Она сидела, сведя башмаки носками вместе. Весь ее силуэт, расплывчатый образ был как будто надломлен, в ней было что-то циничное, и это могло быть заметным, если вы не видели даже ее взгляда, манеры держаться и говорить. Вы видели только ее взъерошенные темные волосы, ее руки, которые устало и вместе с тем судорожно поддерживали голову, несуразно скрещенные ноги в ботинках неподходящего размера, и сразу же в вашем воображении появлялся будто ерш. Приглушенный свет нравился ей, теплый колорит стен, окрашенных в цвет кровавого вина, успокаивал.
Здесь ей было хорошо.
И мы не соврем, если скажем, что она безумно любила в этот час, когда в окнах гаснет свет, чувствовать, как хмель растекается по венам, ощущать это сдавленную, приглушенную тоску… (Или не тоску? Что тогда? ) В эти часы здесь она могла скомкать эту чертову любовь и бросить ее в лицо тому, от чьего взгляда она так робела и менялась! О да, ночь определенно делала ее свободней и храбрее, чем она была на самом деле!
Она не знала, что ночью она становилась еще и красивее.
В мягком свете ламп ее скулы четко очерчивала тень, отчего лицо приобретало дикие черты, а губы становились нежнее. Глаза ее, то карие, то зеленые днем, вдруг становились темными, почти черными, и в глубине их чудились будто бы искры отгоревшего костра. Все это видел молодой человек, который быстрым шагом было направился вглубь зала, как вдруг, заметив её недалеко от себя , резко остановился и выглядывал теперь из-за стены.
Она нажала на телефоне кнопку вызова. Рядом зазвенела знакомая мелодия. «Ч-черт!» – выругался Алексей и вышел из-за выступа в стене.
– А-а, ты. Скользкое существо с мерзким характером. Следил за мной?
– Ты опять выпила, Кать? – он кинул на вешалку куртку, грохнулся на стул рядом с ней, был красный с мороза.
– Знаешь, Лек (она имела привычку так называть его), важен ведь не сам факт принятия алкоголя, а причина. Ведь так? – она задумчиво вертела в руках идиотскую рекламку в пластиковой рамке.
– Так.
– Ну, допустим, причину-то, – она почувствовала, как мягкие волны алкоголя плывут от ног к кончикам пальцев на руках, – причину-то я знаю. А толку-то?
Она залпом выпила коньяку; горло заискрилось от внезапной радости, охватившей все ее существо.
– Катя!
– Тсс!.. – с хитрой усмешкой она поднесла палец к губам. Уголки рта дернулись в неконтролируемой улыбке.
– Катя, да ты пьяна!
– В самом деле?!
Он молчал. Что было говорить? Тогда Лек щелкнул пальцами:
– Эй, официант!
Пока официант пробирался между столиками и вешалками, она по-прежнему глядела на Алексея. А потом сказала:
– Это некрасивый жест.
– Что? Какой жест? О чем ты?
– Это неприлично.
– Не понимаю…
– Ты щелкнул пальцами и сказал «эй, официант».
– А что я должен был делать?
– Не знаю. Но это неприлично.
Она все еще твердила о том, что он поступил некрасиво, когда официант, наконец, остановился у их столика.
– Чего желаете заказать? – слишком учтиво поинтересовался он.
– Ххых, – буркнула она, выйдя из того состояния задумчивости, которое случается с некоторыми людьми под воздействием алкоголя, – будто бы вам это интересно! Будто бы вам интересно то, чего хотят посетители! А в Иллинойсе не так! Да, мы из Иллинойса! Мы с ним, – она показала на Алексея двумя пальцами, указательным и средним, – мы с ним из Иллинойса. Вы знаете, где это? Нет? Это в Америке, подумать только! Чикаго, понимаете? А если человек хочет коньяку, без дебоша и дыма, почему бы не принести ему коньяку без дебоша и дыма? А?.. Скажете, о здоровье моем заботитесь? Как бы не так!
– Катя… – он взял ее за руку, сжал ее и, бросив извиняющийся взгляд на официанта, попросил себе коньяк.
Он знал: Катя всегда говорила это свое «без дебоша и дыма», когда выходила из себя или была смущена. На что она злилась сейчас? Не его же смущалась, в конце-то концов? Эта мысль была определенно приятна ему.
Официант, постучав пальцем по окошку коммуникатора, поспешно удалился, перед этим поглядев на них испуганно и недоуменно.
Лек попытался успокоить ее, но она вырвала свою руку из его мокрой ладошки, крикнула: «Отстань ты от меня!» и, кинув деньги на стол, побежала на улицу.
Он, злой глубоко внутри и спокойный снаружи, опрокинул в себя «Martell». Вечер определенно не выдался приятным: она снова выдумала что-то. Снова эта девчонка не находила себе места, черт подери! На кой черт он приехал сюда в такой час?
Она не могла не поехать.
В это самое время в квартире на Арбате Н. И. набирала длинный международный номер.
– Володя? Володя, здравствуй! Как ты живешь? Как твое дело? – И голос на том конце провода радостно и почтительно отвечал ей.
– Володя, у меня будет к тебе небольшая просьба. Мой сын сейчас в Праге. И, возможно, ты будешь удивлен, но твоя племянница…
Часть третья Встреча в Праге
Поезд «Москва-Прага» прибывал в чешскую столицу через полчаса, и она не знала, куда себя деть, ибо самое жгучее нетерпение терзало ее сердце, не давая усидеть на месте.
Перед глазами проплывали зеленые холмы, не так давно покрывшиеся лохматой травой; на холмах росли невиданные раньше деревья, сквозь дождь виднелись вылезшие нечаянно, как будто среагировав на смену времен года, крошечные цветы. Она хотела увидеть и разглядеть все: каждую мелочь, каждую деталь, которых никогда прежде не было в ее жизни и которые теперь должны были появиться на целых три месяца. Вдалеке, ей показалось, мелькнули будто шпили старинного замка, и она сильнее прижалась к стеклу вагона, лбом почувствовав прохладу летнего дождя. Сердце билось о ребра с неистовой силой, и она сама не заметила, как пальцы ее сжали поручень, тянувшийся по всему вагону.
– Извините, – в десятый раз спрашивала девчонка соседа по купе, – это уже Прага?!
Седоволосый худощавый пан Стражич, недовольно отрываясь от газеты, заголовок которой был напечатан готическим шрифтом, и глядя на девчонку поверх очков с толстыми стеклами, тихо бурчал по-чешски, что это не Прага, а очередной сумасшедший русский турист.
– Да-да! – восклицала девчонка, не знающая, видимо, ни слова по-чешски, – вы абсолютно правы! Я и сама догадалась, что это – еще не Прага, а вроде как пригород!
И она снова выбегала в коридор, где, глядя сквозь дождь на проплывающий за окном пейзаж, пыталась угадать, на самом ли деле Прага такая красивая, какой она рисовалась в ее воображении, или нет. Тогда ее лицо приобретало серьезный, даже задумчивый вид, и в карих глазах можно было заметить грусть.
Через полчаса дядя встречал Катю на перроне, помогал спустить со ступенек чемодан и подавал по-джентльменски руку. Потом они шли по залитой дождем дороге, и Володя держал над ними огромный черный зонт, а она со смехом рассказывала ему о своих соседях по купе, о ворчливом скряге Стражиче, спрашивала, все ли чехи такие, и о том, как она сама ночью чуть не свалилась с верхней полки.
Их темные, размытые дождем фигуры уходили все дальше и дальше, теряясь в неярком свете вокзальных фонарей, и силуэты их отражались в лужах на асфальте, подергиваемых иногда рябью, которую приносил ветер. Тот, кто видел это сквозь стекло черного автомобиля, стоявшего на парковке, был очень задумчив и, когда очертания Кати и Володи уже невозможно было разглядеть из-за плотной стены дождя, таинственный зритель прижал худую ладонь с тонкими пальцами к холодному стеклу, словно выражая молчаливую просьбу. «Не уходи, не у-хо-ди…» – беззвучно шептали чьи-то губы, оставляя на холодном стекле след горячего дыхания.
Потом Ковалевич не могла поверить свалившемуся на нее счастью – они с Володей ехали по ночной Праге…
Таинственность и загадка, которых она так ждала, были перед ней – в своем стократном, миллионном увеличении – готические соборы, шпили башен, уносящиеся ввысь, протыкающие небо; мосты и древние скульптуры, освещенные огнями улицы и дороги – все это не могло оставить равнодушным и самого безразличного человека в мире, а Катя к таковым не относилась точно. Сумасшедший ветер, врывающийся в открытое окно, лохматил волосы, и она отдавалась этому ощущению свободы, которая никогда не подкрадывалась к ней так близко. Володин голос, который негромко рассказывал ей о чем-то, и сам Володя, который вел машину легко и быстро, чешское радио – в первые минуты встречи с Прагой все это было фоном, она была наедине с этим новым для нее городом – городом, навсегда укравшим ее сердце.