Кире предстоял третий экзамен — французский язык, который она учила ещё со школы. Она решила, что должна сдать его только на «отлично». Девушка зубрила грамматику. Зубрила с остервенением, со злостью. Но именно перед самым экзаменом её подлый организм совершил выброс знаний: он хладнокровно очистился от шлаков образования. Утром, в этот важный день, Кира совершила контрольную проверку: ноль. Она заплакала, после чего решила: будь что будет, надо сдавать, плотно позавтракала и пошла в университет. Когда она, изнеможенная от волнения, зашла в аудиторию, то увидела сдержанно улыбающуюся Юлию Александровну, преподавателя французского языка.
Кира вытянула какой-то текст, села и стала трястись. Её крупно, как-то ядрёно, как шахтёра в забое, трясло. Трясло и от страха, и от счастья, и от надежды, и от стыда за то, что она тряслась. Все изумлённо косились на неё, но она даже как-то дерзко встречала эти взгляды, как бы говоря: «Да, я трясусь. И у меня есть на это право». Её мозг не работал. Кира час пялилась в танцующий у неё перед глазами текст и зачем-то в течение сего часа спрягала по-русски: «Я трясусь. Ты трясёшься. Он трясётся». Преподаватель французского прозорливо оценила состояние девушки и вызвала её только тогда, когда в аудитории не осталось ни одного студента.
Кира села напротив экзаменатора и зачем-то стала засовывать свёрнутый в трубочку билет в ботильон. Это было, конечно, лишним. Юлия Александровна некоторое время с интересом наблюдала её сосредоточенное пыхтение. Билет не лез.
- Не лезет? — серьёзно спросила Юлия Александровна.
Кира виновато пожала плечами: нет, мол, никак.
- Может, в другой полезет? — с сочувствием поинтересовалась она.
- В смысле — ботильон? — спросила нерадивая студентка Кира.
Вопрос её был неумён, и она это отчётливо понимала. Желая хоть как-то исправить положение, Кира тихо и виновато добавила:
- А я, кстати, знаю как по-французски ботинок.
Она преданно смотрел на педагога, её голова неистово прыгала. Кира была похожа на пылкого девяностопятилетнего пенсионера на митинге. Юлия Александровна изобразила на лице неподдельное изумление глубине её знаний:
- И как же?
Кира задумалась. Как? Забыла. Фут? Нет, это по-английски. Нога. Боже мой! Нога-то как по-французски? Тоже забыла.
- Я не очень точно помню, — сказала она.
- Не очень?
- Нет. Помню, но смутно.
- А что вы не смутно помните?
Кира задумалась, потом сказала:
- По-французски «бабочка» — «папийон».
- Ну что ж. Неплохо. Вы любите бабочек?
- В смысле — ловить?
- Ну, зачем… Просто смотреть. Кстати, как по-французски «смотреть»?
- Вуар.
- Блестяще. Но «вуар» — это видеть. А мне надо «смотреть».
- А это не одно и то же?
- Нет, уверяю вас.
- Я это знала.
- Да?.. Не сомневаюсь. А зачем спросили?
- Что спросила?
- Не одно ли это то же.
- Что?
- Не одно ли это то же… то и это.
- Что не одно ли это то же то и это?
Юлия Александровна задумалась. Кира продолжала преданно-озабоченно трястись.
- Значит, папийон, — сказала она.
- Да, папийон — это по-французски «бабочка», — ответила Кира твёрдо и, как в кошмарном бреду, почувствовала, что начинает зевать. Организмом своим она не владела абсолютно. Он делал всё, что хотел. Глядя с ужасом в добрые, явно сочувствующие мне глаза экзаменатора, Кира приступила к процессу зевания. Процесс этот продолжался не менее минуты. Сначала она медленно раскрыла рот (зрачки ЮлииАлександровны расширились), затем началось само зевание, сопровождавшееся трагическим, каким-то вдовьим подвыванием, на самом пике раздался отчётливый утробный щелчок, и, наконец, рот судорожно закрылся, и зубы по-волчьи лязгнули. Юлия Александровна слегка вздрогнула. Наступила мёртвая тишина. Тишина была нехорошая. Тряска Киры продолжалась. Но из крупной, забойно-шахтёрской, она превратилась в мелкую измождённо-похмельную. И вдруг в её голове пронеслась какая-то большая птица. Белая, как альбатрос, говорящая кораблю, что берег рядом.
- Ж’ эм рёгарде ле папийон, — сказала Кира и добавила. - В смысле – дан ла форе, - и стала равномерно икать. — Ан эте.
- Муа осси, - вздохнул преподаватель французского и поставил Кире пятёрку. – Учитесь.
- Пожалуйста, — почему-то сказала она, но спохватилась. – В значении – спасибо.
Этот бред девушка проговорила уже стоя, но на одной ноге, причём на носке ботильона. Второй ботильон, тот, что не вместил билет, она с неясной целью твёрдо сжимала в руке.
- Опустите ногу и идите.
- Мерси боку, — ответила она вежливо, но ногу не опустила.
- Не за что.
- До новых встреч.
Юлия Александровна удивлённо посмотрела в её сторону, но Кира не уходила. Их прощание напоминало окончание какого-то старинного концерта: каждый аккорд казался последним, но за ним следовал новый, всё более и более торжественный. Кира не унималась:
- Удачи Вам.
- И вам… того же.
- Мне уже уходить?
- Уже да.
- А куда?
- Куда хотите.
- В смысле — домой?
- В смысле – да.
- Ну, тогда до скорого…
- Нет до скорого не надо.
- Тогда до… следующего…
- Хорошо. Идите. Идите домой и отдыхайте.
Кира подумала и сказала последнюю, наиболее, как ей показалось, загадочную фразу этого диалога:
- Хорошо, я пошла: одна нога тут, другая здесь.
И вышла. Никогда в жизни она больше так не волновалась. Волнение продолжалось ещё часа два. Нет, это было даже не волнение, а ступор. Полный и безоговорочный. Только к вечеру к ней стало понемногу возвращаться сознание.
Сдав экзамен по французскому языку, Кира выдохнула: остался всего лишь один экзамен по истории.
Перед этим экзаменом она не могла сосредоточиться на завтраке, но, всё же, перешагнув через собственные страхи и волнения, пришла утром на кухню, чтобы плотно позавтракать. На столе стояли кем-то приготовленные глазунья из четырёх яиц, два бутерброда с колбасой, яблоко, банан иплитка шоколада. Аппетит Киры тут же проснулся при виде вкусной и сытной пищи, и она, не стесняясь, отложила в свою тарелку половину порции яичницы иодин бутерброд, отломив к чаю ещё итреть шоколада. Для студентов такое поведение порой было нормой: здесь каждый мог отведать то, что приготовил другой, угостив взамен тем, что было привезено от родителей или родственников.
Шаг Киры был бодр, и её позор на экзамене по французскому был окончательно забыт. Она уверенно шла покорять мир: абсолютно безукоризненный вид, никакой дрожи в ногах. Взгляд Авиценны. Выдержка Конфуция.
Войдя в аудиторию, Кира почувствовала неимоверно приятный и притягательный мужской запах. Экзамен почему-то принимал не строгий преподаватель средней полноты с седой бородой и очками на носу, а стройный симпатичный аспирант лет двадцати пяти. На его лице чередовались два выражения: высокомерия и крайнего интереса к женской половине аудитории.
Кира зашла первой. За ней зашли ещё двое: девушка и юноша. Оба они были абсолютно уверенного вида. Их отличие заключалось только в объёме груди. У девушки была грудь большого объёма, которую аспирант украдкой разглядывал. Кира стала готовиться к ответу и собралась отвечать первой, сев напротив аспиранта и сказав такую туманную фразу:
- Восточныеславяны жили на восточных славянских землях и сообщались на восточнославянской диалектике.
И замолчала.
- Судя по всему, на восточнославянские темы, - сострил аспирант, рассматривая красивые глаза и носик Киры.
- Да. Они надевались в националистические костюмы. И пели народные романсы.
- Так. Ещё что? Форма правления, занятия… обрисуйте, так сказать, хронологию вопроса… - аспирант уже рассматривал не только её глаза, но и плавные изгибы шеи и груди.
- Форма правления нормальная… славянская. Это ясно. Занятия… - Кира явно что-то вспоминала. — Абортничество…
- Как? – опешил аспирант, прыснув от смеха.
- Абортничество…
- Прекрасно, - на лице аспиранта появилась широкая улыбка. – Позвольте узнать, что это такое?
- Они им занимались, - покраснела и съёжиласьКира, чувствуя, что допустила оплошность.
- Ладно. К какому времени относятся первые сведения о восточных славянах?