– Ты невозможна, – упорствую я, удивляясь тому, как иногда я способна потерять над собой контроль. – А что, если я действительно не хочу его? А что, если он не хочет меня?
– Вот и разберись с этим. Повидайся с ним. Ты поймешь что к чему без глупых выходок и не рискуя своей карьерой только потому, что ты не понимаешь, любишь ты кого-то или не любишь.
– Я его люблю, – спокойно говорю я. – Я с ума по нему схожу.
– Я знаю, – отвечает она, слегка улыбаясь. – В этом все и дело.
Я бросаюсь обнимать ее и тем ее весьма удивляю и удивляюсь сама. Однако потом принимаюсь реветь.
– Зачем я это делаю?
– Просто ты еще не привыкла чувствовать себя счастливой.
– Может быть, это из-за смерти Джоя?
– Может быть, – отвечает она, гладя меня по волосам. – А может быть, это из-за Эрика, Веры, Алана и многих других.
– Тогда почему, – бормочу я, возвращаясь на свой стул и вытирая нос, – почему тебе всегда удается поступать правильно?
– Вообще-то, мне это удастся не всегда. Иногда мне хочется послать все к черту.
– Но ты же этого не делаешь?
– Не делаю, – задумчиво отвечает она. – И причина в том, что я на десять лет старше тебя и более философски отношусь к жизни. Кроме того, есть что-то расслабляющее в любви и заботе такого человека, как мой Дэн.
– Тогда, может быть, и меня ожидает нечто подобное? – улыбаюсь я.
Куинси морщится.
– Дожив до моих лет, что ли?
– Я стану другой, ведь правда? Я имею в виду, когда у нас с ним что-то получится…
– О, не то слово! Это будет потрясающе. Конечно, ты все получишь.
– Ты знаешь, я сейчас чувствую себя совершенно иначе. Даже в профессиональном отношении. Все стало легким.
– Я, однако, помню, как ты первый раз выходила в эфир и действительно зависела от каждого ассистента режиссера, от каждого администратора.
– Это было нелегко, но я как будто ничего этого не замечала. От страха я не видела ничего вокруг. Все было в новинку.
– А помнишь, как ты вела репортаж о похоронах того полицейского – тебя тогда чуть не уволили?
– Еще бы! Но тогда были и другие причины. Еще кое-что случилось в тот день.
Куинси кивнула.
– Об остальном я уже почти забыла…
Движение транспорта на Пятой авеню было почти блокировано. Полицейские ограждения вытянулись вдоль всей широкой улицы, которая была запружена народом. Перед резными дверями собора святого Патрика стояло все городское начальство – мэр, шеф полиции, несколько конгрессменов. На синих мундирах полицейских сверкали ордена, медали и значки. Возглавлял собрание сам кардинал Нью-Йорка. Порывистый осенний ветер раздувал полы его мантии, и он придерживал на голове маленькую красную шапочку.
Телевизионные камеры и микрофоны были установлены на тротуаре около входа в собор. Черный кабель тянулся по ступенькам. Техники и репортеры переминались с ноги на ногу или бесцельно сновали туда-сюда в ожидании важного события. По ряду причин эти похороны дали повод отцам города продемонстрировать, что в Нью-Йорке больше не потерпят бессмысленных убийств. Убийство одного из полицейских, находившегося на дежурстве при исполнении служебных обязанностей, возбудило общественность и прессу на объявление войны преступности. Между тем, хотя это и не имело принципиального значения, Ричард Стивен Томаски погиб не то чтобы именно на боевом посту. Опять-таки все дело было лишь в том, что бедняга оказался не в том месте и не в то время и произошла эта трагическая накладка по двум причинам. Томаски был в форме, когда он зашел за пивом в таверну «Серебряная звезда», что в двух кварталах от его квартиры, – это, во-первых. Во-вторых, он потянулся за револьвером, когда в заведение вломились двое семнадцатилетних парней и закричали «руки вверх». Увы, это и повлекло роковые последствия. Томаски уложили на месте, и он даже не успел достать револьвера. Несколько часов спустя, когда следователь запротоколировал факт его смерти от огнестрельных ранений в область груди, живота и бедра, на лице двадцатипятилетнего Томаски было все то же удивленное выражение.
Моя группа разместилась у самого края тротуара. Оператор с телекамерой на плече старался не потерять равновесия, а режиссер вытягивал шею, стараясь рассмотреть двух мотоциклистов-полицейских в шлемах, которые появились в начале улицы. Следом за ними показался убранный цветами катафалк в сопровождении трех черных лимузинов. Внезапно конкурирующая телевизионная группа выдвинулась вперед, чтобы получше заснять шестерых служащих из похоронной конторы, которые стояли навытяжку в своих ливреях в ожидании, когда придет момент внести гроб с телом погибшего полицейского в собор. Когда катафалк начал замедлять ход, останавливаясь, я решила перебежать на другую сторону – прямо к головному лимузину, в котором, как я была уверена, должна была находиться вдова Ричарда Стивена Томаски. Через несколько секунд задняя левая дверь лимузина открылась, и бледной блондинке помогли выбраться из машины на тротуар. Там она остановилась, ожидая, пока из другой двери лимузина не вылез мужчина, обогнувший лимузин справа и передавший ей ребенка, которого он держал на руках.
Подойдя к подавленной горем женщине, около которой тут же появился наш пляшущий в воздухе микрофон, я сказала.
– Примите мои искренние соболезнования, миссис Томаски…
То, что я обратилась к бедной вдове прежде всего со словами соболезнования, объяснялось бессознательным движением моей души, – и дело было вовсе не в том, что Ник Сприг всегда учил меня прежде всего посочувствовать человеку в его несчастье, и уж тогда можно будет легко взять у него интервью. Если бы, скажем, мне случилось оказаться бок о бок с убийцей, только что замочившим нескольких человек и которого секунду назад уложил меткий выстрел полицейского снайпера, то, лежа рядом с ним в луже крови, я прежде всего, должно быть, обратилась бы к нему со следующими словами:
– Меня, как и вас, раздражают люди. Особенно я ненавижу шумные вечеринки…
А если бы мне нужно было поговорить с водителем, который только что угодил в аварию и весь в синяках и ушибах томился в полицейском участке, я бы начала приблизительно так:
– Какое совпадение! У меня были точно такие же проблемы с моей «хондой», когда у нее отказали тормоза…
Сообщения о такого рода происшествиях то и дело поступали на информационное табло нашей студии новостей, и когда я принималась их комментировать, Ник упрекал меня в тенденции к излишней эмоциональности.
Что касается случая с Ритой Томаски, то мнение Ника о моей склонности к эмоциям, как и вообще все его суждения относительно нашего «поганого бизнеса», на этот раз не слишком соответствовало действительности. Мэгги Саммерс оставалась собой в смысле эмоциональности, она нисколько не сомневалась в истинности оценок Ника, которые он выставлял нашей телеиндустрии. Данный случай был душераздирающим сам по себе, поскольку главным действующим лицом здесь являлась жертва, а именно на жертвах Мэгги Саммерс и специализировалась.
– Миссис Томаски, – повторила я, – примите мое искреннее сочувствие.
Она подозрительно посмотрела на меня, но ничего не ответила. Вместо ответа она лишь крепче прижала к груди своего ребенка. Ее тонкая рука придерживала его головку, на которой была надета синяя вязаная шапочка. Она также держала громоздкую корзину с детскими принадлежностями и бутылочками и растерянно озиралась вокруг, с трудом удерживая и ребенка, и корзину. Не долго думая, я сунула под мышку свой микрофон и осторожно взяла у нее из рук спящего ребенка.
Краем глаза я видела, что Келли Блейк и Фред Форман, мои оператор и режиссер, пробираются сквозь толпу. Подняв руку над головой, Фред делал рукой знаки Келли, чтобы тот взял меня крупным планом. Он предчувствовал, что простой человечный жест Мэгги Саммерс заставит зарыдать сразу шесть миллионов наших телезрителей.
Ребенок тяжело заворочался у меня на руках, когда я потянулась, чтобы достать из-под мышки микрофон. Он слегка заурчал, когда я сказала:
– Миссис Томаски, я Мэгги Саммерс, новости Ай-би-эн. Можем мы минутку поговорить?
Рита Томаски диковато уставилась на меня, не понимая, как могло оказаться, что ее ребенок, ее единственное живое напоминание о муже, вдруг перекочевало на руки к этой странной женщине. В ее взгляде отразилось также отчаяние. Она была вне себя от мысли, что эта женщина, к тому же журналистка, каким-то образом поймала ее для интервью.