Его принуждали отписать свою собственность в пользу родителей, последовав примеру брата, однако мой муж отказался. Помню, в тот день мне пришлось силой вытаскивать его из отцовского кабинета. Амир стал мертвенно‑бледным от злости и кричал, обзывал отца мошенником и лжецом. По дороге домой он все время молчал. Вот тогда я поняла, что вышла замуж не по любви, а по дружбе.
Чисто формально у нас все было лучше некуда. Отцы наши – деловые партнеры, сестра с братом помолвлены, мы много путешествовали по свету и воспитывались в достатке. Вот только по милым маленьким пустячкам наши взгляды существенно расходились. Амир терпеть не мог то, от чего я была без ума, типа выпечки. Ладно бы муж не интересовался кухней, но хотя бы ел то, что я приготовлю. Так нет же! Чаще всего Амир не притрагивался к еде. Его страстью была недвижимость, которая меня, в свою очередь, совершенно не интересовала. Наши семьи были повязаны деньгами и репутацией, и мы, сами не зная как, оказались заложниками игры, правил которой не понимали. А здорово было бы подгадить предкам и расписаться без пышного торжества? Наши материалистичные родственнички будут оплеваны. То‑то забава! Да, мы были знатные конспираторы. В остальном же нас мало что связывало, как физически, так и эмоционально.
Я выложила Лэндону все начистоту, без остатка, была откровенна с ним, как ни с кем раньше, но его интересует лишь одно:
– И какие у вас сейчас отношения? Вы разошлись или нет?
Он слишком молод, чтобы волноваться о размолвках и свадьбах, о юридических документах и дарственных на землю. Для него имеют значение только чувства, а все эти разборки среди богатеев – пшик, пустой звук. Разум Лэндона не замутнен, и вот я пришла и мараю его.
– Дело такое. – Я набираю полную грудь воздуха. – Поскольку сам он решать уже не в состоянии, родные хотят, чтобы все на них отписала я. Однако пусть не надеются. Мы с Амиром им ничего не должны. Они бы с радостью отключили его от аппаратов, да только я помешала.
Лэндон глядит на меня, мучительно пытаясь сложить два и два.
Следовало давно ему рассказать. Теперь, когда все выплыло, не понимаю, чего я боялась. К сожалению, жизнь – непростая штука, и кому‑то мои проблемы покажутся «малыми бедками» богатой девочки, но для меня‑то они тяжелы.
– Нас нельзя было назвать счастливой семьей. Просто друзья детства, которые вдруг поженились и наломали дров. Нам даже разводиться было лень, так и бегали на случайные встречи. Ну, он – точно.
– Я что‑то не уловил… – Лэндон задумчиво чешет загривок. – А давно он…
– На системе жизнеобеспечения? Амир сейчас у себя дома, подключен к аппарату. За ним присматривает сиделка.
– У вас дома.
– Чисто формально.
– Ну а как же иначе? Фактически вы женаты, ты утаивала от меня здоровый ломоть своей жизни. И надо было появиться постороннему человеку, чтобы вытянуть это на свет божий? Почему ты сама ничего не рассказывала? Я бы что‑то придумал. А теперь все в тебе кажется лживым, ненастоящим. Я даже не знаю, как тебя воспринимать.
Я сглотнула ком в горле.
– Понятно. Прости, что втянула тебя в эти распри.
Резко повернувшись ко мне, Лэндон сверкнул глазами.
– Нет, ты как раз не втянула меня. Ты держала меня в неведении до самого последнего момента. Господи, я не знаю, сколько ты еще собиралась все скрывать.
Я пожимаю плечами. Мне нет оправданий.
– Я одного не понимаю. Ты действительно думала, что мне нельзя доверять?
– Да при чем здесь доверие? Просто ситуация очень тяжелая. Ты – студент. – Я смотрю на его дрожащие руки, заглядываю в глаза. – Беспокойся об экзаменах, у тебя жизнь впереди. Ты молод, ни к чему тебе чужие проблемы.
Он встает, задев рукой деревянное изголовье.
– Не надо решать за меня, о чем беспокоиться, а о чем нет!
Я тоже вскакиваю с постели.
– Да я тебя вообще не собиралась посвящать! – ору в ответ.
– Ладно, Нора, давай не будем валить с больной головы на здоровую. Теперь я во всем виноват. Скажи уже, наконец, ты хочешь, чтобы я был с тобой и помог тебе найти выход, или нет.
Я тупо моргаю.
– Что?
– А что? – вторит Лэндон, вскинув руки.
По моей щеке скатывается слеза.
– Я не поняла: после всего этого ты готов дать мне еще один шанс?
Мне и тысячи жизней не хватит, чтобы стать достойной этого человека.
Он качает головой и, перестав мерить шагами комнату, замирает на месте.
– Я предоставляю тебе выбор. Решай.
– А как же Дакота?
Его глаза прожигают во мне дыру.
– При чем здесь Дакота?
– Ты собрался с ней в Мичиган. Вы останетесь наедине, и…
– Ты что, смеешься? Тебя это сейчас больше всего беспокоит? – Сев на кровать, Лэндон обхватывает руками лицо.
Наш разговор мне представлялся иначе. Я думала, мы зайдем к нему и решим, что отношения чересчур усложнились, он огорчится, когда я уйду, однако наутро все будет в порядке. Голова идет кругом.
А может, я все же способна с ней конкурировать? Может, он действительно выберет меня?
История с повесившимся братом не дает никому покоя. Помню, как уверенно Дакота зашла в магазин вслед за Лэндоном, а я осталась снаружи. Я помню, как она взяла его за руки, и он, разумеется, не возразил. Помню, как она вышла с рыданиями… Фишка в том, что я давным‑давно отлюбила свою первую любовь, а Лэндон с Дакотой – нет.
– Прикоснись ко мне. – Я подхожу к нему и встаю рядом. Мне хочется провести с ним последнюю ночь перед расставанием.
Рука Лэндона нащупывает мое лицо, и я, прикрывая глаза, чувствую, как он гладит меня по щекам.
– Прости, – говорю я, и его палец скользит по моим губам. Я не уточняю, за что прошу прощения; очень скоро он это поймет. Он еще поблагодарит меня за то, что убралась с дороги. Лучше поздно, чем никогда.
Я знаю, как это закончить, как перебороть его и отвлечь, и тем временем положить конец отношениям.
Тянусь к животу, к его плотным мышцам, беру за рубашку и притягиваю к себе, касаюсь нежных губ. Я могу целовать его вечно и никогда не пресытиться. Опускаю Лэндона на кровать, толкаю за плечи и взбираюсь поверх его тела. Обхватываю коленями и трусь бедрами о его пах. Холодные мокрые волосы ниспадают на спину, и Лэндон принимается ласкать мои груди. Я тяну время, нанося ногтями отметины на твердый упругий живот. Он вздыхает, дрожит, называет меня по имени и, кончая, притягивает меня к своей груди. Я чувствую, как он содрогается от удовольствия, а сама стараюсь не заплакать.
Что случилось со мной? Кто эта слабачка, что проливает слезы над пареньком, которого слишком сложно любить?
Я прикрываю глаза, пока не хлынули слезы. Глубокий вдох, выдох. Надеюсь, Лэндон не догадается, что со мной происходит.
Он заснул. Взяв одежду, покидаю его в тиши бруклинской ночи.
И вот я у дома. По пути выплакала все глаза, на сердце тяжко, тело разбито. Добираться сюда – не ближний свет, но было поздно звонить водителю. Всю дорогу, пока ехала в поезде, я сидела, уставившись в пустое сиденье напротив. Вспоминалась ночь, когда Лэндон за мною следил. Чем настойчивей я борюсь с воспоминаниями, тем упорнее они возвращаются.
Набираю код на высокой железной ограде, такси тем временем уезжает. Ворота со скрипом распахиваются, и я медленно захожу на просторную подъездную площадку. Цветы и подстриженные деревья венчают дорожку, как имитация жизни. На возвышении громоздится большой темный дом. Безжизненное сооружение.
В доме тихо, не считая журчания воды в большой емкости с рыбами да мерного пиканья медицинских приборов в хозяйской спальне. У парадного крыльца припаркован автомобиль сиделки, значит, она где‑то рядом. Каждый шаг отдается эхом под высокими сводами, и в голову закрадывается вопрос: а любила бы я этот дом, обернись все иначе?
Быть может, я привязалась бы к мужу и растила детей?.. Над головой канделябры, на стенах – дорогие картины, сплошной эксклюзив, и все это для человека, который никогда их не увидит.
Дверь в спальню не заперта, как и положено. Я распахиваю ее и вхожу.
Амир сидит в своем кресле.