Анна Тодд - Никак не меньше

– Еще разок и пойдем. – То, о чем мне на самом деле хотелось его спросить, я оставила напоследок.

– Ладно, только один.

Прикрыв глаза, собираюсь с силами для решающего поворота в нашей беседе.

– Ты поверил мне, когда я сказала, что Дакота тебе изменила? У тебя появилось такое чувство, что ты должен ее опекать и защищать, после того, как исчез ее брат? – Пальцы Лэндона застыли в моих волосах. Очень трудно продолжить. – И еще…

– Ее брат не исчез. – Лэндон меня отодвигает.

Что и требовалось доказать. Вот он, спусковой крючок их непростых отношений.

– Так мне было сказано, – поясняю я. Когда она выкрикивала его имя во сне, я спросила, что происходит, и она рассказала про пропавшего брата.

Я хочу заглянуть в глаза Лэндону, но он отворачивается. Сажусь и бросаю взгляд в сторону двери, ведущей на лестницу.

– Значит, ты просто не в курсе. – Его голос безрадостен.

– Так расскажи. Между нами стена. Ты хочешь, чтобы я выложила тебе все без утайки, а сам придерживаешь ценную инфу. Неплохо устроился. Вся эта история очень крепко вас связывает.

Не глядя в мою сторону, Лэндон качает головой.

– Я не вправе открыть чужую тайну.

– Чужую? Если ты замешан, значит, тайна твоя. – Меня это уже порядком бесит. Если бы я знала, что там у них случилось, мне было бы легче понять. – Доверься. Мне нужна лишь твоя откровенность.

От меня не ускользнула вся ирония этой фразы.

Лэндону явно не по себе. Ну и я хороша – сама молчу о бывшем, отказываюсь распространяться, не позволяю себя расспрашивать, а от него жду полного отчета. Однажды я ему конечно же все расскажу. Может быть, даже скоро. Мне просто надо немного в себе разобраться. Понять, что у нас происходит. Мне казалось, что все уже ясно, и я решилась, но Лэндон вдруг начал темнить, и я теперь не настолько уверена в собственном будущем.

Он тихо заговорил. Я держу рот на замке, протянув к нему руку – вдруг захочет за нее подержаться.

– Мало того, что со школой у Картера не задалось, до него докапывались все, кому не лень, даже собственный папаша. Да и соседи подобрались еще те, в основном приехавшие из Кентукки и Западной Вирджинии. Они привыкли жить по старинке, не принимая ничего нового и отторгая всех, кто хоть чем‑то от них отличается. Это как раз у таких на окне вместо шторы полощутся флаги Конфедерации. Безработица была просто жесткач, и народу оставалось только промывать косточки молодежи, обсасывать подробности их личной жизни. В общем, стали поговаривать, что Картер и Джулиан, его лучший друг… – Лэндон умолк и уставился перед собой рассредоточенным взглядом. – Мол, им нравится целоваться.

– А по правде? – У меня скрутило живот. Очень не хочется это слышать, да как видно придется. Видно, что Лэндону тяжело.

– Целовались. Какое‑то время взрослые только посмеивались – мол, у Картера брючки узковаты и голос тонковат, и вообще он какой‑то… Ну, смеялись, и ладно. В общем, все всех устраивало, пока кто‑то не пустил слушок, будто бы Картер, мол, пробовал целовать и другого мальчишку, а паренек с нашей улицы пожаловался, что Картер пытался его лапать. И тут их всех словно прорвало.

У меня сердце упало, с непривычки затрясло. Меня давно перестали трогать события внешнего мира, да и внутреннего тоже, теперь же, когда появился Лэндон, я вновь стала чувствовать и переживать.

– А он правда это сделал?

Лэндон отчаянно замотал головой.

– Нет, он никогда бы до этого не дошел. Это все они, окружение. Распустили злые языки, брызгали ядом. Если у человека одна извилина, до него даже не доходит, что он в чем‑то не прав. Эти люди, они утверждали, что якобы… – Лэндон нарисовал в воздухе знак кавычек, – ничего не имеют против геев, лишь бы те их не трогали. Вот спрашиваешь у такого: «Ты – гомофоб?», так он спорит.

Знакомая история. Со мной учились подобные девочки‑Барби. Как только меня не обзывали, чего только не говорили. Причем, я думаю, они полностью сознавали, что делают. Из‑за того, что я смуглая, меня без конца спрашивали, с какой бензоколонки качает бабло мой отец, а он тем временем спасал их мамаш от рака кожи, потому что те слишком долго пекли свои попы на солнце.

– Так Картер превратился из всеобщего посмешища во вселенское зло. И понеслось! Это как охота на ведьм. Сколько мальчиков отиралось в его компании? Скольких он пытался облапать из тех, кто катался с ним на велосипеде? А к скольким раздолбаям он домогался, помогая им долгие годы с домашкой? Больше не было никаких обвинений, а тот мальчик, которого он будто бы лапал, признался, что на клевету его подбил старший брат, которого Картер конкретно «вымораживал». Но что толку? «Голубизна» Картера стала притчей во языцех. Отец стал срывать на нем злобу. Когда шепоток за спиной превратился в откровенные вопли, а на стене их дома кто‑то написал три больших черных буквы, у папаши лопнуло терпение. В ту ночь мы с Дакотой с трудом оттащили его от сына, а с утра Картер не явился в школу.

У Лэндона срывается голос, и я пересаживаюсь к нему на колени. Он прижимает меня к себе, словно ищет некое утешение. Я сижу, отирая слезы со щек, сама не заметила, в какой момент они потекли. Слишком живо представилась эта картина. Помню ночь, когда Дакота забилась под кухонный стол. Не повезло девчонке.

– Мы вернулись домой и нашли его. – Лэндон прокашлялся, я обхватила его руками, прижала к себе покрепче. – Мне пришлось силой вытаскивать Дакоту из комнаты. Она ругалась, била меня, вообще была не в себе. Орала. Боже, как она орала. Потом приехала полиция, и его увезли. Он повесился, весь в ссадинах и синяках от побоев.

Лэндона передернуло, а я рыдаю, зарывшись в его волосах. Неудивительно, что они оба такие. Не будь у нее тогда Лэндона, вообще непонятно, во что бы она превратилась.

– Прости, мне очень жаль, очень. – В исступлении тру его спину, сто раз пожалев, что извлекла эту правду на свет божий. Мне и в страшном сне не могло такое привидеться. – Извинениям нет конца. Сердце кровью обливается, что испытывал паренек из‑за того, что он целовался «не с теми». Самоубийство само по себе ужасно, а когда кончает с собой подросток – с этим вообще тяжело примириться. Когда ты молод и юн, тебе все кажется важным, и любое несчастье – конец света.

– Чш‑ш. – Лэндон поглаживает меня и утешает. – Чш‑ш, не плачь. Все пройдет.

Он меня утешает? Приподнимаю за подбородок его лицо, заглядываю в глаза.

– Мне никогда до тебя не дорасти, хоть тысячу жизней проживи.

Он крепко прижимает меня к своей груди, и постепенно нисходит понимание того, что я влюбляюсь в него. И от этой привязанности не отвертеться, даже если он не полюбит меня в ответ.

Лэндон

Ко мне поехали на такси. Нора притихла и словно просветлела душой. После неловкого прощания со Стейси и ее мужем даже мне стало как‑то веселее. Разговор на крыше принес облегчение. Стена, что была между нами, стала как будто бы ниже, хотя и не исчезла совсем. Чем лучше я узнаю Нору, тем сильнее понимаю: мы с Дакотой были слишком юны для таких отношений. Между нами была просто удобная взаимозависимость. Впрочем, что бы ни случилось, я всегда приду ей на выручку. И даже Нора стала проще на это смотреть.

Я рассказал ей о худшем дне своей жизни, и это нас будто сроднило. Почему, чтобы сблизиться с человеком, надо переложить на него частицу своей беды? Беда – не самое ценное подношение. Лучше, наверное, переживать в одиночестве.

Впрочем, кто его знает. Я часто вспоминаю тот день, но почему‑то легче не становится. Если бы не трагическая гибель Картера, из меня получился бы совсем другой человек. Все мои представления о горестях и потерях перевернулись в одночасье. Я понятия не имел, что такое настоящее страдание и настоящий кошмар. Кошмар и страдание – это когда в твоих руках на холодном линолеуме бьется обезумевшая от горя Дакота, а из соседней комнаты выносят неподвижное тело ее брата.

Дакоту так трясло, что врачам пришлось колоть ей успокоительное. В ту ночь она спала в моей постели, прижавшись к моей груди, и сердце ее разрывалось на части, когда она, в очередной раз проснувшись, понимала, что все это не сон.