настойчивость. Меня потрясло, что она строила планы абсолютно серьезно. – Никто о нем не пожалеет…
Мне бы хотелось согласиться, чтобы хоть на несколько секунд облегчить ее боль, но я знал: если я это сделаю, нам рано или поздно придется столкнуться с реальностью и жизнь покажется еще тяжелей, чем была.
Вместо того чтобы убеждать, что она, конечно, не сможет никого убить, я решил отвлечь Дакоту. Но для этого ее нужно было увести.
– Куда мы поедем? – поинтересовался я, зная, как она любит мечтать.
– Мы можем поехать в Нью-Йорк. Я буду танцевать, а ты преподавать. Мы будем далеко отсюда, все будут нами восхищаться.
Когда мы были подростками, Дакота всякий раз отвечала по-другому. Иногда она предлагала нам уехать из страны. Самым любимым ее городом был Париж. Она мечтала танцевать там, в знаменитом театре. Но жизнь в Сагино была реальной, а остальное – лишь глупой мечтой.
– Мы могли бы жить в небоскребе. Где угодно, Лэндон, только не здесь, где угодно. – Казалось, она уже была за тридевять земель отсюда.
Я взглянул на Дакоту: глаза были закрыты, на лице – следы грязи, а коленка поцарапана. «Должно быть, она упала», – подумал я.
– Я поеду с тобой куда угодно. Ты ведь это знаешь? – спросил я.
Она открыла глаза, и уголки ее губ поползли вверх.
– Куда угодно? – уточнила она.
– В любое место, – пообещал я.
– Я люблю тебя, – заявила она.
– Я всегда любил тебя, – признался я.
Она сжала мою руку и склонила голову мне на плечо. Так мы сидели, пока не зашло солнце, принесшее тишину в ее проклятый дом.