Жан Гетрэ - Нищета. Часть вторая

Все это было для Бродара тарабарщиной.

— А гетры? — продолжал старик. — Когда-то вы любили их надевать. Они необходимы для шика. Ни дать ни взять — житель гор!

Он засмеялся, обнажая беззубые десны, придававшие ему забавное сходство с маленьким ребенком.

— Ну, пойдемте, поглядите свою комнату. Но почему у вас такой удивленный вид?

— Право же, любезный, когда столько времени проведешь там, где я был, свобода кажется в диковинку, — сказал Бродар довольно непринужденно. Он не знал, сколько лет Лезорн сидел в тюрьме.

— Вы там пробыли три года, не правда ли? — спросил старик.

— Да, — ответил Бродар.

Обмани-Глаз вручил ему фонарь и проводил наверх. Новый жилец осмотрел помещение. Оно было неказисто: две каморки, узкие, как гробы. Из одной можно было попасть в другую даже при запертой двери, для чего достаточно было одну из досок перегородки сдвинуть в сторону. В полу имелся люк. Вся мебель состояла из складной кровати без матраца.

Прежде чем лечь, Жак отворил окно и выглянул на улицу. В темноте мерцали огоньки, но не на небесах, а где-то у самой земли. Когда огоньки приблизились, Жак разглядел согбенные фигуры мужчин, женщин, детей. У каждого за плечами была традиционная корзинка, в одной руке — палка с крючком, в другой — фонарик. Это шли представители армии тряпичников, сменяющие друг друга в поисках добычи примерно каждые три-четыре часа. Тусклый свет фонариков, в сочетании с коптящим пламенем газовых рожков, освещал эту процессию оборванцев, которая терялась в тени, отбрасываемой домами.

О, когда же ты исчезнешь, богом проклятое отребье рода человеческого? Когда наконец Время — этот тряпичник Вечности — выкинет в свою корзину прогнившие законы? Придет ли пора, когда одни перестанут носить лохмотья, а другие — пресыщаться золотом и кровью?

Молодых женщин, уже похожих на старух, сопровождали дети. Одни держались за юбки матерей, другие собирались кучками вокруг старших братьев и сестер.

И, как раньше в тюрьме, где Бродара преследовали страшные видения Кровавой недели, так теперь ему почудилось, будто в ночном мраке перед ним проходит сама Нищета с нестройными легионами отверженных. Одни, подобно дядюшке Анри, умирали с голода молча, другие испускали последний вздох с бессильными проклятиями. Здесь были и пожилые люди, и молодежь, и детвора; непорочные девушки, вынужденные отдаваться бандитам; красивые юноши, оторванные от плугов и умирающие на поле битвы в луже крови, чтобы в конце концов стать добычей воронья; дети, искалеченные непосильным трудом; старики и старухи, высохшие от лишений… Жак спрашивал себя: за что обречены на такую жизнь эти мириады несчастных, которых зовут чернью, сбродом, голытьбой и которые производят все для тех, кто не делает ничего?

Нищета предстала пред ним во всем своем отталкивающем безобразии, закутанная в саван, старая как мир. Он бестрепетно всматривался в ее отвратительное лицо и не испытывал страха, как гладиатор, готовый к борьбе и знающий, что у него хватит сил сражаться насмерть. Наконец, изнемогая от усталости, Бродар бросился на кровать. Заснуть ему удалось не сразу.

Жак проснулся поздно. Улица уже жужжала, как муравейник. Ходили женщины в поисках объедков, из которых они готовили обед, добавляя к ним дикие коренья. Шныряли озорники-мальчишки с красными от холода носами. Там и тут мелькали угрюмые силуэты старух; их лохмотья, развевающиеся на зимнем ветру, походили на крылья.

Жак поспешно поднялся, упрекая себя за то, что потерял столько времени.

При дневном свете Обмани-Глаз мог бы надолго привлечь внимание физиономиста — такое странное и противоречивое впечатление производили черты его лица. Ни возраст, ни характер этого человека не поддавались определению: казалось, и двадцать лет назад он был точно таким же.

Теперь у Бродара был кров над головой, лоток разносчика, полный всевозможных товаров, высокие гетры на ногах. В синей блузе, с окованной железом дубинкой он отправился на свидание с Гренюшем, разумеется, взглянув предварительно на табличку с названием улицы и номером дома: ведь ему полагалось их знать.

Чтобы найти дочерей, он все-таки решил прибегнуть к услугам полиции, в противном случае его поведение сочли бы подозрительным. К тому же нужно было поставить полицию в известность, что он решил вновь заняться торговлей вразнос.

Однако у самого входа в погребок, где они с Гренюшем условились встретиться, Бродар заколебался. Разве торговка птичьим кормом не обещала сама сходить в переулок Лекюйе? Она нашла бы его детей. Может быть, сообщить полиции лишь о том, что он будет заниматься торговлей? Но ведь Гренюш, вероятно, уже успел обо всем доложить начальству… Жребий был брошен.

— Я жду тебя битый час! — сказал Гренюш, подходя к товарищу.

Тут он заметил, как Бродар одет, заметил и его большой лоток.

— Эге, да ты никак вырядился по-другому? Обзавелся новой шкурой и кое-чем для облапошивания?

— Меня снабдил мой бывший поставщик.

Ополоснув горло стаканом вина, они пошли в префектуру. Гренюш, чувствовавший себя там как дома, объяснил Бродару, к кому надо обратиться.

— Кстати, — спросил Жак, — где Жан-Этьен?

— О, этот далеко пойдет: он — агент тайной полиции.

Бродар подал прошение о том, чтобы ему дозволили торговать вразнос. Ему еще ни разу не приходилось подписываться фамилией Лезорна, и он чуть было не вывел свое настоящее имя. Минутное колебание его спасло: почерк у Лезорна был дрожащий.

— Что ж, пока займитесь торговлей, — сказал г-н N. — А потом, в зависимости от того, как вы будете себя вести, увидим, продлить вам разрешение или нет.

Так как Бродар не трогался с места, г-н N. добавил:

— Можете идти.

— Извините, сударь, — сказал Жак. — Один из моих товарищей по каторге в полном отчаянии от того, что трое его детей остались без присмотра: он поручил мне позаботиться о них, и я обещал ему это.

— Вот как?

— Да. И хоть я всего лишь жалкий бедняк, но сдержу свое слово.

Жак говорил с таким волнением, что чиновник поднял на него глаза и, откинувшись в кресле, спросил:

— И вы собираетесь, не имея никаких средств, содержать троих детей?

— Да; это позволит мне оставаться честным!

— Или опять приняться за прежнее.

— О, сударь!

— Где же эти дети?

— Я пришел просить, чтобы вы помогли мне найти их.

— Как их фамилия?

— Бродар.

— С ума вы сошли, что ли? Это не по нашей части. Ими должен заняться отдел общественного призрения.

— Видите ли, у старшей — билет, хотя ей всего лишь семнадцать.

— Ах вот как! Да, я что-то слышал об этой девице. Она, кажется, по призванию потаскушка.

И г-н N. улыбнулся удачной, по его мнению, шутке.

— Призвание это ее или нет, но Анжела Бродар будет вычеркнута из списка проституток.

Чиновник скрестил руки на груди, сдвинул очки на лоб и, глядя из-под них уничтожающим взглядом, спросил:

— И вы, Лезорн, думаете добиться этого?

- Да.

— Черт возьми! В Тулоне вы сделались весьма добродетельны!

— Значит, полиция не будет вести розысков? — спросил Жак, не обратив внимания на ехидное замечание блюстителя нравов.

— Милейший, вы легко найдете Анжелу Бродар на панели. Что касается ее сестер, то, повторяю, ими должен заняться отдел общественного призрения.

Бродар вышел, задыхаясь от бешенства. Но теперь по крайней мере он знал, что если полиция и не поможет ему отыскать детей, то и препятствовать не станет. Торговка птичьим кормом, вероятно, кое-что разузнает. Если же ей не удастся это сделать, придется искать одному. Он должен спасти своих дочерей во что бы то ни стало!

И Жак отправился на улицу Глясьер.

Получив в свое распоряжение богатства Олимпии, граф де Мериа стал вести более добродетельный образ жизни, по крайней мере внешне. Придерживаясь мнения святых отцов, он считал тайный грех наполовину прощенным.

Гектор забыл дорогу в притоны, где вино было дрянное, а у девок — лиловые губы. Но, вступив на путь, ведущий к вечному блаженству, он не пренебрегал утехами земной жизни. Совесть его была спокойна: все равно, исповедовался он или нет — его злодеяния оставались скрытыми и отпущение грехов было ему обеспечено. Да и что значили эти грехи, если вспомнить, с каким благочестивым рвением служил он Богу и его святой невесте, нашей матери-церкви?