— Почему именно сейчас? Насколько я помню, ты сама не хотела этого. Тогда ты верила в меня, а я даже не был нормальным человеком… так, полудурок, безумец, потерявший память. Теперь же, когда мне больше не приходится мучительно вспоминать лица и события, ты не считаешь, что я способен позаботиться о тебе, защитить собственную жену.
— Верфь принадлежит мне. Я хочу, чтобы она была на мое имя. Не желаю зависеть от твоих… капризов, вымаливать каждый цент на свои расходы.
Алек повернулся к ней, белея лицом, гневно сверкая глазами.
— Но после несчастного случая я во всем зависел от твоих настроений, от твоей милости, от твоих идиотских женских прихотей.
— Верно, и я ничем не разочаровала тебя, правда? Всегда была рядом, отдавала все, что могла. Я верила тебе… и посмотри, какую награду получила за все! Еще один мужчина, который относится ко мне еще хуже, чем тот, за кого я когда-то вышла замуж.
— Не могу понять, какая связь между тем, что я не одобряю жалких попыток разыгрывать из себя мужчину, и твоим доверием ко мне. Я не спал с другими женщинами. Я не бил тебя, не издевался. Не дал повода сомневаться в моем благородстве и чувстве долга по отношению к тебе и дочери. Нет, мадам супруга, повторю еще раз, последний. Я ничего не подпишу. Ничего. Ты должна научиться доверять мне, и на этом все.
Джинни, подскочив, ударила его кулаком по плечу:
— Верфь моя! И я требую, чтобы ты отдал ее мне. Это только справедливо.
Алек схватил ее за руку, не давая шевельнуться:
— Я определяю, что справедливо, а что — нет. Ну а теперь давай я покормлю тебя. Не хочу, чтобы мой сын голодал.
— Это дочь, черт возьми!
— Нет, — покачал головой Алек, откидывая одеяло, чтобы снова взглянуть на ее живот. — Это сын. Я знаю. Не могу сказать откуда, просто знаю. Хочешь, чтобы обед принесли наверх? Нет, не отвечай, сейчас прикажу.
Он поднялся, обнаженный, длинноногий и прекрасный, и дернул шнур сонетки. Потом подбросил дров в камин, пока Джинни, онемев, наблюдала игру мышц под загорелой кожей, на спине, плечах, мощных бедрах. Алек, чувствуя на себе ее взгляд, потянулся, зная, что его грациозная фигура четко очерчена пляшущими языками пламени.
Наконец Алек натянул длинный халат из толстого черного бархата с золотистыми обшлагами и, высокий, с великолепной гордой осанкой, подошел к двери, открыл ее и что-то сказал слуге. Но Джинни словно оглохла и онемела. Она знала, знала, что Алек не одобряет ни ее манер, ни поведения. Почему же все-таки он женился на ней? Последние несколько месяцев прошли как во сне, нереальные, туманные, словно вообще не существовали. И этот Алек стал совсем иным, более настойчивым, резким, не признающим ничьего мнения, кроме собственного, словно боялся уступить на дюйм, боялся, что потеряет ее, а возможно, и себя.
Но нет, это не имеет значения, Джинни просто ищет предлога оправдать его!
— Я была глупа, что доверяла тебе, — медленно сказала она. — Нужно было сразу же потребовать дарственную. Тогда ты был готов это сделать. И пусть при этом ничего не помнил, но оставался разумным, добрым и щедрым человеком. Да, я сама виновата, что не сделала этого. Теперь у меня не осталось ничего. Ни денег, ни достоинства.
— Но я выделю тебе достаточно денег на булавки.
Джинни ничего не ответила. Поняв, что она не собирается продолжать разговор, Алек резко спросил:
— Не хочешь узнать, сколько я намереваюсь давать тебе?
Джинни сжала кулаки, но не издала ни звука.
Алек поглядел на склоненную голову, прекрасно понимая, что она отвечает скорее на собственные мысли, чем говорит с ним. Как он ненавидит эти нотки обреченности в ее голосе! Что же он наделал? Она отдавала ему себя, оберегала, как могла, во время болезни, утешала и ободряла. А он набросился на нее. Но ведь Джинни — женщина и его жена…
Она совсем не похожа на Несту. И ни на одну женщину, которую Алек когда-либо знал.
Алек вздохнул, открыл дверь спальни, чтобы впустить лакеев, несших подносы с ужином, и молча следил, как они ставят перед камином низкий столик, стулья и вопросительно смотрят на него, ожидая дальнейших указаний.
Алек поблагодарил их и кивком отпустил.
— Принести тебе халат или предпочитаешь остаться в этом виде?
Джинни вздохнула, но тут же почувствовала, как подбородок решительно поднимается вверх. Неспешно встав, она спустилась с возвышения, грациозно покачивая бедрами, направилась к накрытому столу и уселась на стул, ощущая, как жар пламени приятно согревает озябшее тело.
Алек пристально оглядел жену и улыбнулся. Такого он не ожидал. Значит, она приняла вызов. Странно, как нежность и покорность не давали увидеть этого раньше.
Сбросив халат, он присоединился к Джинни.
Они поужинали жареным зайцем с подливкой, смородиновым желе, ромштексом и устричным соусом. Морковь и пастернак были превосходно приготовлены, испанский лук — острым и в меру поджаренным. Алек налил жене стакан сладкого французского вина.
— Я хочу кое-что сказать, Алек.
— Желаешь отправиться в Ливерпуль, работать на верфи. Какое великолепное зрелище — беременная дама взбирается на ванты!
— Нет.
— Поверь, ужасно трудно сосредоточиться, слишком соблазнительны твои голые груди, но я попробую. Продолжай, женушка.
— Это не насчет наших отношений… личных отношений… скорее насчет убийства управляющего. Мне начинает казаться, что это вовсе не арендаторы… зря сэр Эдуард назвал их преступной шайкой, нет, они вовсе не злодеи. Думаю, вся вина лежит именно на мистере Круиске.
— Но он мертв. Очень сомневаюсь, что он сам покончил с собой.
— Все считают, будто Арнолд Круиск обнаружил, что кое-кто из арендаторов нечист на руку, и грозил привлечь их к суду, а за это его убили. Я же полагаю, что дело скорее в нечестности самого управляющего.
— Но я сам нанял его пять с половиной лет назад и всегда получал самые подробные отчеты. Мне казалось, он ничего не утаивает. Кроме того, каждый квартал в банк поступали доходы от имения. До того Круиск был управляющим сэра Уильяма Уолвертона и представил рекомендации, в которых указывалось, что он превосходно знает свое дело и достоин всяческого доверия.
— А где сейчас этот сэр Уильям?
— Господи, Джинни, зачем тебе это? Ну хорошо, он живет в Дорсете, недалеко от Чиппинг-Марч, если, конечно, еще жив. Арнолд именно потому и покинул предыдущее место, что сын сэра Уильяма взял на себя управление хозяйством.
— Думаю, мы должны написать ему. Возможно… всего лишь возможно, что мистер Круиск просто подделал рекомендательное письмо. Ты ведь никогда не встречал сэра Уолвертона, не так ли?
Алек несколько мгновений смотрел на нее, прежде чем ответить:
— По-моему, я уже говорил, что разыгрывать детектива — не твое дело. Не желал бы, чтобы ты этим занималась.
Но Джинни не собиралась обращать на него внимания.
— Именно поэтому я и просматривала сегодня утром бумаги в конторе управляющего. Там обязательно должны найтись и доказательства того, что он был вором и негодяем. Его отчеты тебе скорее всего чистая фикция. Я уже успела поговорить с миссис Макграфф, с Джайлсом и Смайтом. Конечно, среди арендаторов немало горячих голов, но убийцы?! Сомневаюсь. С другой стороны, Арнолд Круиск отнюдь не был их любимцем. По словам Смайта, он «важничал и задавался». И вел себя так, словно Каррик-Грейндж принадлежал не тебе, а ему.
Смайт заявил Алеку то же самое, когда снова и снова восклицал, как счастлив, что Алек наконец дома.
— Конечно, их наблюдения нельзя считать доказательствами. Я побеседовала еще и с верхней горничной. Ее зовут Марджи.
Алек припомнил очень хорошенькую молодую девушку, старательно прожевав, проглотил кусочек пастернака и только потом осведомился:
— И что же?
— Пока ничего не могу сказать с уверенностью, но застала ее плачущей навзрыд. Она казалась ужасно несчастной и расстроенной. Только ничего подробно не рассказала. Все же вид у нее был такой отчаявшийся, особенно когда я стала расспрашивать, что невольно возникают подозрения. Думаю… нет, я уверена: она знает что-то, но боится сказать.
Алек лениво играл вилкой, тяжелой, золотой, с изящно выгравированным фамильным гербом: голова орла на золотом щите, который поддерживали с двух сторон крылатые соболя с ошейниками, усыпанными драгоценными камнями. Под щитом вилась лента с девизом Карриков «Fidei tenax», что означало: «Верен обету».