Первый и единственный раз в моей жизни я пропустила мимо ушей слово «девушка». Когда меня так называли, я непременно поправляла мужчин.
– Попробуйте, – обычно говорила я, – скажите «женщина». Это совсем нетрудно.
На этот раз я промолчала. Моя голова шла кругом, потому что Мэгги Саммерс, девушке, только что предложили работу. Я была так взволнована, что даже забыла поинтересоваться, что же такое ассистентка.
– Вам повезло, Саммерс, – сказал Ник. Впоследствии я стала появляться на телевидении под своим собственным именем – именем, которое прежде я вписывала лишь в счета.
– Почему мне повезло? – спросила я.
Ник принялся копаться в ящике своего стола.
– Потому что, – сказал он, поднимая голову, – лучше меня никого нет, и я буду учить вас всему нашему поганому бизнесу.
Тихо икнув, он наконец отыскал какую-то коробочку, вынул из нее две белые таблетки и сунул их в рот.
– Ступайте-ка в отдел кадров на шестой этаж и заполните необходимые документы. Встретимся в понедельник. Идет?
– Прекрасно. В понедельник, – ответила я. У меня все еще кружилась голова.
Я уже взялась за дверную ручку, чтобы бегом пуститься в отдел кадров, как вдруг он рассмеялся.
– Вы меня так и не спросите, что такое ассистентка, Саммерс?
Я покраснела.
– Я хотела, но…
– Вы будете подбирать для меня поступающие новости, – объяснил он, – перепечатывать начисто и представлять мне. Я же буду отбирать из них те, что пойдут в эфир, и переадресовывать репортеру, который вместе с группой займется их освещением. Усекли?
– Усекла, – сказала я с улыбкой.
– В понедельник в девять утра, – проговорил он. – И запомните, кофе должен быть не очень крепким.
Меня нисколько не беспокоило, что придется подавать кофе и печатать на машинке. Я уже видела свое имя в завершающих новости титрах. И я была уверена, что пройдет немало времени, прежде чем оно появится на могильной плите… Теперь я занималась теленовостями.
Три дня спустя, в воскресенье утром я думала о том, что если не расскажу Эрику о моей встрече с Ником Спригом, то мой выход на работу может быть осложнен. Солгать Эрику? Я рассматривала и такой вариант, но это была бы лишь оттяжка неизбежного объяснения. Однако именно неизбежность и пугала меня.
Эрик выслушал меня довольно спокойно. Интерес у него вызвала не столько моя новость, сколько то, что теперь я снова весила пятьдесят семь килограммов. Однако мне было запрещено даже упоминание о чем-либо, что могло его расстроить и помешать лечению, которое он проходил у своего врача.
– Все, что может взволновать и доставить беспокойство, снижает мою работоспособность и вредит компании. Пусть бизнес принадлежит моему отцу, я все равно должен работать не покладая рук.
– Это советует тебе твой доктор? – спросила я.
– Именно так. Он занят тем, что старается помочь мне контролировать мои эмоции. Когда у меня расстроены нервы, я теряю самоконтроль, это подавляет мою работоспособность и, в свою очередь, совершенно выводит меня из равновесия. Образовалась своего рода порочная обратная связь.
Что же говорить о моей собачьей жизни?
Вдобавок к проблеме работоспособности неизменно добавлялась еще одна. На этот раз его нервная система оказывалась уязвленной, когда он со своей эрекцией лез ко мне в постели.
– Какого дьявола ты опять вставила диафрагму? Я хочу ребенка. Мы оба уже близки к критическому возрасту, когда не сможем иметь детей, и это расшатывает мои нервы. Я опять потеряю работоспособность.
В то воскресное утро я сидела в постели и смотрела, как Эрик занимается приседаниями на ковре.
– Если ты забеременеешь сейчас, Мэгги, – говорил он, – то есть в октябре, то сможешь родить в июле. А это значит, что ребенок не потеряет год, когда пойдет в школу. Как это бывает с тем, кто родился в декабре.
«Ну уж дудки», – подумала я.
День прошел, и наступил вечер. Как обычно в воскресенье вечером мы собирались отправиться ужинать в китайский ресторан. Только сегодня я заранее попросила Эрика, чтобы мы ужинали вдвоем. Воскресные ужины в обществе родителей Эрика были нужны свекрови, чтобы распекать меня, а свекру, чтобы покритиковать сына. Кроме того, они упрекали нас обоих в том, что мы еще не зачали ребенка.
– Итак, – каждое воскресенье начинал свекор, вытирая жир с толстых губ, только что разделавшись со свининой по-китайски и оладьями, – почему бы вам наконец не перестать валять дурака и не заняться делом? Я мечтаю стать дедушкой.
Во время этих бесед свекровь всегда подозрительно меня рассматривала, а Эрик неизменно отвечал:
– Ты у нее спроси, отец. Я тут ни при чем. На что свекор заявлял:
– Ну если бы я был ее мужем, то даже не спрашивал бы ее об этом. Просто делал бы свое дело.
После чего свекровь принималась гладить сыночка по голове. На ее пальцах сверкали бриллианты.
Но в этот вечер мы были одни. Эрик уже подмел со своей тарелки весь бамбук и приступил к яичному желе. Заметив, что я не притрагиваюсь ни к одному блюду, которыми был заставлен весь стол, он спросил:
– Ты не голодна, Мэгги, или все еще на диете?
– Эрик, – сказала я наконец, – я хочу с тобой поговорить.
Не отрываясь от тарелки, он кивнул, что означало: он готов есть и слушать одновременно.
– Эрик, я получила место в Ай-би-эн. Я с завтрашнего дня приступаю к работе в качестве ассистентки с жалованьем сто двадцать пять долларов в неделю. И уже сгораю от нетерпения.
Слова выдавливались из меня с некоторым усилием. Не столько от волнения, сколько от страха. Единственное, чего я хотела, поскорее с этим покончить. Если бы отец Эрика был в этот момент с нами, он, пожалуй, решил, что мое желание работать не так уж и плохо.
– Бог в помощь, – сказал бы он. – Забавляйся.
Эрик отложил вилку, промакнул губы белой хлопчатобумажной салфеткой, дожевал то, что еще оставалось у него во рту, и, прищурившись, взглянул на меня. Потом он сделал большой глоток воды, еще раз прополоскал рот и наконец сказал:
– Ты сделала это, не посоветовавшись со мной?
Я просто хлопала глазами и не отвечала. Моя рука потянулась к стакану с водой, на случай, если у Эрика начнется нервный приступ. Однако в этот вечер в китайском ресторане на 47-й улице приступа не последовало. Мы молчали и дожидались, пока официант принесет чек. Напряжение в атмосфере было очевидным, однако страх мой уже прошел. Что бы ни случилось, на следующий день я выхожу на работу в Ай-би-эн. Однако сознание того, что Эрик проиграл это сражение и, похоже, проиграет всю войну, скорее огорчало меня, чем радовало. Мое замужество подходило к финалу, и этого я не ожидала. Я ухитрилась добиться того, о чем мечтала, однако оказалась не готова к последствиям. В этот момент в ресторане господина Тонга мне даже захотелось как-то успокоить Эрика, объяснить ему, что я вовсе не планировала такое развитие событий. Впрочем, ему вряд ли было бы приятно, если бы его стала успокаивать женщина, которая только что хватила его серпом между ног. Именно такая мысль пришла мне в голову – именно «между ног». В отличие, скажем, от того, что он поражен в сердце. Строго говоря, то, что произошло этим вечером, к сердцу не имело никакого отношения.
Мы молча приехали домой. Эрик включил свет и, по-прежнему не говоря ни слова, повесил свое пальто в стенной шкаф. Знак того, что я уже лишена сей рабской привилегии и особой чести. Он прошел прямо в спальню, сел на постель и стал расшнуровывать ботинки. Я медленно разделась, тщательно сложила вещи и только потом надела ночную рубашку. Эрик вышел из ванной в своем бежевом шелковом халате и приблизился к постели. Вырвав у меня из рук журнал, швырнул на пол.
– Я решил не запрещать тебе этого. Пусть тебя как следует проучит сама жизнь. Ты узнаешь, что такое зарабатывать на хлеб. Тебе не поздоровится, но я намерен предоставить тебе это удовольствие и позабочусь, чтобы ты хорошо поняла, что есть предел и моему терпению.
Этой ночью я поняла, что Мэгги Саммерс и Эрику Орнстайну отнюдь не суждено прожить вместе долгую жизнь и умереть в один день. Внезапно я ощутила к этому человеку необыкновенную привязанность, потому что впервые за то время, что мы были мужем и женой, мне это ровным счетом ничего не стоило. Мне захотелось сказать ему, что у нас еще есть шанс что-то сберечь, однако он все равно бы не понял меня, а я бы не смогла объяснить. Эрик Орнстайн может быть, был такой же жертвой, как и Мэгги Саммерс.