Барбара Виктор - Новости любви

Да что я, в конце концов, теряю? Можно подумать, мне будет отказано в чести посещать Букингемский дворец!.. По крайней мере, я больше не увижу как свекровь счищает с тарелок над унитазом объедки после обеда, чтобы не испачкать помойное ведро. Я буду избавлена от удовольствия слушать, как Орнстайн-старший заказывает официанту «водочки». Что означает – рюмку «Столичной» со льдом и без лимона. И наконец, мне больше не придется играть в «кошки-мышки» с Эриковым термометром.

– Не смейте даже говорить со мной об этом, – холодно сказала я. – Я не хочу об этом слышать.

Мой резкий тон пробуждает в свекре чувство близкое к восхищению.

– Если бы ты была моей женой, этого бы не случилось! – заявил Орнстайн-старший.

Мне показалось, что если я буду вести себя правильно, то есть шанс, что он будет справедлив ко мне в своем окончательном решении.

– Если бы вы были моим мужем, то мы обсудили бы этот вопрос наедине и не вмешивали в него родителей, – сказала я.

Как я и ожидала, в нем возобладал его вселенский эгоизм.

– Я сделал все, что было в моих силах для Эрика, однако он оказался не достоин моих усилий. Я пытался научить его жизни, но он пошел совершенно не в меня. Он просто слабак.

Может быть, немного позже я попыталась бы как-то утешить моего слабака-мужа, но сейчас меня больше беспокоили мои кровные деньги, мой заработок, который перекочевал к нему на счет.

– Зачем же вы следили за мной? – спросила я свекра.

Он вздохнул.

– Я бы скорее дал вырвать свое сердце, чем согласился на это, – пробормотал он. – Но кто-то сказал, что тебя видели с этим парнем в баре на Маспете. И он лапал тебя. Поверь, Мэгги, первой моей реакцией был шок. Я не поверил этому. Но потом мне сказали, что тебя видели с этим парнем около студии в его машине. Что я должен был делать? Честное слово, я надеялся, что эта крайняя мера докажет обратное.

Это был самый подходящий момент для меня, чтобы заплакать. Свекор как раз протягивал мне надушенный носовой платок. Он воскликнул:

– Я не хотел бы, чтобы в наши дела вмешивались всякие пройдохи адвокаты. Они оставят нас без штанов. Мы решим все келейно. Мы поступим так, как поступали наши предки.

Эрик нервно кашлял, прочищая горло. Свекровь начала икать.

Вдохновленная обращением Орнстайна-старшего к примеру древних иудеев, я нашла нужный тон.

– Я обещаю не делать ничего такого, что может кому-то причинить новую боль, – сказала я. – И клянусь не обращаться в суд.

– Знаешь, Мэгги, – тепло обратился ко мне свекор, – я все еще отношусь к тебе как к дочери – как к родной дочери.

– Но папа!.. – всхлипнул Эрик.

– Заткнись, – бросил ему отец, даже не повернув головы.

– Я думаю, что сегодня мне лучше отправиться к Куинси, – сказала я. – Пусть каждый из нас немного успокоится, а завтра мы сможем обо всем поговорить без нервов. Сядем и все обсудим.

– Ты поступаешь так же мудро, как Сарра! – восхитился свекор. – Значит, договорились – никаких судов?

Куинси нисколько не удивилась, увидев меня в этот вечер на пороге своей квартиры. Она лишь не могла понять, почему, когда я начала подробно рассказывать о том, что произошло, из моих глаз закапали слезы.

– Наконец-то все кончилось, – практично подытожила она. – Зачем же плакать? Тебя унижали много лет.

– Понимаешь, – всхлипнула я, – свекор так жестоко обошелся с Эриком. Обозвал его тюфяком. Я чувствую себя ужасно виноватой.

– Он и есть тюфяк, – твердо заявила Куинси. – Иначе он не побежал бы звать папочку.

– Я ужасно виновата перед ним, Куинси. Я чудовище.

Она посмотрела на меня, как на сумасшедшую, потом подошла к окну и долго стояла, глядя на улицу.

– Может быть, мне нужно напомнить тебе обо всех прелестных вещах, которые он проделывал над тобой во время вашего супружества? – повернувшись ко мне, тихо спросила Куинси.

Я отрицательно покачала головой и всхлипнула.

– Нет.

– Почему же? Может быть, ты забыла обо всем этом и теперь чувствуешь к нему жалость?

Однако я была убеждена, что одна во всем виновата. Когда я в пять часов утра заявила Куинси, что мое место рядом с Эриком и что я возвращаюсь домой, она даже не стала меня отговаривать.

– Мне нужно было просто тебе поплакаться, – виновато сказала я.

Однако через час я снова стояла на пороге ее квартиры. Дело в том, что Эрик уже успел сменить замки. Что и говорить, я слишком доверилась этим душещипательным разговорам о Сарре, Моисее и прочих ветхозаветных иудеях.

– Хватит сантиментов, – коротко сказала Куинси, подталкивая меня в квартиру. – Там где-то чистый стакан. Налей себе чего-нибудь покрепче и отправляйся спать!

Куинси замечает, как я нервничаю. Мои пальцы теребят, выдергивают волосы. Мои ноги готовы пуститься в какой-то отчаянный пляс. Она с тревогой смотрит на меня. Она чувствует, что для меня это весьма критический момент, и понимает, что меня нельзя оставлять одну. Однако она время от времени нетерпеливо заглядывает к себе в сумочку или делает другой суетливый жест, и я вижу, что ей пора идти. В конце концов, у меня столько дел. Нужно распаковаться, убрать, привести в порядок бумаги, разложить вещи. Словом, работать, работать и работать. Единственное, что осталось у меня в жизни. Но мне так хочется, чтобы она еще немного побыла рядом со мной. Хотя бы несколько минут. Может быть, я успею избавиться от мыслей, которые мучают меня, не покидая ни на мгновение. И очень скоро я должна буду вновь погрузиться в прежний мир телевидения и незаживающих семейных ран. Я снова буду сыта по горло знакомыми проблемами и в конце дня в моем доме не появится Ави и не успокоит мое сердце.

– Ты сегодня будешь ужинать с Грэйсоном, или мне отменить встречу? – интересуется Куинси, стараясь сообразить, как лучше дать мне понять, что ей пора идти.

– Нет, не нужно ничего откладывать. Лучше мне подписать этот контракт. Пусть хоть что-то будет у меня в жизни.

Она печально покусывает нижнюю губу.

– Перестань хныкать, Мэгги, – говорит она. – Тебе это не идет.

Я не могу сдержаться и улыбаюсь. Она совершенно права: мне это не идет. Однако одна мысль о том, чтобы сделать бодрый вид, утомляет меня.

– Ладно, иди, – говорю я. – Ты и так столько сделала для меня. Я тебе всем обязана в моей жизни.

– Очень мило с твоей стороны, – отвечает она.

– Ну, иди.

– Ладно. Но только имей в виду, что сегодня в Полночь тебе будет звонить некто по имени Ави Герцог. И еще помни, что есть люди, которые всегда готовы тебе помочь, – это Дэн и я. Посмотри, какое у тебя великолепное тело, какие потрясающе длинные ноги. Извини, но я должна признаться, что все это так восхитительно, что производит впечатление даже на неуязвимого Грэйсона. – Она улыбается. – Так, что еще я хотела сказать? Ах да, насчет твоего страха, что в конце жизни ты можешь оказаться старухой, брошенной всеми в богадельне. Это тебе не грозит, поскольку с прошлого года ты находишься на попечении мощного пенсионного фонда Ай-би-эн.

– Да, действительно. Как я об этом не подумала. Я совсем забыла, что Ай-би-эн так трогательно заботится о вышедших в тираж журналистах – об этих скромных тружениках!

– Кстати, знаешь, кто сегодня будет держать речь об этих самых тружениках?

– Кто?

– Сам Джеймс Эллиот. Он шеф всей телекомпании, шишка поважнее, чем этот Грэйсон.

Куинси поправляет волосы перед зеркалом, а потом снова поворачивается ко мне.

– Мэгги, – говорит она, – тебе нужно поспать. Почему бы тебе на целый день не отключить телефон и хорошенько не отдохнуть? Мне кажется, ты вправе ненадолго обо всем забыть. Иначе тебе несдобровать.

– Мне бы нужно позвонить родительнице. Куинси снимает пальто и трагическим жестом бросает его на стул.

– Ну тогда я остаюсь. Кто-то должен попытаться склеить то, что останется от тебя после этого разговора.

– Не стоит, – говорю я не слишком настойчиво.

– Ладно, ладно. Давай, нужно покончить и с этим, – говорит она и идет обратно в спальню. – Ты, должно быть, слишком хорошо себя чувствуешь и нуждаешься в изрядной встряске.

Куинси сидит у меня в спальне, пока я набираю номер. Она улыбается – слегка ободряюще, но не слишком. Я жду, пока возьмут трубку.

Сегодня четверг. Полдень. Двадцать восьмое декабря 1982 года. И Ави Герцог все еще желает обладать мной. Даниэль Грэйсон обедает со мной сегодня вечером, чтобы обсудить мой новый контракт. Отсюда можно сделать вывод, что я все еще профессионально пригодна. Я взрослая женщина. Но, как это ни удивительно, у меня все еще дрожат руки.