А ты, сударь, от меня улыбки не дождешься. Ну разве проиграешь пару миллионов. Но — только тогда. Уж больно рожа у тебя бандитская, не приведи Бог во сне такую увидать. И скалишься как деревенщина. Да, не побит твой умишко образованием, не искалечена душа хорошими манерами. Но и тебя сломаем. Потому что мне так хочется.
Ну кто там у нас еще из новичков? Она все смотрела и смотрела на нового гостя, и земля уплывала у нее из-под ног. Ей показалось, что она сейчас умрет — сердце затараторило как скаженное, а воздуха никак было не глотнуть. «Саша», — беззвучно пролепетала Алиса помертвевшими белыми губами, и тут все закрутилось вокруг нее в ярком круговороте красок, стало шумно, музыка забухала откуда-то, и она потонула в огромном цветном омуте, надвинувшемся на нее из ниоткуда…
Как только Алиса упала, все бросились к ней наперегонки, но тут гость с бандитским лицом скинул цилиндр и рявкнул громко: «Стоять!» Гости повернулись к нему, а он водил пистолетом от одного к другому.
— Чего вылупились? Деньги на бочку! Живо! — крикнул он, выстрелил для острастки в пол и оборвал на себе манишку, которая терла ему шею.
Услышав выстрел наверху, Герман вскочил на ноги, но Степан Антонович тихо так сказал:
— Сиди, голубчик! Не для тебя палят!
Внизу заржали лошади, на лестнице раздался топот.
Герман посмотрел на Степана Антоновича с сожалением и приготовился к прыжку.
На Сашиных друзей выстрел подействовал по-разному. Спиридон Дубль перекрестился и стал рваться к лошади — «ехать отсюдова, пока целы». Ивась одной рукой удерживал его, а другой — Макошь, рвущуюся на выручку к Саше. Если Дубль сник и залез под лавку, то Макошь вела себя как полоумная. Выкрикивала непонятные слова, будто призывала кого-то, закатывала глаза, и на губах у нее выступила пена.
— Стой, — причитал Ивась. — Стой! Там с оружием человек…
Слова произвели нужный эффект. Макошь оборвала свою речь на полуслове и смотрела на Ивася так, как смотрели бы на древних идолов ее предки-язычники, когда деревянные истуканы вдруг пошли бы в пляс.
— Все! — Он махал на нее ладонями. — Все. Иду.
Ивась выбрался на улицу и перебежками стал пробираться к окну.
А наверху, в гостиной, тем временем другой гость, стоящий подле Саши, тоже выхватил пистолет, навел его на бандита и заорал командным голосом: «А ну, мразь, сдавайся!» Загрохотали выстрелы, гости, не раздумывая, попадали на пол… Пуля попала в масляную лампу на столе и тут же полыхнуло пламя, лизнуло книжный шкаф, выросло до потолка…
На улице вообще происходило непонятно что. Кто-то в кого-то стрелял, кто-то кричал, за кем-то посылали в погоню. Человек десять палили друг в друга. Но если одни действовали спокойно и привычно, то другие уж как-то слишком по-ухарски выскакивали из укрытия и падали как подкошенные, не успев вскинуть ружье. «Что, голубчики, ножом-то сподручнее работать», — зло шипел, глядя на побоище, человек с лисьим лицом…
Перестрелка взволновала Степана Антоновича. Она явно не входила в его планы. И Герман, воспользовавшись его рассеянием, пригнулся ниже к столу, но действовать пока не решался. Выжидал благоприятного момента. И этот момент наступил. В окно, подтягиваясь на руках, заглянул молодой человек — тот самый, из коляски, пережидающий дождь. Степан Антонович не мог его видеть, но тот неловко стукнулся лбом в стекло. Степан Антонович резко обернулся и от неожиданности выстрелил. Выстрел пришелся в пол, потому что Герман взвился вихрем из-за стола и прыгнул на него сверху. Через минуту Степан Антонович лежал на полу со свернутой шеей, а Ивась валялся под окном.
Через двор к нему неслась Макошь. Волосы, уложенные в дамскую прическу, растрепались, по щекам катились слезы.
— Ты жив? — кричала она. — Ты ранен? Скажи что-нибудь, Бога ради!
Девушка обхватила его голову и потянула к своей груди.
— Это все я виновата! Это все я!
Ивась блаженно зажмурился. Но тут Макошь перевела взгляд на окно и, заметив, что оно цело, оттолкнула его. Хотела что-то сказать, но подняла голову и закричала:
— Пожар!
Гости смели Сашу на улицу, под выстрелы. Отлетев кубарем к забору, он сильно стукнулся головой. Хотя сознание он не потерял, все вдруг замедлилось, словно люди двигались под водой, таким густым и вязким казался воздух. Он ничего не мог понять: что происходит? Кто стреляет? В кого стреляют? Откуда эти люди, что ползают рядом с ним в траве, — мужчины и полуодетые женщины? И кто этот человек, который так спокойно вышел из дома? И почему он ему так знаком? Потом пелена спала, беззвучная баталия наполнилась грохотом, а человек, тот самый, что вышел из дома, посмотрел на него так, что Саша понял: сейчас человек убьет его. Он прекрасно знал этот взгляд. Видел его десятки раз, пока шел по тракту. Но каторжники таким взглядом пугали, мол, не лезь, молчи, не твое дело. А этот не пугает, этот убьет. И Саша не сможет попрощаться с Алисой… Она лежит без чувств там, в огне, а он и не вспомнил о ней с тех пор, как заварилась вся эта каша. Он попытался встать, ноги не слушались, а человек уже наставил на него пистолет и взвел курок… «Алиса!» — Саша беспомощно всплеснул руками, словно она могла ему теперь помочь.
Герман раздумывал. Если полиция устроила засаду, так Степан Антонович мертв, всех собак на него и повесим. Нужно будет представиться одним из гостей. Только вот Алису нужно отправить отсюда поскорее… Где она? Пожар? Пусть. Усадьба слишком скрипучая. Найдем другую.
Тут он увидел Сашу. Так вот оно что, вот откуда здесь полиция. Он вернулся и привел с собой охотников. Они все знают. Они пришли за ним. Они — за ним, а он — за Алисой. Кто бы мог подумать, что все так обернется? Он ведь пожалел его тогда, отправив на каторгу. Он ведь мог убить его, вместо князя и денщика-армянина. Но он не смог. А Саша теперь сможет. Рыцарь на белом коне приехал за своей принцессой с целой армией. «Нет, не получишь ты Алису, даже если это мой последний день», — решил Герман и навел на Сашу пистолет. Тот побледнел и что-то зашептал. Герман взвел курок и прислушался. В последних словах умирающего — сила, ее нужно отобрать. «Алиса!» Он проследил направление Сашиного взгляда на второй этаж, где из окна уже вырывались языки пламени, отшвырнул пистолет и ринулся в дом…
Выстрелы стихли, и стало слышно, как трещат в огне деревянные бревна. Налетел сильный порыв ветра, и с неба обрушился целый океан воды. Краем глаза Саша заметил Макошь, поднявшую голову вверх. «Сейчас!» — крикнула она ему…
— Что, Лавров, досталось вам? — раздалось над ухом. — И где же ваша фея?
Позади под зонтом стоял человек с лисьим лицом. Саша ничего не ответил ему, продолжая всматриваться в проем двери, где вовсю полыхало пламя. Человек понял его и побагровел:
— Этого только не хватало!
Теперь не видать ему награды, как своих ушей. И пайщиком не стал, и ночную княгиню не привезет.
— Неужто сгорела? Ну-ка там… — крикнул он, но понял, что никто из верных людей в огонь для него не полезет.
Дубельт щелкнул пальцами от досады. Дом полыхал так, что и в ста метрах лицо обдувало жаром.
В этот момент из пламени вышел Герман. На руках он нес Алису. Длинный шлейф ее платья обгорел и слабо дымился. Герман посмотрел на людей и усмехнулся, сморщившись от боли. Потом положил Алису на траву, нагнулся к ней, коснулся губами испачканного сажей лба и тихо сказал:
— Ну, любовь моя, на этот раз я ухожу от тебя первым! Прощай! Но помни: никто не будет любить тебя так, как я. И что бы тебе там ни говорили потом…
Охотники бежали к нему отовсюду. Он не договорил и направился к полыхающему дому. Солдаты вскинули ружья.
— Не стрелять! — скомандовал полковник Дубельт. — Он нам нужен живым… Однако что же это такое?
Но никто его не слышал. Герман вошел в полыхающий дом, а Саша, как только он скрылся из виду, бросился, спотыкаясь, к Алисе…
Подлетела Макошь, послушала дыхание.
— Жива, отойдет, дыму наглоталась.
Тут же возник Ивась, пытаясь оттащить Макошь от Саши. А та все льнула к нему и шептала в самое ухо, задыхаясь от быстрого бега и от легкой потасовки с Ивасем, которую теперь затеяла:
— Никогда! Ты слышишь, никогда… Да подожди ты, окаянный! Никогда в жизни не говори ей, кто ее спас. Запомни навсегда — это был ты! Иначе — конец. Ничего… ничего не будет. Никогда, обещай…