– Формалин, типичный запах. – Нина дрожала, растирая руками тело. – Холодно как. Удачно, что нас пока не препарировали. Слава бесхозяйственности. Ой, а там в углу? – Она протянула руку, рука тряслась. – Еще трупы?
Иван боялся туда подходить и умно рассуждал, стоя на месте и оборачивая бедра простыней.
– Мы с тобой тоже только что трупами были… Надо подойти к ним и пощекотать. Ты ведь медсестра! – вспомнил он. – Ты их не должна бояться.
– Не должна… но боюсь. Ты двигай сам, а я рядом постою. Дай руку.
Иван помог ей слезть со стола и почувствовал, какая Нина теплая в окружающем мертвенном холоде. Он хотел постоять, согреваясь об нее, ведь она ровно в два раза толще его и мягче, но Нина сделала шаг к другим простыням, и потянула ближайшую за угол.
Под ней оказался Алексей. Поспешно прикрыв срамное место, он спросил:
– Вы не знаете, где моя одежда?
Иван выдохнул и перекрестился.
– Господи, прости мою душу грешную… Где твоя жена, лучше бы спросил.
Алексей трясущимися руками обернул простыню, как и Иван, вокруг пояса, попытался встать, но его качнуло. Иван поддержал его, и они, не сговариваясь, отправились к оставшимся столам. Один стол стоял пустой, а на соседнем лежала Оля и признаков жизни не подавала.
Мужчины смотрели на Ольгу с испугом. Нина решительно подошла, повернула Олю на бок и сильно шлепнула ее по попе. Звук получился… необычно громкий в гулкой комнате.
Оля сказала:
– Ой.
– Золотые у тебя руки, – оценил Иван. – Слушай, а головную боль ты снимать можешь?
– Ваня, – Нина зябко куталась в тонкую простыню, – я могу свести бородавку, заставить волосы расти быстрее и гуще, могу заживить рану. Но снимать похмелье и лечить наложением рук серьезные болезни не могу. Так что придется маяться.
Алексей обнял Ольгу, посадил к себе на колени, согревая.
Ольга засопела носом, принюхалась, чихнула, прижалась к мужу.
– А что так холодно? Это что – эротические развлекалки?
Грех смеяться в таком месте, но Иван не выдержал и улыбнулся, Нина тоже фыркнула. Иван, поджимая то одну ногу, то другую, грел их друг об дружку. Садиться на холодный стол ему не хотелось:
– Иван, ты чем нас вчера поил? Что за наливка была?
Алексей крепче обнял жену, поправляя на ее плечах простыню.
Ивану тоже хотелось обнять Нину, но он стеснялся.
– Какая наливка? Я закупал только водку и самогон. Вчера Анна и Нина поляну накрывали. Или когда это было?
Алексей, отодвинув Ольгу, спрыгнул со стола.
– Подожди, а как же та красная, вишневая? Ты еще сказал, что она твоя любимая. Блин, как голова болит.
– Я ее не покупал. – Иван растерянно обернулся.
Нина поймала его взгляд.
– Подождите… Я вспомнила! Я когда из бани от Валентины пришла, вы были вусмерть пьяные и пили Милкину настойку.
– Вишневую, пятилетней выдержки. – Иван что-то подсчитал в уме. – А если ей не пять, а все семь лет, и она с косточками, то вырабатывается синильная кислота…
– Ягоды были с косточками. – Нина растирала голову, стараясь унять боль. – И сама Мила ее не пила, только вам наливала. И мне.
– Никогда не думала, что она настолько идиотка, – поразилась Ольга. – И с чего нас до смерти травить? Она же сядет.
– Разберемся, – невозмутимо пообещал Алексей.
Иван все-таки обнял Нину, и ей стало гораздо лучше. Вернее, им обоим стало лучше.
Сторож Семен Дмитриевич сидел в комнате между прозекторской и моргом. Сидел, как положено – за столом, с закуской. Бутылку только начал. Маленький телевизор перед ним показывал американский боевик. Сторож не всегда понимал, кто в кого стреляет и зачем, но зрелище ему нравилось.
Митрич налил в стакан дозу для ясности восприятия. На треть… Услышав какой-то стук, протянул руку и сделал звук тише. Прислушался, пригляделся.
Дверь прозекторской сотрясалась… изнутри. Женский дрожащий голос кричал:
– Откройте, пожалуйста!
Митрич, пошарив под казенной курткой, нащупал нательный крест, вытянул его наружу, поцеловал и перекрестился.
Стук из прозекторской повторился, голос умолял:
– Выпустите нас, пожалуйста, тут очень холодно.
Митрич выпил водку. Решительно выдвинул нижний ящик стола и достал большой деревянный крест.
– Опять нехристей привезли.
Привстав, он задержался, налил в стакан до половины, выпил, закусил помидором и подошел к дверям.
Начав медленно крестить дверь, он загундел:
– Во имя Отца, Сына и Святаго Духа…
С другой стороны двери молитве не вняли, и очень земной мужской голос заорал:
– Твою мать, б…! Открой, замерзаем! Яиц уже не чувствую!
Митрич задумался. Вроде покойникам яйца ни к чему.
– И много вас там?
– Четверо. Две женщины и два мужика.
Женский голос добавил:
– Отмороженных. Митрич, это я, Нина Морозова! Я у вас тут работала, в хирургии, медсестрой.
– Много вас, Морозовых. Не помню, не крути мне мозги!
Митрич метнулся к столу. По списку в прозекторской четверо, и, действительно, двое из них бабы. От двери неслось:
– Слышь, дежурный! Ты открывай, мы тебе денег дадим!
Митрич вернулся к дверям. Подумал, почесал крестом голову.
– А среди вас крещеные есть?
Иван пощупал шею – ни цепочки, ни креста не было. Алексей тоже трогал шею. Нина развела руками и шепотом сказала, что не знает, крещеная ли она, мама с папой, например, в этом не уверены. Ею в детстве больше занималась бабка Полина, чем родители. А та запросто могла соврать насчет крещения.
Алексей вернулся к своему железному столу, пошарил по нему для верности рукой.
– Слышь, начальник, у меня был крест золотой. Ваши, небось, сперли.
Ольга потрогала свою небольшую грудь и нащупала в ложбинке серебряный крестик на шнурке.
– У меня есть!
Митрич, внимательно слушавший разговор, сказал строго:
– Киньте под дверь.
Оля, одной рукой придерживая простыню, другой сняла с шеи крестик и просунула под дверь.
Митрич нагнулся, поднял крест, рассмотрел… Он был православный, самый обыкновенный.
– Сейчас открою.
Женский голос из-за двери опять заканючил.
– Дяденька, у вас таблеточки нет? Очень голова болит.
– В нашем отделении, детка, из препаратов только спирт и формалин, остальные без надобности.Через полчаса около стола Митрича стояли врач, два санитара и охранник больницы. Пострадавшие маялись рядом, у стеночки, по-патрициански завернувшись в простыни.
Врач, выдернутый из дома в пять утра, сонно ругался с санитарами. Санитары, подхалтуривающие сегодня ночью в больничном корпусе, вели себя нагло, поскольку были хмельны и мало в детстве биты. Они валили все на врача и, может статься, были правы. Врач нервничал, понимая, что здорово лопухнулся с ожившими покойничками, и визгливо выговаривал санитарам:
– Шо я? Шо я? Вы же их на труповозе привезли, прямком сюда, с диагнозом.
Санитары смотрели в грязный пол.
– Мы их сдали теплыми.
– Так на улице ж пэкло, зараз уси теплые, – совсем расстроенно взвизгнул врач.
Нина подняла глаза к потолку, размечталась: «Жара».
Ивану надоел больничный балаган. Он постучал по столу узкой ладонью и категорично потребовал:
– Кончайте базар. Выпускайте нас, мы живые. Просто сильное отравление. Пошли, ребята.
«Покойнички» согласно кивнули головами и мелкими шагами засеменили к выходу.
Врач схватился за грудь, сделал знак санитарам, и два бугая встали наперерез.
– Шо такэ «зараз пийдэмо», без расписки?
Алексей не очень хорошо себя ощущал в этом медицинском учреждении и теперь стал заводиться.
– Я сейчас тебе лично расписку напишу. Я такую расписку напишу! Вы, может быть, до сих пор не заметили, что мы не мертвые ни хрена?
Он шагнул вперед, и врач резко сел на стул.
Санитары оживились, они не привыкли, что больные и покойники так вольно себя ведут. Одинаковой комплекции и с одинаковым выражением морд, санитары отличались только цветом волос. Тот, что потемнее, уперся ладонью Алексею в грудь.
– Шо? Куды? А отчетность?
– Сейчас у тебя на морде будет отчетность. Вы куда мой крест с цепью дели, а? У меня цепочка на штуку евро была и крест на столько же. За такие бабки голову сворачивают. Мне крест в Новгородском соборе святили, козлы поганые!
Алексей разозлился и дал санитару в морду так, что тот отлетел к стене с разбитыми губами. Второй санитар с рыжими, как ржавчина, волосами раздумывал над перспективностью драки, но у Ивана тоже чесались руки, и он вдарил ему по почкам. Оба санитара присели у противоположной стены. Врач и Митрич с завидным спокойствием взирали на разворачивающуюся перед ними сцену.