Галина Лифшиц - Новый дом с сиреневыми ставнями

Танцы наверху усилились. Видимо, в качестве наказания «врагам» за неуместное требование.

Дана сумела успокоить своих.

Дочку обложила подушками, убаюкала.

Мужу велела забыть. Сама долго лежала без сна, представляла себе еще один такой праздник, и еще. И как поступит муж. И какое уголовное дело заведет краснолицый генерал. Чем все кончится. Она понимала, как все будет плохо и страшно в следующий раз. И, еще не уснув, мысленно умоляла соседку, чтобы больше так не было, как сегодня.

…В полной тишине сна оказалась она в чужой комнате, у кровати. Деликатный дамский храп плавно переливался в мелодию «Интернационала» – «Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем…» – и вновь дыбился храпом. Генерала нигде не было видно. Отпраздновал и съехал.

Храп и «Интернационал» сошли на нет. Наступила редкая тишина. Спящая открыла глаза и внимательно вгляделась в темноту, из которой на нее в упор смотрела Дана.

– А я сейчас милицию… – невнятно пообещала соседка темноте.

– Уезжай отсюда, – подсказала Дана, – уезжай скорей, до следующих праздников, чтоб духу твоего здесь не было. Иначе все будет плохо.

– Так надо? – доверчиво прошептала женщина.

– Уезжай, – подтвердила Дана. – Так надо.

Через несколько недель грузчики вытаскивали соседкину мебель прочь из дома: она, оказывается, съезжалась с сыном, нашелся замечательный вариант.

Дане было отчего-то стыдно прощаться с соседкой. Та тоже старалась не смотреть ей в глаза.

Хотя Дана была уже вполне взрослой и прекрасно понимала, что все произошло само собой.

И никаких чудес не бывает. Просто так получилось, совпало. И очень хорошо. А смотреть друг на друга не хочется – так это понятно почему. Эпизод-то был вполне реальный и пакостный. Про все другое надо забыть навсегда.

И потом, много лет спустя, когда муж заскучал и ушел в поисках радости к другой, Дана не вспоминала о своих снах и своей силе. Просто приняла все. Потому что очень уже устала выкарабкиваться и выручать. Ей, в принципе, ничего не хотелось. Только исполнить дневные долги перед теми, кому дала жизнь, и теми, кто дал когда-то жизнь ей, а теперь стал слабее ее и нуждался в ее помощи.

Вокруг все быстро менялось.

У людей появилось очень много желаний: все куда-то летали, купались в морях, ремонтировали жилье и наряжались кто как мог.

Дана смотрела на исполнение чужих желаний со стороны и ничего себе не хотела. Просто не видела смысла в желаниях: любое новое становилось старым и быстро надоедало, любой отъезд кончался возвращением. Тогда зачем?

Она жила от усилия к усилию, рывками.

Проснулась – рывок. Утренняя возня, придание себе человекоподобия. Дорога на работу – рывок. Работа – слов нет. Из тех видов деятельности, что не имеют права стать рутиной, даже если что-то и делаешь вполне автоматически.

Дана избавляла людей от слепоты. Два раза в неделю она оперировала. Остальные дни посвящались тем, кто мечтает об операции, и тем, кто уже видит благодаря ее усилиям. Она очень много умела, потому что всю юность училась уметь. И никогда не уклонялась от самого трудного.

Теперь могла.

После работы она добиралась домой. Как-то проходил вечер. И так далее.

Иногда она вспоминала себя. Думала, какое время было в ее жизни когда-то! Время, когда она ждала. Не важно чего, совсем не важно, как оказывается потом. Главное – ждать. Осуществление – ерунда. Ничего не дает. И самое обидное от осуществления – что ожидание пропадает. Исполнилось – и все. Можешь спать наяву. Она жалела, что никогда уже ей не влюбиться безответно, так, чтобы была радость просто смотреть, даже не смотреть – ощущать присутствие. И ждать. Непонятно чего. Не более чем следующего присутствия. Не более.

Она все работала и обеспечивала, помогала и избавляла. По-другому не знала как.

Однажды ей приснилась бабушка. Сон был сильный и ясный, как явь.

Бабушка хлопотала дома, быстро ходила из комнаты в комнату, осматривалась. Дана знала, что бабушка тут не навсегда, в гостях как бы, поэтому радовалась осторожно, чтоб не привыкать и не расслабляться. Бабушка подошла близко-близко. Дане стало светло. Она сделалась той, прежней, полной ожидания и счастья.

– Тебе хорошо? – с надеждой спросила она бабушку.

– Да, – кивнула та.

– Возьми меня к себе, – попросилась Дана, как соскучившийся у чужих ребенок. – Я так устала!

Бабушка молча смотрела, словно ответа не находила.

– Забери! – велела Дана и заплакала.

Она только теперь поняла, чего на самом деле хочет. И от того, что желание появилось, сразу куда-то девались мысли о том, что самое главное – хотеть, а не исполнять желаемое.

– Нет, – качнула головой бабушка. – Тебе еще рано. У тебя тут еще столько всего!

Она погладила Дану по голове обеими руками. Дана хотела схватить ее руки, чтоб они подольше согревали ее.

Так и проснулась – в слезах, сжимая голову ладонями.

Не верить было нельзя. Тут еще много от нее требовалось. Где же взять силы на все?

– Полетели на море! – предложила их с матерью общая подруга. – Вдвоем веселее. И дешевле.

Это и было спасение.

Две недели Дана ничего не делала. Отмокала в море. Качалась на его волнах и подставляла себя солнцу. Со спутницей своей виделась редко. Та, как оказалось, прилетала к лазурному морю не просто так. Вот уже пять лет подряд, два раза в год, проживала она Счастливые Встречи с Настоящим Мужчиной, радостно откликающимся на имя Муха (уменьшительно-ласкательное от Мухаммед). Муха поначалу с томной наглостью вглядывался в Дану и даже предложил своего друга для знакомства. Когда Дана отмахнулась, счастливая от любви, солнца и моря Зина выдала монолог:

– Вот тебе сколько? Тридцать пять! Чего ты ждешь? Когда будет сорок пять, станешь ягодкой опять? Где твое женское счастье? Что, твое счастье – в глазах чужих людей копаться железяками? Жизнь твоя собственная – где? Живешь, света не видишь, работа – дом, работа – дом… Ты когда с мужиком была в последний раз? И не вспомнишь? О здоровье бы своем подумала! Просто о здоровье, если об эмоциях позитивных думать не хочешь!

– При чем тут здоровье? – хмыкнула Дана. – С незнакомым турецким мужиком вступать в половую близость – это укрепит мое здоровье, по-твоему, Зин? Дичь какая-то! Мало того что они все в антисанитарных условиях живут! И Муха твой… Ты что, одна такая у него? Какое может быть от этого здоровье? Где вы все сведений таких нахватались про здоровье, вот что интересно?

– Ну, ты у нас умная и нравственная. Все знаешь лучше всех. Ладно. Смотри. Мне пятьдесят три. Я до сорока восьми лет счастья женского не знала. А жила по правилам. Мужу не изменять, детей растить, работать на благо семьи, изворачиваться. Жилы, короче, наматывать на ржавый гвоздь. Кому вот это надо было, не пойму, чтоб из всех нас, баб русских, сделать тягловую силу, да еще чтоб мы женского в себе стыдились и о желаниях своих не помнили. А если вспомним вдруг, название наше – известно какое: то ли леди, то ли ляди… Да? Я вот, когда прилетела сюда в первый раз, Муху встретила и вдруг вспомнила: я женщина. Сколько бы мне ни осталось, женщина я. И хочу, чтоб меня ласкали, целовали, баловали, нежили. Хочу, чтоб стонал надо мной мужик и удивлялся своему счастью. И сама хочу удивляться. Моему здоровью это на пользу, что ты там со своей медицинской кочки ни кукарекай. Я сама знаю: мне полезно. И знаю, что после меня у Мухи вполне может быть другая. Он молодой и клятв верности мне не давал. А нас тут толпы, баб голодных. Но эти две недели – мои. И мне не жалко за него в ресторане заплатить и тысячу баксов оставить на добрую память. Он зато меня ждет и рад мне. По-настоящему. А от нашего мужика радости дождешься! Ни слова доброго, ни уважения, ни полета. Перегаром дохнет, хоп-хоп и готово дело. Отдыхай! Детей я вырастила. Всех пристроила. Работаю за троих. Кому я чего должна? Ничего и никому! Только себе. И то в ограниченном формате. Сколько мне ни осталось, все мое! Ни от чего не откажусь! И ты мне не ври, что тебе ничего не нужно. Никогда не поверю. Лицемерие одно.

Дана задумалась. Нужно – не нужно? Нет, с Мухаммедом – точно не нужно. Хоть режь. Ни за что. Ради физкультуры и «здоровья» – тоже не требуется.