Жан Гетрэ - Нищета. Часть вторая

— Не раздражайтесь, мой друг. По вашей милости мы очутились в трудном положении: вы оставили девушку здесь, вместо того чтобы сразу же от нее избавиться. А теперь как добиться ее отъезда?

— Что же, по-вашему, лучше было дать ей свободу нынче вечером, после того как она уже успела столько заметить? Как же нам ее отослать? Что скажет ее дядя? Я уже вам говорила, что было бы неосмотрительно портить отношения с этим старым идиотом. Почему вы не приехали, когда я посылала за вами?

— Ах, дорогая, я так занят, не могу же я поспеть всюду! Я читал лекцию на тему об укрощении человеком своих страстей…

— Вы прекрасно знаете, каким опасностям я здесь подвергаюсь. Взять хотя бы эту маленькую Микслен… Похищенная девочка!.. Подумайте о том, что мне грозит, если ей удастся бежать! Ведь она все видела!

— Не тревожьтесь, милочка, о вашем спокойствии позаботятся. Ведь обеспечивать членам нашего комитета отдыха после трудов — наша святая обязанность. Не будь вас, некоторые недостойные слуги церкви, вроде меня, стали бы искать недозволенные удовольствия в других местах. Ведь львы господни не могут питаться зернами, как горлинки, или травой, как агнцы… Львы восхваляют Бога рычанием, им нужна другая пища!

Он мог бы сказать: «Им нужны кровь и грязь, как тиграм и гиенам»…

— Лицемер! — воскликнула Эльмина. Эта женщина, лишенная совести, дошедшая до пределов порока, презирала графа за то, что он разыгрывал комедию даже перед нею.

Де Мериа заговорил тоном, который был его соучастнице больше по вкусу:

— Итак, дорогая, что вы скажете этой девчонке, когда она спросит, зачем ее пришпилили к постели?

— Разве приют для выздоравливающих не больница? По ошибке поставили не ту кровать, и только!

Кларе это объяснение уже приходило в голову. Оно было настолько просто, что граф ничего не смог возразить. Начальница приюта продолжала:

— Ведь у нас есть умалишенная; эта кровать предназначалась для нее.

— Неплохо. Довольно правдоподобно.

— Вы согласны?

— Не сердитесь же, моя прелесть! Мы прибавим вам жалованья. Вы вполне этого заслуживаете. К тому же в нашем распоряжении неистощимая золотоносная жила.

Он попытался поцеловать Эльмине руку.

— Вы мне противны! — сказала она. — От вас пахнет мертвецкой!

Затем оба изверга вошли в дом. Для сомнений не оставалось места.

Через несколько минут Клара услышала звуки скрипки. Смычком водила умелая рука; игра дышала вдохновением; мелодия лилась мощной волной, гармоничная, как отдаленный шум моря; время от времени слышались стоны бури, шелест ветерка… Несмотря на страх, покрывший ее лоб капельками холодного пота, Клара испытывала непонятное волнение. Ей невольно вспоминалась полная страсти песня Суламифи[13]:

Запах сжигаемых благовоний туманил ей мозг, а в ушах еще звучали слова, так напугавшие ее…

Эта музыка оплачивалась деньгами Олимпии, которыми распоряжался де Мериа. Скрипач был не кто иной, как Санблер. Миллионы, попавшие в руки мерзавцев, служили им для удовлетворения порочных прихотей. Их развращенность не знала границ. И в аду не придумали бы более изощренного разгула! Они устраивали пиры, воскрешая мистерии и оргии на античный лад…

Клара, не подозревавшая обо всех этих ужасах, твердо решила узнать, что тут творится. Если выступать с обвинениями, то во всеоружии правды! Со страхом она уже свыклась. Что происходило на этом вечере? И зачем ее хотели «пришпилить» к постели?

Окна, закрытые ставнями, находились высоко. Но в ставнях были щели: сквозь них проникал свет. Не раздумывая, Клара кинулась в темноте за лестницей и прислонила ее к ставне, намереваясь проникнуть в тайны дома, прежде чем отсюда бежать. Смелая затея, на которую вряд ли отважился бы и мужчина, удалась. Клара поднялась на верхнюю ступеньку и заглянула в щель. Ее взгляду представилась вся комната, словно она смотрела в бинокль.

Увидев чудовищную картину, девушка подумала: не душит ли ее во сне кошмар? Но нет, это не был сон. Скрипач отбивал такт, повернувшись в ее сторону. Казалось, вместо головы у него был череп с зияющими светящимися орбитами. Как не походил этот урод на того белокурого ребенка, любимого матерью, о котором мы узнаем дальше!

Госпожа Сен-Стефан, в прозрачном газовом платье, небрежно развалившись на диване, любовалась зрелищем. Действующими лицами оргии были де Мериа и Николя. Их следовало бы убить, как бешеных собак, или заключить в одиночные камеры для буйнопомешанных. Жертвами злодеев были девочки, спавшие глубоким сном, обнаженные, бледные, с длинными распущенными волосами. Их можно было принять за добычу людоедов, готовящихся к каннибальскому пиршеству. Две из них проснулись и отбивались; им затыкали рты платками. В одной Клара узнала Софи Бродар; другая, судя по голосу, была маленькая Роза.

Убедившись, к своему ужасу, что она не бредит и что все это происходит наяву, девушка испустила громкий крик и, потеряв сознание, упала с лестницы.

За год пребывания в тюрьме юный Бродар переменился до неузнаваемости. Между прежним Огюстом и нынешним лежала целая пропасть. Теперь мы встречаемся с ним в Клерво.

Река Об орошает мирную тенистую равнину, поросшую пышными травами: войны галлов, а позднее — французов утучнили здешние земли человеческим прахом. Тут находится аббатство Сито, основанное в XII столетии святым Бернаром[14]. Высокие деревья, остаток дремучих друидических[15] лесов, осеняют монастырские строения, где осужденные на срок более одного года отбывают каторжные работы. Это и есть Клерво.

В залитой светом долине высится мрачное и угрюмое здание тюрьмы. За ее решетками немало несчастных людей, действительно виновных в тех преступлениях, за какие их наказали. Другие осуждены за злодеяния, совершенные не ими; а те дела, за которые им следовало бы держать ответ, остались нераскрытыми. Наконец есть и невинно осужденные вместо настоящих преступников; последние остались на свободе и смеются над проницательностью правосудия.

В этой тюрьме есть свои знаменитости, вроде Бигорна, старичка со сморщенным лицом цвета красного дерева. Он так наловчился по части мелких краж, что нередко вытаскивал из кармана начальника тюрьмы или Капеллана носовой платок, а затем почтительно подавал его, будто платок был обронен. Иногда он подшучивал таким же манером и над посетителями. Дядюшка Бигорн был бродягой чуть ли не с рождения; еще в детстве, отправляясь нищенствовать, мать носила его на спине. Приговоренный в общей сложности к двадцати годам лишения свободы, он отбывал наказание здесь. Всю свою жизнь он бродяжил, но любил подражать повадкам знаменитых жуликов. Это было ему тем легче, что он долгое время подвизался в качестве фокусника. Фортель с платком был одним из его коронных номеров.

Этот «злоумышленник» всегда говорил на воровском жаргоне, откуда и его прозвище («Бигорн» на этом жаргоне значит воришка). Когда-то коротко знакомый с несколькими известными преступниками, он уверял, что являлся их соучастником. Однако бахвальство старика не могло обмануть его товарищей, опытных по части всяких мистификаций.

Другой тип, долговязый Адольф, кривой, с вихляющейся походкой, утверждал, наоборот, что он ровно ни в чем не виноват. Между тем никто из заключенных не хотел бы с ним встретиться один на один в темном лесу, особенно имея полный кошелек…

Судьба некоторых арестантов Клерво была поистине печальной. У одного из них, фальшивомонетчика, было пятеро детей, которых он горячо любил. Жена его умерла, и всех их пришлось отдать в приют для подкидышей… Другой украл двадцать франков при следующих обстоятельствах: его мать болела, но в больнице для нее не нашли места. Наступил день, когда она уже не могла встать с постели. Стоял декабрь, в доме не было ни топлива, ни хлеба… Тогда мальчуган вышел вечером на улицу и стащил у первого встречного щеголя кошелек, в котором оказалось всего двадцать франков…

Сперва, как уже известно, Огюста присудили лишь к году тюрьмы; но за повторное неповиновение тюремному начальству в дни, когда он узнал о приговоре, вынесенном его отцу, срок увеличили, и теперь ему предстояло провести в Клерво целых два года, прежде чем выйти на свободу (под свободой для бедняков подразумевается свобода умирать с голоду, особенно если в паспорте пометка: «отбыл тюремное заключение»).