Елена Богатырева - Ночная княгиня

Она поднялась, и Саша испугался, что снова останется один.

— Подожди, — прохрипел он. — Поговори со мной.

Женщина повернула голову набок, словно раздумывая — остаться ей или нет, покачала головой:

— Не сейчас. Ночь идет.

И показала пальцем куда-то далеко, куда Саша не мог заглянуть.

— Скажи хоть, как тебя зовут, — в отчаянии крикнул он, уже не видя ее.

— Макошь…

И опять в голове у Саши все перемешалось. Макошь — это ведьма из детских сказок. Помнится, Марфа пела старинную песню, заунывную и страшную, про эту Макошь. Будто сидит она в своей избушке, а руки у нее — длинные, что версты. Сидит и прядет пряжу. Сидит и думает о людях. И все, что она за своей работой придумает, с людьми непременно происходит. Песня заканчивалась просьбой, чтобы оплела Макошь соперницу, на ночь кудель сдуру оставившую, чтобы надумала Макошь жениха-красавца и дорожку бы ему к дому певуньи показала.

Небо темнело на глазах. Из голубого превратилось в темно-синее, проступили на нем крупные высокие звезды. А как небо зачернело, звезд стало видимо-невидимо — и крупных, и мелких. Саша смотрел на них широко раскрытыми глазами, и ему казалось, что небо колышется, дышит, живет…

Откуда-то издалека, из-за невидимых деревьев, накатывало яркое свечение. Ему хотелось посмотреть — что же там такое, но голову было не повернуть. Вдруг послышались легкие шаги и тихий смех. Перед ним показался кувшин, обхваченный тонкими пальцами, а потом, когда вода утолила его жажду и одурманила уже знакомым зельем, появилась и голова Макоши. Саша притворился, что забывается во сне, хотя теперь зелье уже не так сильно действовало на него, как прежде, и сквозь ресницы, преодолевая подлинную истому сна, следил за происходящим.

Сияние нарастало, Макошь, убедившись, что он уснул, перешла от его изголовья к ногам. Удар бубна был настолько неожиданным, что Саша чуть не вскрикнул и не выдал себя. Женщина стояла над ним обнаженной, с распущенными черными волосами, закрывающими ее до колеи. Она грациозно встала на цыпочки, легко вскинула над головой руки с довольно тяжелым бубном и ударила в него. В этот миг сияние разлилось по небу, звезды померкли и в центр выкатилась громадная влажная нежно-розовая луна. Макошь издала гортанный звук, эхом отозвавшийся вдали, и закружилась под звуки бубна в сумасшедшем танце. Больше сопротивляться действию зелья у Саши недостало сил, и он опрокинулся в сон, наполненный ворохом ужасных видений…

Сначала ему казалось, что он вовсе не спит, а продолжает наблюдать за безумным танцем колдуньи. Ритмичные удары бубна заставляли его тело вибрировать в такт. На душе становилось весело, как у Зи-Зи когда-то. Сейчас бы поймать эту фурию, он бы показал ей… Сердце неслось кувырком вдогонку обнаженной нимфе и уже не билось, а свербело невыносимо, так, что Саша подумал: «Хватит притворяться! Нужно открыться ей, подозвать…» Но женщина неожиданно прильнула лицом к его лицу. Саша потянулся к ее губам ртом и остановился как от толчка, раскрыв широко глаза. Перед ним сидел бурый волк и смотрел на него неподвижно желтыми глазами. Где-то в отдалении слышался звон бубна — по земле пронесся тяжелый вздох, и волк бросился на Сашу, впиваясь зубами в горло… Откуда-то тотчас налетели крылатые омерзительные существа и захлопали крыльями. Волк поднял окровавленную морду.

Ужас заставил Сашу сбросить чары сна, и он опять увидел обнаженную женщину, кружащуюся над ним в белом сиянии луны. Но теперь ему почему-то казалось, что это — Алиса. Он обрадовался, хотел было позвать ее, но почему-то понял, что Алиса его не услышит. И чтобы не спугнуть видение, стал следить за нею молча, улыбаясь, пока видение не охватил огонь и Алиса не превратилась в огромный язык пламени…

Больше в эту ночь он ничего не видел. Хотя долго еще носило его под звуки бубна по бескрайним черным просторам ночи, и долго звучали гортанные выкрики Макоши, и звук бубна не умолкал до самого рассвета.

Дальше дни потекли удивительно протяжно. Редко подходила к нему женщина с кувшином и тут же уходила. Он едва успевал перекинуться с ней словечком:

— Я каторжник.

— Знаю.

— Меня могут найти.

— Только не здесь…

— Сколько еще осталось?

— Пока Макошь не скажет.

— Ты из ссыльных?

— Родители — ссыльные. Из Киева. А я здесь родилась.

— А за что их сослали?

— За колдовство…

Ему начинало казаться, что это чистилище после смерти. Невероятно, чтобы эта серьезная женщина могла плясать здесь при свете полной луны. Наверно, ему стали являться видения, как когда-то бедному фармацевту. Пригрезились же ему и волк, и тучи черных отвратительных тварей, похожих на летучих мышей…

Однажды женщина пришла к нему с лопатой.

— Никуда не ходи, — предупредила она. — Откопаю — сиди на месте. Макошь будет смотреть.

Она осторожно освободила его от красной глины. Он был совсем без одежды, но ничего не стеснялся. Пошевелиться тоже не мог. Тело застыло, словно так и не сбросило тяжелый груз земли. Женщина облила Сашу водой и внимательно осмотрела его тело, без всякого смущения. Затем она вскинула руки, соединив ладони, будто в молитве, и что-то горячо зашептала себе под нос.

— Что ты делала? — спросил он, когда она повернулась к нему.

— Проказы нет, я благодарила Макошь. Но тебе придется еще долго натираться этой глиной, — женщина ткнула пальцем в разрытую землю.

Саша посмотрел на свои колени и локти. Пятна исчезли, чувствительность вернулась. Он с трудом поднялся, сел и стал обмазывать себя красной глиной.

Он отчетливо видел, что находится на поляне перед избушкой. Кандалы с его ног сняты, остался только широкий след, где кожа была стерта. Раны от пуль затянулись. Он провел рукой по подбородку, по голове — волосы и борода были начисто сбриты… Саша посмотрел на женщину.

— Спасибо.

Не зная, что еще сказать, он принялся мазать тело глиной, но она остановила его.

— Пойдем.

Макошь (он уже не был уверен, что ее так зовут: слишком часто она говорила о себе как бы в третьем лице) помогла ему подняться, повела в избу. Комнатушка была маленькой до такой степени, что кровать женщины упиралась в противоположные стены комнаты. Женщина принесла ему поесть — маленький кусочек вяленого мяса и кувшин с квасом. Вкуса того и другого он не почувствовал, проглотив все единым махом.

Макошь постелила рядом со своей кроватью вытертые овечьи шкуры и указала на них Саше. Он хотел было возразить, но не успел: повалился на пол и тут же заснул. Алиса явилась в его сон, как только он смежил веки. Она была необыкновенно нарядная и веселая, и ему стало грустно — неужели она о нем позабыла? И тут же — стыдно: зачем ей лить слезы о каторжнике? Алиса меж тем сжала кулаки, посмотрев куда-то мимо…

Этим вечером она действительно стояла, сжав свои маленькие кулачки и пристально глядя Герману в глаза. Их вечера превратились в сплошную пытку. Она смотрела на него с вызовом, он улыбался как ни в чем не бывало, читал газету, пил чай с ромом, а потом, галантно откланявшись, отправлялся к себе в спальню.

Алиса смотрела на дверь, затаив дыхание. Выйдет снова? Позовет ее? Но дверь оставалась неподвижной и неприступной. Закусив губу, Алиса отправлялась к себе и бросалась на постель, молотя подушку кулаками.

В тот вечер, глядя в глаза умирающей бабушке, она стала взрослой, стала сильной и была способна на все. Однако закрытая дверь Германа доказывала, что она способна не на все.

Алиса терялась в догадках: что происходит? Она живет в его доме, он тратит на нее сумасшедшие деньги, удовлетворяя любую вздорную блажь, и ничего не требует взамен. Если это игра, ее правила Алисе непонятны. А Герман ничего не объяснял. Рассказывал истории, анекдоты, сказки, но прямо не отвечал на ее вопросы. Любит ли он ее? Этот вопрос терзал Алису больше всего на свете.

Она пыталась отвлечься, погрузиться в приготовления к завтрашнему балу у генерала Козлицина, но лихорадившие чувства любое ее предприятие обращали в пшик. Она покрикивала на Любашу, перепуганно мечущуюся от гардероба к зеркалу с пятой парой бальных туфелек, потом приказала поставить греться щипцы, зная, что Герман терпеть не может буклей, потом, раскаявшись, щипцы отменила, Любашу выгнала на кухню приготовить шоколаду, а сама села у зеркала и засмотрелась, как по разрумяненному ее лицу ползет злая слеза.