— Ну, привозите завтра с утра, обсудим эту тему, — сказали ей уже совсем иным тоном.
— Завтра? Исключено. Я могу только сейчас.
— Ждем вас на проходной, — прозвучало в трубке.
Ей все же пришлось задержаться. Припарковавшись на студийной стоянке, она достала косметичку и постаралась привести себя в порядок.
Через полчаса Нина решительно направилась к дверям телекомпании. Перед зеркальными стенами двое охранников напирали на монаха с ящиком для пожертвований на груди.
— Нельзя тут стоять, понимаешь? Ты нам весь имидж портишь. Тут все ж таки телевидение, а не супермаркет. Вон, иди к рынку, там и побирайся.
— Разве я кому-нибудь мешаю? — ласково спрашивал монах, улыбаясь в густую рыжую бороду. — Кто пройдет, подаст. Я и не прошу никого, просто стою. Разве запрещено стоять?
— У тебя своя работа, у нас своя. Нам сказали, чтоб ты тут не маячил, вот и топай отсюда. Не доводи до греха. Иди отсюда, иди с Богом. Нельзя здесь нищим.
— Я не нищий. Я на храм собираю…
Второй охранник не стал тратить свое красноречие и просто столкнул монаха с площадки перед входом:
— Пошел, пошел, и больше не появляйся.
От толчка священник споткнулся и едва не налетел на Нину. Он бы мог и упасть, запутавшись в своей черной рясе, если бы Нина не подхватила его под локоть.
— Прости, матушка!
Он поправил на голове свою черную шапочку и сказал:
— Не ходила бы ты туда. Злые там люди.
— Знаю, потому и иду, — ответила Нина. — На храм собираете? Отлично. Очень кстати.
Она достала из сумочки все оставшиеся деньги, сложила пачку пополам и запихнула в щель ящика.
Монах только спросил потрясенно:
— За кого молиться, матушка?
Но Нина не успела ответить ему, потому что увидела за стеклом администратора. Он тоже заметил ее и торопливо пошел навстречу, уже издалека улыбаясь и расточая комплименты:
— Вы Нина Силакова? Вас не узнать. Новый имидж, да? Но выглядите, как всегда, потрясающе. В жизни вы гораздо ярче, чем на экране. Пойдемте, у нас все готово…
Администратор провел ее мимо охраны к лифту, нажал кнопку, продолжая заливаться соловьем:
— Как было бы эффектно, если бы вы сами могли появиться в кадре. Может быть, мы обсудим такой вариант? Я понимаю, что ваши материалы могут быть настоящей бомбой, источник должен оставаться засекреченным. Но вы можете выступить в программе со своими комментариями, например как совершенно постороннее лицо. Тогда никто и не догадается, что вы сами принесли материал. А ваше лицо так украсит картинку! Тридцать процентов зрителей будут смотреть нашу передачу только из-за того, что вы там появитесь. Если, конечно, появитесь. Я не настаиваю, но…
— Такие вещи я должна сначала обсудить с Иваном Бобровским, — ответила Нина. — Кстати, говорят, он теперь на другом этаже?
— О, да, теперь он на десятом. В гору пошел после своих «убийственных» репортажей. Первый заместитель теперь.
Лифт остановился на пятом этаже, двери раздвинулись, и администратор шагнул первым.
— Прошу вас. За мной. Не отставайте, можете заблудиться.
Он засеменил вперед, но Нина осталась в лифте и быстро нажала кнопку десятого этажа. Двери захлопнулись. Нина достала телефон и набрала номер мобильника Ивана.
— Слушаю, Бобровский.
— Ты где? Это Нина.
— Я занят, у меня съемка.
«Спасибо», — чуть не сказала Нина. Теперь ей не придется его искать.
Выйдя из лифта, она спросила у первого же сотрудника, который пробегал мимо с горой папок у груди:
— У Бобровского где съемка?
— Второй павильон, прямо по коридору.
«Надо улыбаться, — приказала себе она. — Надо выглядеть уверенно и спокойно. Это обычный проход. Коридор, второй павильон. Улыбаться, улыбаться!»
Никто не остановил ее. Вот и второй павильон. Серыми ширмами выгорожена студия. Выставлен свет, за двумя камерами сгорбились операторы. Иван, в фиолетовом костюме и розовой сорочке, сидит за столом. Гример стоит перед ним, припудривает ему нос.
Все. Теперь он никуда не денется.
Она уже не замечала ничего, кроме напудренного лица Ивана, на котором поблескивали тонкие очки. Его голос отдался в ушах, как будто прозвучал через мощный динамик:
— Готово? — спросил он, победоносно оглядывая студию. — Поехали.
Гример убежал, и Бобровский произнес вальяжно:
— Здравствуйте, дорогие телезрители. В эфире новая аналитическая программа, которую веду я, известный вам Иван Бобровский.
И тут он, наконец, заметил Нину.
— Стоп! — раздраженно крикнул Иван. — Я тебе сказал, я занят! Кто ее пустил? Уберите эту девушку. Я с тобой потом поговорю, после…
Нина открыла сумочку, вытащила пистолет и навела его на Ивана:
— Да чего уж после…
Иван, взвизгнув, неожиданно быстро нырнул под стол. Нина нажала на крючок, и пистолет дернулся в ее руке. Она невольно зажмурилась от грохота, а когда раскрыла глаза, то увидела, что Иван бежит от нее. Она видела его фиолетовый пиджак и пистолет в своей руке. Она снова и снова давила на спуск, и пистолет с каждым выстрелом дергался, словно пытался вырваться из ладони. Но Бобровский не падал, не останавливался, а, наоборот, убегал все быстрее, крича и расталкивая на пути стулья, ширмы, стойки. Он повалил прожектор и взбежал на железную лестницу. Нина схватила свой пистолет двумя руками и тщательно, как в тире, прицелилась. Но выстрелить уже не успела. Что-то со страшной силой ударило ее по затылку, и Нина повалилась на грязный линолеум, выронив пистолет…
12
Нина пришла в себя в тесной комнатке с наклонным потолком. Она лежала на дермантиновой кушетке. Руки ее были больно сжаты наручниками.
Повернув голову, она увидела стол со стареньким телевизором. В пустой стеклянной банке стоял кипятильник. Рядом, на расстеленной газетке, высилась гора рыбьей чешуи и костей. Две пустые пивные бутылки и полная пепельница папиросных окурков. И черный телефон.
— Чего зыришь? — раздался грубый голос, и Нина увидела охранника в синей униформе. — Оклемалась? Живучая, сука. Надо было сильнее тебе по башке треснуть.
Нина села на кушетке, прикрывая руками разорванную блузку.
— Лежи, выдра, не дергайся, — сказал охранник, поднимая трубку и стуча пальцем по рычажкам. — Сиськи прячешь? Не прячь, тебя тут уже все рассмотрели. Такое сокровище никому на хрен не нужно. Тоже мне модель. Кошка драная.
Он заговорил в трубку:
— Васильич, это я, с первого поста. Передай шефу, эта выдра очухалась. А менты скоро там? Ну, давай.
В приоткрытую дверь Нина увидела, как по коридору в сопровождении врачей «скорой помощи» и нескольких сотрудников проходит Иван. Размахивая перебинтованной рукой, Бобровский отдавал распоряжения на ходу:
— Да, не забудь взять со всех подписку о неразглашении. Под угрозой немедленного увольнения. Если хоть один звук, если хоть кто-нибудь пикнет… хоть в одной газете, хоть на заборе… Уволю без разговоров, всех подряд!
«Живой, — подумала Нина. — Не может такого быть. Я стреляла в него с пяти шагов. А он живой».
В охранницкую, громко стуча каблуками, ворвались двое милиционеров в бронежилетах с автоматами.
— Эта, что ли, стреляла?
Нина встала им навстречу и хотела выйти. Но они подхватили ее под руки и поволокли за собой так быстро, что она едва успевала переставлять ноги.
У проходной стоял милицейский «уазик», задом к дверям. Его дверца с зарешеченным окном была откинута, и Нину втолкнули внутрь. Она села на узкое сиденье, прислонившись к стене, и дверца с лязгом захлопнулась.
Раскачиваясь и переваливаясь, «уазик» развернулся и отъехал от здания телекомпании. Глядя сквозь решетку, Нина видела Ивана Бобровского, который в окружении своих сотрудников садился в «скорую помощь».
«Живой», — снова подумала Нина, но на этот раз почему-то с облегчением.
«Только рука перевязана. Наверно, пиджак ему испортила. А почему он в джинсах? Он же был в костюме? Успел переодеться. Значит, ему пришлось сменить брюки. Обделался Бобровский», — со злорадством заключила Нина и закрыла глаза, опустив голову на скрещенные руки.
В кабинете, куда ее ввели, было очень накурено. Нина едва различала лица милиционеров, да ей и не хотелось на них смотреть. Но опустить перед ними глаза она тоже не могла, и стояла, гордо подняв подбородок и равнодушно глядя поверх их голов.