Машина выехала на набережную и медленно двигалась в потоке других авто вдоль Кремлевской стены, готовясь свернуть на Манежную площадь.

– Как красиво! – сказала Татьяна вслух, но молчаливый вежливый шофер сделал вид, что не расслышал.

«И все-таки я рада или нет, что опять вернулась сюда? – спросила себя Таня. – Была бы рада, если бы в жизни было больше определенного...»

Впереди белым римским сараем светился Манеж. Пашков дом прилично отреставрировали, и Таня подумала, что если бы в нем устроили Дом приемов, она бы, пожалуй, неплохо выглядела на его фоне! Не хуже, чем дамы возле парижской мэрии. Надо только, чтобы из глаз ушло беспокойство. Она фыркнула, вспомнив Янушкину присказку. «Абсолютное спокойствие дает только буддизм. К сожалению, я не буддистка», – подумала Таня, когда они уже ехали к площади Белорусского вокзала.

Потом машина свернула в сторону Грузинского Вала.

«Переулки, значит, скоро приедем».

Таня достала из сумки пудреницу, погляделась в зеркало. Выглядела она хорошо, это придало уверенности.

Во дворе одного из домов машина остановилась, шофер позвонил по мобильному телефону. Ему что-то коротко сказали, он вышел из машины, открыл перед Таней дверь и повел мимо консьержки к лифту.

Они вышли на четвертом этаже, и дверь одной из квартир открылась. На пороге показался Филипп Иванович в широких джинсах, как у ковбоя, и в старой вельветовой куртке, которых раньше Таня не видела.

«Господи, куда девался парижский лоск? Он здесь выглядит как пенсионер», – ужаснулась Таня.

Шофер доставил Таню наверх и ушел. Филипп Иванович взял ее за руку.

– Пойдем, покажу тебе апартаменты, в которых ты будешь жить.

Он закрыл все замки за спиной у Тани и спокойно ждал, пока она, немного поколебавшись, снимет сапоги.

– Тапочек нет, надо будет купить, – сказал он и проследил, как Таня осторожно ступает в тонких колготках по довольно облезлому старому паркету.

15

Азарцев утром проводил Тину в больницу. Дорога была ему хорошо известна, ведь именно в этой больнице они и познакомились два года назад. И если раньше Азарцев бывал только в кабинете у главного врача, то теперь он прекрасно знал еще и дорогу в патологоанатомическое отделение. Правда, ни главный врач, ни Тина, ни Барашков даже не подозревали, что косметолог-бальзамировщик Вова и врач высшей категории Владимир Азарцев – одно и то же лицо.

Но этим утром дорога Тины и Азарцева лежала в стороне от патологоанатомического отделения.

Аркадий Петрович ждал Тину. Маша тоже вышла поздороваться. Доктор Дорн сделал вид, что поглощен важной работой, – он действительно в это время исследовал очередную пациентку на одном из своих прекрасных аппаратов.

Тина прошла в свою маленькую палату, которая уже была приготовлена для нее и увидела на подоконнике букетик тюльпанов.

– Аркадий... – Она была растрогана. Давным-давно уже никто не дарил ей цветы.

– С приездом. От нашего коллектива, – сказал Аркадий, хотя тюльпаны купил именно он. Тина благодарно сжала его руку. Азарцев как-то смутился, засуетился, расставляя вещи. Маша с Барашковым деликатно вышли.

– Ну, я пойду? – Азарцев расставил сумки и тоже встал в дверях.

– Володя...

Тина сглотнула. Больше всего она ненавидела унижаться. Но сейчас ей стало страшно. Все-таки больница теперь ассоциировалась у нее не с работой, а с болезнью, с операцией, с болью. Мелькнуло: а вдруг она отсюда не выйдет? Барашков как-то намекнул ей, да и сама это знала, что часто после операций опухоли вдруг развиваются во втором парном органе. Надпочечник – как раз парный орган.

Она взяла себя в руки, вымученно улыбнулась.

– Ты не забудешь кормить Дэвида?

– Конечно нет.

Он смотрел на нее заботливо, вежливо, но она голову могла дать на отсечение: ему не терпелось уйти. «В чем причина? Ведь он пришел к ней сам в трудную минуту, когда она уже вполне научилась обходиться без него. Он нуждался в ней, и она дала ему все, что могла, все, что было в ее силах. Она нужна ему и теперь... Как нянька, как домработница».

Она переспросила, и голос ее впервые за все долгое последнее время прозвучал резко:

– Что «нет»?

– Не забуду. – Он даже не заметил перемены.

– И Сеню корми.

– Хорошо.

Она помолчала. Слова любви рвались из сердца, но не выходили наружу, прилипли к языку.

– И стиральную машину не забывай выключать.

– Конечно.

– Ну, иди? – сказала вопросительно, надеясь, что он останется. Хоть на чуть-чуть.

– Да. Я, может быть, еще забегу. Если работа будет недалеко. – Он знал, что сегодня ему опять надо быть в отделении у Ризкина.

У нее немного отлегло от сердца. «Зайдет. Она будет ждать».

– Так ты сейчас на работу?

– Да.

– Хорошо...

Работа по-прежнему была табу.

– Ну, иди.

– Пока!

Он подошел, клюнул ее в щеку, торопливо, ни к чему не обязывающе, и вышел. Дверь палаты закрылась. Тина несколько секунд глядела на дверь, потом повалилась на узкую кровать и от бессилия заплакала. Она не плакала уже очень давно – после операции ни разу.

Но Тина была не единственной страдающей влюбленной душой в отделении. Не меньше ее страдала Маша. Владик Дорн принципиально не высовывался из ординаторской, делая вид, что не хочет навязываться. Такой политике способствовало и то, что Раиса ушла на неделю на больничный.

«А потом я должна ее отправить в декрет, – решила Маша. – Опасно ей уже ездить на работу из области с таким животом».

Владик же в отсутствие Раисы буквально расцвел – ходил по ординаторской, насвистывая, перестал со страхом оглядываться на дверь и даже пару раз рассказал Барашкову по анекдоту.

«Чего это он прыгает, как кузнечик», – удивился Аркадий, но перемену в настроении Дорна с отсутствием Раисы не связал. Барашков был занят планом обследования Тины. Уже в первый день она должна была пройти хотя бы самые поверхностные исследования – и он воспользовался хорошим настроением Дорна.

– Смотри внимательнее, – предупредил Владика Аркадий, отдавая ему только что заведенную историю болезни. – Это тебе не кто-нибудь, это Валентина Николаевна.

– Что, опять благотворительностью заниматься? – скривился Дорн.

– Все будет оплачено. Но если что пропустишь – головой ответишь.

– А что, я много что-нибудь когда-нибудь пропускал? – взвился Дорн.

– Не знаю. Но здесь что-нибудь пропустить права не имеешь.

– Вы бы выбирали выражения. Можно подумать, в других случаях я имею право делать ошибки.

– Ладно, не цепляйся к словам.

Барашков ушел договариваться насчет Тины в отделение МРТ, а Владик засвистел еще громче, почувствовав победу. Не часто так бывало, чтобы он все-таки уел Аркадия.

Вдруг за дверью ординаторской из коридора послышался веселый женский смех, восторженные восклицания, звуки поцелуев.

«Что это у нас?» – Владик с удивлением приоткрыл в коридор дверь. Марья Филипповна обнимала на пороге своего кабинета высокую белокурую красавицу в шикарном белом пальто. «Это еще что за персонаж?» – удивился он и подглядел в щелочку, как молодые женщины, обнявшись, исчезли за Машиной дверью.

«Родственница, что ли? – подумал Дорн. – Что-то мне кажется знакомым это пальто». Ну да, вспомнил он. Вчера он видел, как Маша тоже в чем-то таком шла от лифта. Он еще подумал, что белая ткань и большой черный меховой воротник ее толстят. Не может быть родственница, решил он. Слишком уж они с Машей разные. «Наверное, дама, – подумал Владик, – занимается продажей шмоток. Вот и уговорила мою будущую жену прикупить вещичку». Последние несколько дней Дорн думал о Маше как о своей сговоренной невесте.

Машу тоже заинтересовало Танино пальто. Пожалуй, вещи являются одним из главных средств объединения или разъединения женщин. Киньте двум ранее незнакомым между собой дамам кость для обсуждения в виде какой-нибудь модной тряпки – и вы увидите, как быстро эти дамы станут либо добрыми приятельницами, либо ненавистницами.

При первом же взгляде на Танино пальто Маша испытала не удивление, а разочарование. Точно такое же пальто двумя днями раньше привез ей в подарок отец.

– В Париже купила?

– Ну да. – Таня не стала рассказывать подробности. – Я принесла пирожные, ты все еще любишь сладкое?

– Обожаю. Сейчас поставлю чайник.

Несмотря на пальто, Маша была искренне рада повидаться с бывшей коллегой, хотя, когда Таня позвонила, она даже сначала не сразу поняла, кто это говорит, кто называет ее, как раньше, «Мышкой».