Галина Лифшиц - Новый дом с сиреневыми ставнями

Причем не гаишники, просто менты. Какую там они блюдут безопасность, то простому мирному народу неведомо. Скорее всего вышли, как водится, на добывание дополнительных средств к маленькой зарплате, о которой неустанно сокрушаются при первом удобном случае.

К этому все в столице привыкли. Вот едешь ты себе тихо или идешь. Не шумишь, не соришь, никому не мешаешь. Но добропорядочное твое поведение – совсем не гарантия того, что тебя не обыщут, не повяжут, не заставят посидеть в милицейском обезьяннике «для выяснения обстоятельств». И попробуй что-то докажи… Где еще, в какой-такой столице цивилизованной такое возможно? Вроде мирное время. Зачем такие унижения всем поголовно? Наверное, органы знают лучше…

В общем, приказано было Олегу вылезать из машины. Он безропотно вылез, документы предъявил.

Обычно после просмотра документов и беглого шмона разрешалось ехать дальше.

В этот раз, вчитавшись в личные данные, мент истошно заорал:

– Федик! Федик! Федика поймали!

– Я не Федик, я Олег, – попробовал прояснить ситуацию задержанный.

Однако его никто слушать не собирался. Откуда ни возьмись, налетели с боков добры молодцы, повалили лицом в грязь, принялись исступленно пинать ногами поверженного, и это при всем честном народе, на глазах у изумленной публики, которая, впрочем, тут же заторопилась по своим делам. Скрутили ремнями руки, затащили в свою машину.

– Похищение! – думал ошеломленный Олег. – Оборотни! Переоделись в милицейскую форму, сейчас увезут, запрячут, будут выкуп требовать.

Почти угадал.

Буквально через две минуты езды его уже вытаскивали из машины и вели в отделение милиции, радостно толкуя о том, как им удалось повязать «федика».

Оказалось, что «федик» на милицейском языке – это преступник, находящийся в федеральном розыске.

Олега затолкали в обезьянник. Почему, если тебя хватают на улице (допустим, по ошибке) и запихивают за железные прутья, ты автоматически перестаешь быть человеком? Ты сразу превращаешься в существо низшего порядка, по имени которого и названо зарешеченное помещение, – в обезьяну. А существа по ту сторону решетки, не запертые и свободные, становятся по отношению к тебе укротителями, дрессировщиками, повелителями, то есть творениями высшего порядка. И попробуй только воспротивиться! С помощью обутых ног, двухлитровых пластиковых бутылок с водой, бьющих со страшной болью, но не оставляющих следов на теле жертвы, а также хорошо натренированных рук задержанному быстро вобьют в голову суровую правду жизни.

Ну, ты понял, кто в доме хозяин?

Ты – враг. Никому не интересно, что ты ничего не сделал, не преступил. Никого не волнует, что ты говоришь на том же языке, что и твои дрессировщики, что у тебя, теоретически, есть какие-то гражданские права, вы ведь все граждане… Пойми, наконец, идет незримый бой! То есть гражданская война. Необъявленная, но от того не менее губительная.

Короче говоря, с Олегом разбирались. Говорили как бы между собой о планах на его жизнь. То ли «опустить» его, если будет молчать, то ли позвать на подмогу еще одного заплечных дел мастера, умеющего выбивать любые показания, то ли защемить ему «причиндалы» дверью…

До Олега стало потихоньку доходить, что они будто бы на что-то намекают. Стараются, чтобы он понял их «эзопов язык». Как последнему дебилу, толковали они ему о бедности своей, о том, что он на иномарке «ездиет», а они еле с семьями перебиваются. Он догадался, что вся история про «федика» – липовая. И что доказать он ничего не сможет, они и не собирались проверять его данные, звонить, запрашивать. Они попросту вымогали деньги.

Затолкали в обезьянник – откупись по-честному. Выпустим. Расстанемся друзьями. Руки друг другу честные пожмем.

А если не хочешь, вражья сила, сделаем тебе уголовное дело, федик ты или не федик… Какая разница…

Олег попросил мобильник. Ему дали. Он позвонил адвокату и попросил привезти деньги.

– Сколько? – спросил он у своих преследователей.

– Две штуки, – по-лакейски прогнувшись, показали пальцами гады.

Адвокат деньги привез. Олега выпустили. Это было самое разумное решение – одобрил юрист. Иначе себе дороже.

Такие, брат, дела.

Сейчас он сидел дома, в московской квартире.

– И правильно, что любой ценой вышел, – одобрила Таня.

– Не уверен, – сказал Олег, – лучше умереть стоя, чем жить на коленях. Сейчас я это хорошо понимаю.

– И все-таки пусть это будет нашей последней неприятностью, – возразила Таня.

Она-то знала, о чем говорит.

На следующий вечер Таня, в красках описав Оле все, что поведал ей ночью Олег, вспомнила, что рассказ подруги прервался на самом интересном месте.

– Оль, а что было потом? Ты же хотела что-то еще важное рассказать, помнишь?

Ольга вздохнула. Она явно колебалась, взвешивала, сможет ли одолеть это повествование.

Все же решилась:

– А потом… Ладно, расскажу. Как раз после поступления… Помнишь, жара стояла? Я такая счастливая была, что все кончилось и все по-моему получилось… Пошла в наш парк днем. На пляж. Народу полно. Я легла чуть в сторонке, ну, шагах в десяти от людей. Лежу с книгой и ничего не замечаю… Подошел мужик с дикой руганью: шлюха, сука и тому подобное. Я оцепенела. Он меня за волосы всей пятерней уцепил – и в кусты. Почти никто внимания не обратил, как я поняла. А он еще орал: «Я тебе дам, как из дому убегать, шалава!» Я потом поняла, что это прием такой. Все сразу думают, что это или папа с дочкой, или муж с женой отношения выясняют, и не лезут. Дела семейные. Это длилось секунды. Я ничего подобного не ожидала. Мысль пронеслась: сейчас он увидит, что ошибся, отпустит. Да… В общем, изнасиловал он меня. Рот зажал вонючей ручищей… Хрипит, слова такие выплевывает – до сих пор у меня в ушах стоят… Потом не помню, то ли сознание потеряла, то ли что… отключилась на какое-то мгновение. Он встал надо мной и стал ссать… И опять орет, что пусть только попробую в следующий раз без спросу куда пойти… Представляешь, ни один человек глазом не повел, не встал со своего полотенца, не глянул, что там творится. Если всем все по фигу, чего они ждут? Какого порядка? Какого добра?

Ладно… Ушел… Я лежала и думала, что умерла. Все. Нет меня. Тела у меня моего больше не было. И внутри… Все было не мое… Как-то я выползла из этих кустов, подтащила к себе одежду. И тут еще страх жуткий пришел за моих. Я поняла, что, если себя в руки не возьму, не скрою от них все это, они просто умрут. Ну, ты знаешь, они меня поздно родили. Я все время за них боялась, ночью все заходила к ним, слушала, как они дышат. Тебе не понять, у тебя молодые родители были тогда…

– Еще как понять, Оль, еще как понять, – прошептала Таня.

– В общем, как ты понимаешь, некуда мне было идти, кроме как к Машке с Аней. Мама-то моя дома сидела, меня к обеду ждала. Этим уже было по одиннадцать лет. Главные мои дружбаны. Маша мне открыла. Я ей говорю: «Мне надо срочно в душ, пусти». Пошла, час наверное, стояла. До сих пор во сне это вижу. Хорошо, что редко. И вот я выхожу, а Анечка дает мне своей мамы сарафанчик. Ты представляешь, какая умная! Не то чтоб она поняла, что со мной стряслось, но – почувствовала, что ли, что надо сделать. Я теперь уже знаю, что чувствуют они совсем по-другому, чем мы. Им слов не надо. И потом… Она мне показывает на мои шмотки, на подстилку пляжную – все сложила в пакет, ключи от квартиры и книжку мою отложила, а про пакет говорит: «Выбросить?» Я только кивнула. Потом Машка моей маме позвонила: «Оля у нас, с Аней играет. Можно она у нас переночует?» Конечно, было можно. Аня, как медвежонок мягкий, притулилась ко мне, убаюкала. Так мы с ней вместе и уснули. Машка и своим родителям наплела, что мы заигрались и притомились, что моя мама разрешила. На следующий день мои на дачу уехали. Мне можно было с ними не ехать, отказаться: уже большая, студентка. Вот я за два дня как-то очухалась. Анечка от меня не отходила. Если б не она, не знаю, смогла ли бы вообще дальше жить. Я внутри вся пустая и черная была. А она эту пустоту своей любовью наполнила. Куда мне без них, скажи?

– Олечка, миленькая моя! Как же ты мне ничего не рассказала! Я бы была с тобой. Я бы поняла…

– Не могла, Тань. Даже мысли такой не было – кому-то что-то рассказать. Только забыть. Задушить в себе, чтобы не расползалось. Теперь – могу. Ушло почти совсем. Далеко. На жизнь не влияет. Освободилась. Но знаешь, тут еще интересное было. Я этого мужика потом встретила. Зимой. Шел у нашего метро под ручку с теткой и ребенком. Такой, знаешь, в шапке, обычный мужик. Он меня не узнал. Зима. Ничего, кроме носа, не видно. А я его узнала. Меня при виде его рожи ужасом накрыло. Вот тогда, если бы был у меня пистолет или нож, я бы применила оружие. Наповал бы их всех уложила, вместе с дитем. Я пошла за ними. Понимала, что ничего не сделаю. Только ради своих папы с мамой, чтоб они из-за этого подонка не погибли. Но мечтать – мечтать-то я могла! Все увидела: дом, подъезд, куда вошли. Даже догадалась, где живут: свет зажегся на пятом этаже в двух окнах сразу. И стала я туда приходить. Просто приду, сяду на лавочку и сижу. И представляю себе всякое. Ну, например, что дом взрывается. И этот гад сдыхает. Но не сразу. Сначала я к нему подхожу и спрашиваю: «Помнишь меня?» Ну и все такое… Или, например, как у него в квартире начинается пожар. И он весь в огне выскакивает на балкон, а я сижу и смотрю. Он орет: «Помогите!!!» А я – сижу и смотрю. Мне от этого сильно легчало. Но я, конечно, себя извела вконец. Стала как одержимая. Чуть свободная минута, иду к его дому. Жду. Там ребята на площадке тусовались вечерами. Нормальные ребята. Стали со мной говорить, откуда я и что тут сижу. Ну, я наплела, что воздухом дышу, у нас у дома ремонт, сесть негде. Что болела долго, а теперь должна дышать. Так они курить стали в сторону, чтоб не на меня. Траву, кстати, курили.