Кукольный спектакль – моя единственная терапия от печали с тех пор, как я поспешно сбежал из Милана. Он один и тот же, меняется лишь сюжет. В его основе – слово. В первый вечер я вырезал десять больших карточек размером с книжную страницу. На каждой я написал по одному слову: «храбрость», «месть», «фантазия», «грусть», «удивление», «разочарование», «обида», «возбуждение», «любовь», «тоска». По ходу моей поездки я каждый вечер добавлял новую карточку, навеянную впечатлениями прожитого дня. Так к моей колоде карт добавились такие слова, как «потеря» и «одиночество», а также: «пробуждение» и «приключение».
Даже одна только эта фраза, произнесенная вслух, доставляет мне боль, будто от моего сердца отрывают живую плоть. Ева, Ева…
На каждой остановке я устанавливал свой театрик и просил у первого встречного помочь мне выбрать карту. Чаще всего это были женщины или дети, они более общительные и раскрепощенные, но порой меня удивляли и мужчины, даже те из них, что носят галстуки, эти – самые непредсказуемые. И, отталкиваясь от слова, написанного на карте, ими выбранной, я импровизировал историю с участием трех моих персонажей.
Я называю свой спектакль «Воспитание чувств». Он посвящен всем людям с сангвинистическим темпераментом, которые противятся Просветительству, Эмпиризму, Авангардизму и прочим измам, что докучают человечеству. Когда я делаю такое вступление перед публикой, она смотрит на меня растерянно, но я все равно это делаю. Как и сегодня утром, с детьми. Кто знает, может, что-нибудь да западет им в голову.
Через полчаса после знакомства с Венерой я окружен дюжиной весьма чумазых ребятишек. Все, кроме нее, – мальчишки. Они настаивают, чтобы я достал свой театрик и устроил представление только для них. Я не имею ничего против. И, может быть, если спектакль пройдет хорошо, я смогу чуть позже повторить его на площади для взрослых.
– Учти, мы тебе заплатим, – говорит Венера, словно читая мои мысли. – Ведь ты же не должен работать бесплатно.
– Конечно, нет, – соглашаюсь я, делая серьезное лицо. – И каким будет мой гонорар?
– Чего-чего?
– Что вы мне дадите? – перевожу я.
Одна из целей, которой я стараюсь добиться своим спектаклем, – научить зрителей нескольким новым словам на таком красивом языке, как итальянский. И не только детей.
– Если представление нам понравится, – уточняет девочка, – ты заработаешь это. – Она вынимает из волос заколку с двумя огромными стразами.
Вот что сверкнуло на солнце там, на пляже.
– Это очень большой гонорар, – оцениваю я детское сокровище. В ее возрасте для меня таким сокровищем был, по-моему, дохлый скорпион. – Мне придется хорошо потрудиться, чтобы заслужить такое вознаграждение.
– Много-много лет назад, в одной далекой-далекой стране, жила одна очень красивая девушка… – начинаю я представление.
К сожалению, карта, которую Венера выберет чуть позже, в самом начале представления, – Любовь. Хотя, при ее-то имени, подозреваю, иного и ждать было нечего.
Многими часами позже, когда солнце тонет в море, я сижу на одной из дюн, нанося последние штрихи на маленький деревянный барельеф, который я, убивая время, вырезаю с тех пор, как уехал. Я точно знаю, что нужно сделать, чтобы закончить эту работу. Но не уверен, закончу ли. Я погружен в свое занятие, но не настолько, чтобы не услышать легкие шаги у себя за спиной. Но еще раньше, чем услышать их шорох, я улавливаю легкое перемещение воздуха и песка и знакомый запах. Я оборачиваюсь.
– Сюрприз!
– Адела! – вскакиваю я и обнимаю сестру. – Как ты меня нашла?
– С трудом, – смеется она. – В гостинице понятия не имеют, куда ты пропал, хотя заплатил до конца недели. Единственным человеком, которого встревожило твое исчезновение, была дочка владельца гостиницы, она так и рвалась искать тебя. Наверное, чтобы поколотить. Что ты ей сделал?
– Ничего. В этом-то вся проблема.
– Луизито! – вскидывает она брови. – Это на тебя не похоже!
Я хотел бы объяснить ей, что это не похоже на меня, потому что я сам на себя больше не похож, но не смог бы объяснить этого даже самому себе. Хотя пытаюсь сделать это уже несколько недель.
– И все же как ты меня нашла?
– Где тебя искать, мне сказала одна девчушка, когда я пила кофе. По-моему, все ребятишки городка знают твой нынешний адрес.
– Еще бы, я здесь своего рода местная знаменитость.
Воцаряется пауза. Адела уставилась в кромку горизонта, где налившееся красным море соединяется с вечерним небом.
– Южная Италия выглядит не слишком привлекательно, но, согласись, панорамы здесь всегда прекрасны, – говорит она наконец.
– Добро пожаловать в мою гостиную, синьора гостья. – Галантным жестом я приглашаю ее расположиться на моей дюне.
Мы садимся рядом, я приобнимаю ее, она кладет голову мне на плечо.
– Спасибо, что приехала, – говорю я после долгого молчания.
– Не за что благодарить. Мне самой тебя не хватало. И потом, судя по твоим письмам, дела у тебя идут неважно. – Она ждет моей реакции и, не дождавшись, продолжает: – Это из-за той маленькой негоциантки с локонами?
Я не отвечаю. Потом встаю.
– Подожди меня здесь. Я сейчас тебе что-то покажу.
К сожалению, карта, которую Венера выберет чуть позже, в самом начале представления, – Любовь. Хотя, при ее-то имени, подозреваю, иного и ждать было нечего.
Я возвращаюсь со свертком, опять сажусь рядом с ней и осторожно разворачиваю ткань. Это еще одна вещь, которую я взял с собой, уезжая из Милана: кусок старинного красного дерева. Только сейчас он обрел форму.
– Какая красивая, Луизито! – восхищенно ахает Адела, разглядывая статую. Статуя блестит в свете раскаленного заката, будто отлитая из бронзы.
Это стоячая женская фигурка, которая обеими руками опирается на деревянную деталь за спиной.
– Кухонный стол, – поясняю я Аделе, показывая на деталь.
– Сколько воспоминаний, – едва заметно улыбается она с легким, как мне кажется, сожалением. – Но, знаешь, в такой композиции никому в голову не придет подумать о столе. Скорее, – добавляет она задумчиво, – о пьедестале, с которого она только что спустилась.
– Никогда не нужно взбираться на пьедесталы, – комментирую я, глядя на созданную моими руками женщину, которая вовсе и не спускалась ниоткуда, а занималась любовью всего мгновение назад. Ее головка слегка склонена набок, шея грациозно выгнута, несколько кудрявых локонов ласкают спину. Истомой охвачены тонкие черты лица, истомой наполнено все ее обнаженное тело, еще напряженное и опустошенное после наслаждения. Только щиколотки ее пока еще находятся в плену у дерева.
– Не знаю почему, но чем ближе конец работы, тем мне все труднее она дается, – признаюсь я. – И поэтому двигается так медленно. Хотя работаю весь день, за исключением тех часов, что уходят на кукольные представления.
– Странно, – протянув руку, Адела с нежностью гладит лицо женщины. – Мне казалось, что самая сложная часть – голова и лицо.
– Да нет, с этим у меня не было никаких проблем. Самое трудное – ноги.
– Может быть, потому что, как только ты ей их сделаешь, она сможет убежать?.. – произносит Адела после паузы.
Она поднимается и сбрасывает с себя легкое оранжевое платье, оставаясь в одних трусиках.
– Так или иначе, это лицо Евы, – бросает она как бы между прочим. – Пойдем искупнемся?
– Иди, я к тебе присоединюсь.
Я смотрю, как она входит в воду, и размышляю над ее словами.
Я уехал вовсе не из страха, что Ева сбежит, скорее наоборот. Я увидел, что она уже готова вписать меня в ту же жизнь, какую вела со своим женихом: семейное сожительство, официальные обязательства, походы за покупками, вечеринки с друзьями, совместные воскресные прогулки, ибо так принято, а не потому что тебе этого хочется. Но если ее цель была сделать меня во всем похожим на Альберто, стоило сберечь время и оставить ее немедленно, а не семь лет спустя. Все равно этим бы закончилось. Схожие предпосылки – одинаковый эпилог.
И только сейчас до меня доходит, что я не придал значения этим трем произнесенным ею таким сильным словам.
Но у меня не выходит из головы обмен репликами с ребятишками, случившийся совсем недавно во время спектакля. Один из многих, внешне невинный.
Спектакль подошел к моменту, когда красавица, которая влюбилась в одного из своих менестрелей, очутилась вместе с ним у ворот Замка Невозможных Любовей. Обитатели этого замка из-за наложенного на них заклятья лишены возможности быть с теми, кого любят, и всегда оказываются с кем-то другим.