— Почему же ваш отец не написал мне?
— Не хотел.
— Ага. Значит, вы действовали за его спиной.
— Я все рассказала ему сразу же после того, как отослала письмо. Он не совсем понимал, насколько серьезно наше положение, еще и потому, что я не хотела его волновать: сердце у отца совсем слабое. Я объяснила, что нам необходим капитал и вы, по всей видимости, сумеете его вложить. Кроме того, я заверила отца, что вы, вероятно, из тех смехотворных английских щеголей, которые не интересуются ничем, кроме безупречно завязанных галстуков и сорта помады для волос. Таким образом мы смогли бы сохранить контроль над верфью и вести дела, как нам было бы удобно.
— Значит, вы ошибались.
— О нет, я верно определила, что вы свинья.
— Ваши речи так же скучны, как зрелище так называемого джентльмена, блюющего прямо на собственные башмаки. Джинни со свистом втянула в себя воздух:
— Отпустите меня. Я хочу домой. Вы уже достаточно развлеклись.
— От вас несет, как от эдинбургской пивоварни. Представить не могу, что скажет ваш отец. Или какую сказку вы ему сплетете.
— Надеюсь, он уже спит. Я ничего ему не открою, можете быть в этом уверены.
— Тогда признаюсь я.
— Нет! Вы не посмеете!
— Возможно, не насчет борделя, поскольку моя доля вины тоже во всем этом есть, но могу сказать, что мы немного погуляли по городу и вы в конце концов решили признаться в мистификации, а я так разозлился, что мы страшно поссорились и единственным способом сохранить мое достоинство и заставить вас рассуждать здраво было облить вас виски с ног до головы.
— Ну а теперь вы меня отпустите?
— Хорошо, только не двигайтесь.
Девушка повернулась, очень медленно, боясь, что он снова в нее вцепится.
— Мы можем идти дальше?
Алек кивнул и постарался шагать не столь энергично, чтобы Джинни поспевала за ним.
— Что вы теперь станете делать?
— Насчет чего?
— Не притворяйтесь, будто не поняли. Не так уж вы глупы!
— Нет, но я еще ничего не решил. Думаю, впрочем, что с виски я переборщил.
Джинни решила игнорировать этот факт:
— Но вы хотя бы поговорите с отцом? Или по крайней мере подумаете насчет того, чтобы объединиться с нами?
— Вести дела с девчонкой, которая одевается как мужчина? Девушка мгновенно застыла и выпрямилась, но, к удивлению Алека, решила сдержаться.
— Приходится так одеваться на верфи. Очень трудно подниматься на палубу и по снастям в юбке. Кроме того, если я ношу платья, рабочие смотрят на меня по-другому. Я хочу, чтобы они видели во мне хозяина, а не модную штучку, не… необходимость, чем, по вашему мнению, является женщина. Я так давно одеваюсь по-мужски, что даже не думаю об этом.
— И конечно, известны как эксцентричная мисс Пакстон?
— Не знаю, что обо мне говорят люди. Друзья отца привыкли и тоже едва ли замечают. Кроме того, я почти не бываю в обществе.
— Вам двадцать три?
— Да, старая дева, перезрелая, дикарка, давно потерявшая надежду и никому не нужная…
— Впечатляющий список. Не знал, что молодые женщины так сурово осуждаются, если не сумели найти себе мужа. Вы действительно не сумели?
— Не сумела? Мужа?
В голосе звенело такое презрение, что Алек почувствовал, как кровь в нем снова начинает закипать.
— Я бы близко не подпустила к себе мужчину с его жалкими «благородными» намерениями. Все вы — маленькие тираны, считающие, что женщины должны быть их рабынями, восхищаться их мелочным умишком, петь дифирамбы каждой успешной сделке…
— Может быть, хватит? Список и так достаточно длинный.
— …кланяться и юлить. И всем вам нужно большое приданое, чтобы можно было его растратить на собственные низменные удовольствия. Нет, спасибо!
— Большая часть этой речи меня восхитила, если не считать, конечно, заявления насчет тирана, — усмехнулся Алек.
— Вы были женаты. Бьюсь об заклад, ваша жена согласилась бы со всем, сказанным мной.
— По правде говоря, не думаю, что Неста вообще согласилась бы с вами.
Голос звучал безукоризненно вежливо, но Джинни, необычайно восприимчивая ко всему, что касалось Алека, расслышала муку и боль, глубоко спрятанные за любезными словами.
— Простите. Мне не стоило упоминать о ней.
— Нет. Ну а теперь я бы хотел заключить с вами сделку, Юджиния.
— Все называют меня Джинни.
— Так же, как вашу сестру?
Девушка, ничего не ответив, нахмурилась, задумчиво глядя на огромную дыру в тротуаре, как раз напротив здания «Юнион банк».
— Хорошо, Джинни. Можете называть меня Алеком. Вы когда-нибудь раньше видели обнаженного мужчину?
— У вас стыда нет! Неужели смеете заговаривать об этом сейчас?
— Только из желания разозлить вас, уверяю. Вы просто ужасно забавны, особенно если начинаете краснеть и заикаться.
— Он был омерзителен и годился к тому же мне в отцы.
— Жаль, жаль. Ваше первое впечатление должно было бы быть связано с кем-нибудь гораздо более молодым и мужественным.
— Вроде вас, полагаю. Насколько припоминаю, именно вас я просила показать мне технику обращения с женщинами, но вы оказались слишком большим трусом.
— В общем, вы правы, но я главным образом хотел видеть ваше лицо, когда собирался комментировать происходящее. По правде говоря, просто не мог заставить себя взять шлюху на ваших глазах. Он оказался вашим первым обнаженным мужчиной и выбрал восхитительно молодую девушку, пожалуй, моложе вас. Таковы жизнь и общество, Джинни, — добавил он с едва заметной издевкой.
— Точно как я сказала. Все вы свиньи и тираны, самовлюбленные ублюдки.
— Не сказал бы, что согласен с этим.
— Но и не очень-то горячо протестуете. Он отмел ее доводы взмахом руки и пробормотал, задумчиво поглаживая себя по челюсти:
— Ну а теперь, черт побери, что нам делать?
Мэри Эберкромби, обитающая на Гановер-стрит, считалась одной из лучших портних в Балтиморе, умевшей сшить идеально сидевшее манто или восхитительное платье. То есть, вернее, модисткой была не столько она, сколько ее сестра Эбигайл Эберкромби. Мэри была всего-навсего помощницей, хотя она не упускала возможности похвастаться всем и каждому своими талантами. Мэри действительно хорошо разбиралась в ведении дел, с девятилетнего возраста училась заискивать перед богатыми заказчицами и с первого взгляда умела определить, когда порог лавки переступала овечка с золотым руном, готовым для стрижки, овечка, платье которой не только пять лет как вышло из моды, но к тому же было слишком коротко и узко в груди.
Джинни стояла в центре салона Эберкромби, оглядывая расставленные по углам безголовые манекены, задрапированные чудесными тканями. Она не была у портнихи с восемнадцати лет, но облегченно вздохнула, увидев, что в лавке нет других посетителей.
Мисс Мэри тоже была довольна. Эбигайл лежала наверху с приступом мигрени, как это часто бывало в последнее время. Мэри ослепительно улыбнулась клиентке, а ее великолепная память помогла ей вспомнить имя:
— Да это мисс Юджиния Пакстон! Как прекрасно вновь видеть вас! Здоров ли ваш дорогой отец?
Джинни изумленно подняла брови. Неужели эта женщина не забыла, как ее зовут?! Сама она могла поклясться, что в жизни не видела ее раньше.
— Мисс Эберкромби? Да, отец чувствует себя неплохо. Я хотела бы купить несколько платьев. Бальный наряд и два-три повседневных. Я… думаю, мне понадобится, ваш совет.
Мэри Эберкромби хотелось танцевать, петь, прыгать от радости. По крайней мере теперь она сможет доказать сестрице, что умеет не хуже ее выбирать материалы и фасоны, которые могли бы подойти заказчице. Благодарение Богу, молодая дама достаточно привлекательна, со стройной, удивительно изящной фигурой.
Мэри приносила отрез за отрезом, великолепные, переливающиеся всеми красками шелка, атласы, мягчайшие муслины, искренне признаваясь Джинни, что, если материя привезена из Франции и имеет длинное труднопроизносимое название, еще не значит, что она намного лучше подобной же итальянской ткани.
Джинни целиком и полностью согласилась со столь поразительным откровением, но быстро потеряла нить разговора, погребенная под настоящей горой всяких полезных сведений. Наконец она воздела руки к небу:
— Мисс Эберкромби, полностью полагаюсь на ваше мудрое суждение. Сама я не в состоянии разобраться в подобных вещах. Пожалуйста, выберите для меня ткани и фасоны.