– Вся твоя жизнь принадлежит войне, Мэгги Войне с собой.
– И я принимаю это как данность, – продолжала я, не обращая внимания на его последнюю реплику. – Потому что посвятить жизнь своей стране – это очень благородно. Однако не думаю, что ты когда-нибудь сможешь уважать мою преданность работе.
– То, что я чувствую к тебе, не имеет никакого отношения к твоей стране и моей работе. Это никак не связано с войной в Ливане. Ты просто часть меня.
Если мужчины захотят чего-нибудь, этого уже ничем не выбьешь у них из головы. В конце концов желание охватывает их целиком, оттесняя на второй план все, что когда-то казалось первостепенным. Начинается это довольно безобидно. Сначала они испытывают болезненные ощущения в мошонке, всякий раз, когда думают о вас, а потом вдруг дело принимает катастрофический оборот. Они хотят, и все остальное теряет для них значение.
– Постараемся понять друг друга, – сказала я очень серьезно. – Я уважаю причины, которые заставили твою армию войти в Ливан, однако следовало бы подумать и о других способах воздействия на палестинцев. Впрочем, я все еще уважаю твои убеждения.
Ави с досадой покачал головой.
– Тебе следует разобраться со своими собственными убеждениями Война идет в твоей собственной душе.
Может быть, и так. Однако на дворе декабрь месяц, и армия Израиля все еще воюет в Ливане, а я воюю сама с собой.
– Ави, я завтра уезжаю домой, – наконец сказала я. – На некоторое время мне придется покинуть Израиль.
– Знаю, – ответил он, ласково погладив меня по щеке. – Я знал это еще неделю назад.
Генерал Ави Герцог прошел отличную армейскую школу, но его никто не научил распознавать намерения женщины, которая позволила ему оставить в своем маленьком гостиничном номере в Тель-Авиве несколько пар штанов, рубашек и ботинок. Меня же никто не обучал тактическим искусствам, однако меня вымуштровала родительница, не слишком искушенная в точном следовании логике.
– Даже не пытайся остановить меня, Ави, – сказала я, надеясь, что именно это он и постарается сделать. – Я не смогу дать тебе то, в чем ты нуждаешься и чего заслуживаешь.
Он не ответил. Просто сидел и рассматривал пепельницу, а его губы вытянулись в жесткую линию. Он слушал, как я разглагольствую о всех тех вещах, которые я не стану для него делать, потому что иначе могу стать счастливой, а значит, собственными руками разрушу все – и главное, план моей жизни, рассчитанной на всяческие лишения.
– Тем не менее, Ави, – сказала я, чувствуя, что должна как-то заполнить возникшую паузу, – то, что у меня такая важная работа, не означает, что я не могу быть женщиной. Может быть, это и неправильно… В конце концов ты бы просто устал от меня, и это было бы причиной новой войны, и тебе бы опять пришлось разбираться со мной, как ты разбирался с Рут…
Я протяжно вздохнула.
– Ты кончила, Мэгги? – поинтересовался он, внимательно разглядывая меня своими добрыми карими глазами.
Мне захотелось обнять его.
– Нет, – упорствовала я. – Я не кончила. Кстати, скажи, почему у вас с Рут никогда не было детей? Мне кажется, тут и ее ошибка.
– Нет, – спокойно ответил он. – Дело не в ней. Не так-то просто иметь ребенка от человека, которого ты почти не видишь. Впрочем, тебе вряд ли это нужно объяснять.
– Я знаю одно. Я не собираюсь еще раз проходить через все это. Я не собираюсь что-то менять в своей жизни и пытаться быть другой. Я не могу стать другой, если этого требует человек, который меня не понимает.
Он улыбнулся.
– Мне кажется, ты гораздо лучше, чем сама о себе думаешь.
Я снова поспешила заговорить, но на этот раз он остановил меня.
– Позволь теперь высказаться мне. Я ведь тебя выслушал. – Он взял меня за руку и стал поглаживать мои пальцы. – Я хорошо понял, что мне нельзя даже заикаться о том, чтобы мы жили вместе. В противном случае ты будешь вынуждена убежать от меня. Я знал, что любое вторжение в твою жизнь должно сохраняться в тайне от тебя.
– Ты слышал, что я сказала? – воскликнула я, потому что уже чувствовала слезы на глазах. – Я ничего не собираюсь менять, и поэтому тебе лучше вернуться к Рут.
– Я не жаловался, когда ты, случалось, работала до трех часов ночи. Я с пониманием относился к этому, потому что это часть твоей работы, часть твоей жизни.
– А ты не задумывался, что так будет всегда? – спросила я, вытирая слезы тыльной стороной ладони.
– Я задумался об этом, как только увидел и полюбил тебя. Для меня это не было большим сюрпризом, Мэгги, – сказал он, прижимая мою ладонь к своим губам.
– А теперь ты, конечно, попытаешься изменить меня. Ты хочешь заставить меня стать женщиной, которую сам потом будешь презирать.
– Я никогда не буду пытаться тебя изменить и никогда не буду презирать тебя.
– Это происходит незаметно. Сначала ты захочешь, чтобы я сидела дома, потом…
Он осторожно убрал с моего лица прядь волос.
– Единственное, что бы я делал, ожидая твоего возвращения с работы, – это спешил бы в постель, чтобы принять тебя в мои объятия и убаюкать.
Я замотала головой.
– Тебе хочется, чтобы я осознала, что именно могу потерять, да?
– А как насчет того, что теряю я?
– Мне кажется, что, если бы ты подобным образом обращался с Рут, она не была бы к тебе так холодна и нетерпима.
Он взял мое заплаканное лицо в свои ладони.
– Не нужно говорить о ней, Мэгги. Я ведь знаю ее гораздо лучше, чем ты. Она никогда не усложняла мою жизнь, потому что весьма предупредительна.
– А я усложняю твою жизнь, так?
Он помолчал и закурил одну из своих маленьких черных сигар. Глубоко затянулся.
– Да уж конечно, ты не даешь мне той уверенности в завтрашнем дне, которую дает она, – наконец произнес он, выпустив красивую струйку дыма.
– Тогда зачем я тебе?
Его губы почти касались моих.
– Ты самая желанная женщина, которую я только встречал. И надеюсь, ты в конце концов привыкнешь к мысли, что любишь меня.
– С чего ты взял, что я тебя люблю? – спросила я, чувствуя, как далеко у нас с ним зашло.
Он взглянул на меня, как будто прищурившись от дыма.
– Если ты не любишь меня и не хочешь найти какое-то решение, чтобы мы могли быть вместе и чтобы у нас была нормальная жизнь, то, может быть, тебе лучше уехать, и я не буду пытаться задержать тебя.
– Я поняла тебя. Если женщина дает тебе то, что ты называешь нормальной жизнью, она в конце концов надоедает тебе, а если она немного не вписывается в твои требования, ты просто отбрасываешь ее как никчемную вещь, на которую не стоит тратить времени.
– Что же может сделать тебя счастливой, черт тебя побери?! – взорвался он.
– Тебе этого не понять, – с горечью ответила я. – Я только сумела чего-то добиться в своей жизни, как появился ты и все разрушил.
– Давай не будем ссориться, Мэгги. Я ведь тебя люблю.
– Отвези меня домой, Ави. Я должна собраться.
– Вся твоя беда в том, Мэгги Саммерс, – с досадой сказал он, – что ты сама не знаешь, где у тебя дом.
В эту ночь мы легли в одну постель, но не прикоснулись друг к другу. На следующее утро мы молча поехали в аэропорт Бен-Гурион, Ави помог мне с чемоданами и дождался, пока я пройду весь необходимый ритуал проверки перед самолетом. Когда наконец объявили посадку, мы медленно двинулись к выходу на поле. Оставалось всего несколько секунд до того, как я должна была навеки исчезнуть из его жизни, когда он вдруг обнял меня и сказал:
– Это не конец, Мэгги. Еще ничего не потеряно. Когда я шла к самолету, я ни разу не оглянулась, потому что боялась увидеть, что Ави Герцог уже успел исчезнуть, а мне хотелось навсегда запомнить его таким, каким я видела его в последний раз – провожающим меня влюбленным взглядом.
Путешествие на пароме заканчивается. Когда мы пришвартовываемся в Баттери-парк, мысль о возвращении домой в мою пустую квартиру на Гринвич Вилледж уже не кажется мне слишком привлекательной. Я решаю прогуляться по Шестой авеню, чтобы заново сродниться с городом, который успел стать для меня чужим. Каждое здание, каждая вывеска, каждый камень словно смеются надо мной, навевая воспоминания, которые доставляют мне мало удовольствия. Все, что кажется знакомым, напоминает о боли, а все, что кажется чужим, пугает. Я бреду сквозь уличную толпу. От ощущения бездомности сосет под ложечкой. Я смотрю на лотошников, предлагающих на каждом углу всякую всячину, на фургончики, в которых на жаровнях готовится что-то вкусное, и поражаюсь, что жизнь так неузнаваемо переменилась.