Он снял свою старую черную парку и бросил ее на сушилку, не отводя от нее глаз.
— Не хочу говорить об этом.
— Хорошо.
Пол взял полотенце из ее рук, накинул его петлей вокруг ее шеи и нежно подтянул Карен к себе.
— Я уже сыт по горло этими разговорами, — сказал он, накручивая полотенце на кулаки. Гнев разгорался в груди. — Меня тошнит от всех этих вопросов, обвинений и ожиданий. Мне надоело, что все смотрят на Ханну и говорят: «Бедная мужественная Ханна». А все из-за нее, это ее вина! А эта маленькая сука пытается обвинить меня…
— Ханна обвиняет тебя? — недоверчиво спросила Карен. Она даже прогнулась в спине, чтобы взглянуть ему в лицо.
— Агент О’Мэлли, — презрительно выдавил Пол. — Она слишком занята, трахаясь с Холтом, чтобы выполнять свою работу хорошо.
— Как можно обвинять тебя?
Папа, ты не смог бы забрать меня с катка после тренировки? Мама задержится, а я хочу домой.
— Я не знаю, — с трудом прошептал Пол, чувствуя, как перехватывает горло и подступившие слезы жгут глаза. — Это не моя вина.
— Конечно, не твоя.
— Это не моя вина, — бормотал он, плотно сжимая веки. Опустив голову, он непроизвольно затянул туже полотенце на ее шее. — Это не моя вина.
Карен плотнее прижалась к нему, чтобы избежать боли в шее. Она подсунула маленькие руки под его рубашку и погладила сухощавую спину.
— Это не твоя вина, милый.
Папа, ты не смог бы забрать меня с катка после тренировки? Мама задержится, а я хочу домой.
Голос преследовал его и вызывал картинки того дня: О’Мэлли, задающая вопросы. Вы никогда не проверяете свой автоответчик? Куртка в его руках. Он мертв. Он мертв… Он мертв…
Полотенце выпало из его рук на пол.
— …не моя вина, — ныл он, дрожа.
Карен прижала палец к его губам.
— Ш-ш-ш. Пойдем со мной.
Она провела его через кухню и темный холл в гостевую спальню. Они никогда не занимались любовью в постели, которую она делила с Гарреттом. Они вообще редко встречались в ее доме; риск разоблачения был слишком велик. Но Пол не сопротивлялся, когда она раздевала его, как ребенка, и не пошевелился, чтобы остановить ее, когда она разделась сама. Это было то, для чего он пришел, и он мог обойтись без ухаживания и заигрывания. Это не было его виной. Он заслужил утешение.
Пол лежал на чистых персиковых простынях в мягком свете настольной лампы и позволял ей делать что угодно — губами, руками и телом, — чтобы возбудить его. Она дразнила его поцелуями, ласкала своими пальцами, терлась маленькими грудями о его тело и в конце концов, добившись успеха, пустила его в себя. Она медленно двигалась на нем, что-то нежно бормотала, гладила его грудь, вызывая в нем огонь физического желания, все жарче разгоравшегося сквозь легкий туман первоначальной нечувствительности.
Ухватившись за ее плечи, Пол приподнялся и, резко повернувшись, подмял ее под себя. Он заслужил это. Он нуждался в этом. Освободить тело от напряжения, избавиться от тлеющего в нем гнева на Ханну, на О’Мэлли, на всю несправедливость, которая нагромоздилась в его жизни. Он позволял всему выплескиваться из себя в момент физической близости с женой другого человека, с каждым движением, которые становились все глубже и сильнее, пока не стали походить больше на наказание, чем на страсть.
И, наконец, он взорвался, и… все было закончено. Сил больше не было. Желание иссякло. Пол в изнеможении упал рядом с Карен и уставился в потолок, не обращая внимания ни на ее ласки, ни на ее слезы, ни на стремительно летящее время. Он не чувствовал ничего, кроме слабости, которая коварно расползалась по его телу.
— Я хочу, чтобы ты остался, — шепнула Карен.
— Я не могу.
— Я знаю. Но жалко, что ты не можешь. — Она подняла голову и пристально посмотрела на него. — Я бы хотела отдать тебе всю любовь и поддержку, всю, до капельки. Я хотела бы подарить тебе сына.
— Карен…
— Да-да! — настаивала она, приложив свою ладонь к его груди и прислушиваясь к биению сердца. — У меня был бы твой ребенок, Пол. Я думаю об этом все время. Я думаю об этом, когда нахожусь в твоем доме, когда держу Лили на руках. Я представляю, что она моя дочь… наша дочь. Я думаю об этом каждый раз, когда мы вместе, каждый раз, когда ты кончаешь в меня. У меня был бы твой ребенок, Пол. Я сделала бы все для тебя.
Это еще одна жестокая насмешка судьбы, подумал он, любуясь изгибом ее лебединой шеи и покрывая поцелуями ее грудь. У него была жена, какую, как он всегда думал, он и хотел, — независимая, одаренная, талантливая доктор Гаррисон, — а теперь он хотел женщину, тип которой раньше ненавидел, — Карен, рожденную, чтобы служить, подстраивать все свои потребности под него только затем, чтобы нравиться ему.
Пол взглянул на часы на прикроватной тумбочке и вздохнул.
— Мне пора идти.
Он помылся в гостевой ванной, пока Карен меняла простыни. Как всегда, чтобы не было доказательств их ворованного счастья, как запах секса на простынях. Они молча оделись и также в тишине вернулись через темный холл на кухню, где единственная лампочка горела над мойкой.
— Я слышала, что завтра полиция собирается возобновить поиски в окрестностях города, — сказала Карен. Она стояла, прислонившись бедром к дубовому буфету. — Ты поедешь?
Пол взял стакан из сушилки, стоявшей рядом с мойкой, и налил в него воды.
— Полагаю, да, — ответил он, глядя на свое отражение в окне.
Пол сделал глоток из стакана и вылил в раковину остальную воду. Затем аккуратно ополоснул стакан и поставил его обратно на сушилку. Вытерев рот зеленым посудным полотенцем, свернул его и положил на стойку рядом с мойкой.
Из прачечной донесся звук открывающейся гаражной двери. Затем дверь захлопнулась. Нервы Пола напряглись, как натянутая струна. Чувство вины больно, словно кулаком, ударило внутри. Кухонная дверь распахнулась, и в проеме появился Гарретт Райт, на ходу запихивая перчатки в карманы шерстяного пальто.
— Пол? — удивленно воскликнул он. — Вот это сюрприз!
Он положил портфель на дубовый кухонный стол и расстегнул пальто. Карен заняла свое законное место около, и потянулась к его щеке, чтобы оставить на ней свой бесстрастный поцелуй. Они составляли симпатичную пару — оба яркие блондины с темными глазами и чертами лица, как у тщательно вылепленных скульптур. Их легко можно было бы принять за брата и сестру.
— Я заглянул, чтобы спросить у Карен, не сможет ли она завтра отработать еще один день в волонтерском центре, — не дожидаясь вопроса, объяснил Пол. — Мы возобновляем поиск в окрестностях, независимо от холода.
— Да, я слышал. Послушайте, я не видел вашей машины перед домом.
— Я пришел пешком.
Светлые брови Гарретта поползли вверх.
— Холодный вечер для прогулки.
— Я подумал, это немного освежит мне голову.
— Ну да, конечно, — сказал он, делая вид, что обеспокоен. — Вам слишком досталось в эти дни. Как вы себя чувствуете?
— Более или менее приемлемо, — ответил Пол, стараясь, чтобы голос не прозвучал неприязненно.
В тех редких случаях, когда ему доводилось беседовать с Гарреттом Райтом, он всегда чувствовал себя подобно мошке под микроскопом. Как если бы он был потенциальным кандидатом на психоанализ, и Райт именно во время разговора анализировал все его слова, жесты, выражения или их отсутствие.
— Я знаю, вы принимали активное участие в поиске, — сказал Гарретт, снимая пальто. Как заботливая жена, Карен без слов взяла пальто из его рук и пошла повесить его в шкаф в холле. — Это наиболее эффективный способ справиться с ситуацией, даже если есть много разочарований. А как Ханна?
— Хорошо, насколько это возможно, — сухо ответил Пол.
— Я не видел ее ни в каких выпусках новостей, кроме газеты в прошлое воскресенье. Она совсем упала духом, да? — Гарретт сочувственно покачал головой, нахмурившись, сунул руки в карманы темных брюк и качнулся назад на пятках. — Потеря ребенка — ужасное испытание для родителей.
— Мне ли этого не знать, — отрезал Пол.
Резкость Пола вернула Гарретта к реальности, и его темные глаза расширились от раскаяния.
— Извините, Пол. Я не имел намерения читать нравоучения. Я просто хотел сказать, что, если кто-то из вас почувствует потребность поговорить об этом с кем-нибудь, я могу рекомендовать своего друга в Эдине. Он специализируется на семейной терапии.