– Почему ты не можешь понять, что не все так однозначно, как ты это видишь?! Влада, я бы ни за что не позволил случиться такому насилию под своей крышей. Неужели не очевидно, что угрозы Умм Хсейн – всего лишь элемент воспитания?! Она знает, что делает! И не мне влезать в ее работу и учить, как общаться с горничными. Каждый занят своим делом. Каждый знает свою зону ответственности и черту, которую нельзя переступать. Умм Хсейн – строгая руководительница, но она и мухи не убила в своей жизни! Я доверяю ей и даю ей право воспитывать своих подопечных так, как она это видит необходимым. Так работает иерархия, Влада. Каждый на своем месте, каждый доверяет друг другу. Каждый, кроме тебя…
– Я не верю, что это было только запугивание, – сложила руки на груди девушка и поджала губы.
– Теперь уже нет, как ты вмешалась! Ты опять выставила меня идиотом… Превратила банальный урок наставления в цирк и теперь сама будешь платить за свой язык. Устал от твоих выходок…-громко, устало вздохнул,– Ты должна научиться перестать бросаться громкими фразами, детка. Пора взрослеть… И брать на себя ответственность за то, что делаешь. Думать о том, что делаешь…На кровать. Животом вниз.
Влада нервно сглотнула, но повиновалась, затаив дыхание и невольно всхлипнув. До последнего она надеялась, что он блефует. В легких, казалось, не достает воздуха.
Он сел рядом. Задрал подол платья. Выше, чем это призывала делать Умм Хсейн, открывая подспудно и ягодицы. Провел по голым ногам.
– Грех портить такую красоту. Но желание женщины в спальне, – закон. Ты знаешь, что такое бастинадо или фалака, как ее называют на Ближнем Востоке, Влада? – поглаживания по ее ногам его горячими руками разгоняли кровь, обманчиво расслабляли.
– Нет, – ее сдавленный, почти на грани истерии от напряжения голос.
– Это одна из излюбленных форм наказания для женщин, в том числе и в гаремах. Когда строптивую наложницу клали животом вниз и с силой били ее ноги, а точнее – ступни. Боль в разы ощутимее, чем, например, от этого, – он сильно шлепнул ее по пятой точке, отчего Влада невольно вскрикнула.
– И вместе с тем, наложницы часто специально совершали проступки, чтобы попасть на экзекуцию к хозяину. Знаешь, почему?
– Нет, – сдавленно прошептала она в то время, как все тело было натянуто, как струна от того, как он водил по ее ногам руками.
– Потому что любое внимание хозяина было важнее любой формы боли. куколка. Суад искренне верила, что ее накажут… Предполагала, что это могу быть я, а не Умм Хсейн… Сегодня ты лишила Суад внимания хозяина. И вместо благодарности за принятую за нее боль получила ушат ненависти и презрения. Потому что каждая из них, девочек с побережья, мечтает оказаться на твоем месте, Влада. Для каждой я – Бог, повелитель. Только ты все время пытаешься вытирать об меня ноги, куколка… Приподними ноги, – сказал он обманчиво мягко, подложив под них подушку.
– Даже если это так, это больное, извращенное сознание…
– Это сознание человека из восточного общества. Почему ты не поймешь, что не тебе его изменять…
– Если я не могу его поменять, мне тут не место! – отчаянно выплюнула она, срываясь от напряжения. Он удержал ее рукой.
– Не тебе уже это решать, детка. Раньше надо было думать… Разве я тебя не предупреждал? Не говорил бежать от меня? Но ты только шире разводила свои ноги передо мной, завлекала, соблазняла, дурманила…– он словно в транс вошел… Владу это ни на шутку стало пугать,– думаешь, теперь я тебя отпущу? Никогда… Только через мой труп… Тебе теперь убить меня понадобится, чтобы вырваться отсюда…
Он набрал внутренний телефон и позвал в комнату Умм Хсейн.
Влада униженно дернулась.
– А что ты еще хотела, Влада? Как еще мне доказать им, что я и ты не блефуем, – ответил на ее немой вопрос.
Женщина тихо вошла в комнату в сопровождении полуживой – полумертвой Суад.
– Никто не собирался тебя бить, Суад, но твоя истошная истерика и доброта твоей хозяйки заставили ее поверить в то, что в этом доме тебе могут причинить боль. Знай это, и будь ей благодарна, – обратился Васель к служанке. Та продолжала всхлипывать.
– Будет больно, хотя я постараюсь сильно не бить. Мне жаль, что ты вынудила меня это делать с тобой… – тихо прошептал Васель на русском теперь уже Владе, все так же нежно продолжая гладить ее по ногам.
С силой и свистом палка опустилась на ее ступни, от чего Владу прожгла волна дикой, нестерпимой боли, захотелось увернуться, скукожиться. Он твердой рукой удержал ее на месте. И сразу же ударил снова. Так продолжалось еще раз пять. Эта боль отличалась от всех других форм боли… Ее порол Васель, и это было даже возбуждающе, хоть и больно, ее бил в плену тот законченный фанатик, на худой конец, ее наказывали в интернате, но то была боль иного характера, к ней можно было подстроиться, ее можно было терпеть до определенного уровня. Сейчас же было ощущение, что она ходит по раскаленной лаве при каждом соприкосновении палки с кожей ног…
Когда девушка уже не могла сдержать плача навзрыд и тело ее сотрясалось в отчаянных конвульсиях, Васель отбросил палку и обнял ее, приказав растерянным женщинам покинуть комнату.
– Тшшш, спокойно, девочка… Это было не твое наказание, Влада. Ты добровольно его приняла на себя, поэтому твои слезы сейчас бессмысленны. И пережитая боль бессмысленна. Ты не доказала этим ровным счетом ничего ни мне, ни ей, ни себе, ни Умм Хсейн…
Он налил ей в стакан виски, – Пей, – не требующим возражений голосом заставил ее осушить очередной бокал за вечер.
А потом стал делать невозможно диссонирующие с пережитой болью вещи – нежно гладить ноги, покрывая поцелуями, погружая ее пальцы на ступнях в рот, облизывая красные всполохи в местах ударов, которые стали потихоньку светлеть – он бил больно, но не оставляя на коже следов. Эта немая сцена продолжалась с получас. Хрупкая женщина со стекающими из глаз хрустальными слезами теперь уже скорее от унижения и обиды, чем от боли, лежала на кровати, в то время, как ее экзекутор бережно ласкал ее плоть, им же изможденную. Это не было похоже на любовь здорового человека. Это даже не было на грани садо-мазохизма, это он и был, в чистом виде… И самое ужасное и пугающее, что теперь, когда агония от ударов прошла, она снова загоралась от его действий… В паху предательски разливалось тепло, а дыхание учащалось…
Он снял с нее платье, стянул белье. Теперь она была совершенно голая. Снова его хозяйские руки на ее теле. Его пальцы проложили дорогу вниз по ягодицам, дошли до ее клитора и аккуратно проникли внутрь, начали двигаться в ее лоне. Тело бессознательно стало откликаться на эти ритмичные движения, все более ускоряющиеся. Он руками развел ее ноги в сторону и облизал ее там, нежно, но требовательно проник языком глубже. Намеренно и умело довел ее языком почти до предела, а потом отступил, вызвав в девушке стон сожаления, слабого протеста. Она попыталась приподняться, но он снова придавил ее к кровати своей рукой. Взял с тумбочки массажное масло. Дал ей понюхать.
– Узнаешь запах?
– Да, – слабый ответ на грани сознания, не своим голосом. Это был тот же самый запах, который когда – то он подарил ей. Специально изготовленный для нее… Она уже забыла о нем, духи, которыми она пользовалась все время до похищения и даже в ту пресловутую ночь, когда ее увезли в Хомр, бесследно сгинули там, среди развалин ее дома – темницы вместе с остальными вещами из ее прошлой жизни.
Он нежно размазывал масло по стройному телу, его дыхание ускорилось. Его рука по – хозяйски гладила ее ягодицы. Владе было и волнительно и приятно…
– Для каждой из них я – Бог, повелитель, хозяин, – повторил он, – а я вижу лишь тебя. Лишь ты перед моими глазами. Лишь твои ноги я готов облизывать… И что мне делать с этим? Почему ты просто не можешь наслаждаться моей любовью, принять ее, впустить в себя, как когда – то впустила мой член в свое девственное лоно? Зачем эта война, Влада? Ты не хочешь быть мне достойной спутницей? Не хочешь быть мне ровней? Хочешь быть шлюхой? Подстилкой моей? Это тебя возбуждает? Насилие? Боль? Жестокость? Возбуждает выставлять меня идиотом в глазах подчиненных? Возбуждает, когда я ревную и превращаюсь в зверя? Возбуждает делать так, чтобы на тебя смотрели и тебя хотели другие? И чтобы я ревновал и наказывал тебя за это? Ответь!
О чем он? Что он напридумывал в своем больном воображении… Она просто молчала. Сил говорить не было.