Татьяна Веденская - О рыцарях и лжецах

– Не собираюсь, – ответила я вполне честно. Боже упаси, я не собиралась искать своего мужа, тем более что он мне так и не сказал, где именно прячется. Я не могу сказать, чтобы я прилагала какие-то активные усилия для того, чтобы вычислить его убежище. Более того, я говорила себе: будет лучше ничего не знать об этом.

И забыть, что вся его кошмарная история случилась в Воронеже. Об этой истории даже разместили статью на местном сайте. Поножовщина. Не где-нибудь, не в одном из сотни мелких придорожных городков по дороге из Ростова в Москву, а именно в городе, где у Сережи мама и жена.

Да, извините, бывшая жена. Та, что была до меня.

Я ничего не хотела знать о том, где находится Сережа, еще и по другой причине, едва уловимой и до того странной, что я немедленно принялась игнорировать эту причину и сублимировать ее во что придется. Как говорится, со всей виртуозностью психолога я отворачивалась от мысли, что в каком-то смысле ХОЧУ, чтобы Сережа оказался у своей бывшей жены. Я ХОЧУ, чтобы он был там, чтобы он бросился за помощью и убежищем к ней и чтобы она ему это убежище предоставила.

Я хочу быть обманутой. Может быть такое? Оказывается, может. Больше того, я рассчитываю на это! Да, это странно, но только на первый взгляд. Я прекрасно помнила одну мою клиентку, она приезжала ко мне в салон в Южном Бутовое, ездила туда почти год, у нее были проблемы с мужем. Хорошая женщина, симпатичная, уютная, как русская печь. Даже коса у нее была до лопаток. Интересная женщина, правда, постарше была, чем я, – было ей лет тридцать пять. И у них с мужем тоже было двое детей.

Звали ее, как сейчас помню, Ниной. Проблемы с мужем. Такие общие слова, а за ними кроется миллион всевозможных вариантов. Жалобы, претензии, неудовлетворенные амбиции, непонимание, выгоревшие отношения или, наоборот, такие, которые больше похожи на пожар. Нина тоже рассказывала мне какие-то типичные истории, только ей одной казавшиеся возмутительными и недопустимыми. Ах, он не встретил ее у метро. Ах, он не занимается детьми. Ах, он зарабатывает мало денег. Ах, ах, ах. Мы все хотим, чтобы нас носили на руках, а нас все время роняют на землю или, того хуже, прямо на асфальт, в холодное снежное месиво. Нина запомнилась мне не этим. Любопытно было то, что она постоянно повторяла:

«А ведь я ему даже не изменяю!» Она произносила это так, словно речь шла о сложном и опасном подвиге, который она совершала каждый день. Подвиг, который другим женщинам на ее месте был бы просто не под силу. И вот я поймала себя на мысли о том, что я Сереже тоже «даже не изменяю». Я просто хочу, чтобы он оказался в Воронеже у своей бывшей жены.

Это было нехорошо. Если бы я только дала себе труд хоть немножко подумать о том, что именно стоит за этим «я ему даже не изменяю», мне бы пришлось увидеть все таким, какое оно есть. В первую очередь увидеть без прикрас себя. Ах, ах, ах. Так что я решительно отказалась об этом думать. Логичный выбор. Тем более что не далее, как несколько секунд назад, Сережа дал мне имя, адрес и телефон человека, с которым он должен был встретиться в Москве. Человека, который должен был лежать лицом вниз на холодном асфальте вместо меня, которого должны были арестовать вместо меня и вместе с Сергеем. С Сережей, который, как предполагалось, вовсе не должен был убежать от полиции. Он должен был быть ею пойман вместе с еще одним человеком. Если, конечно, я права в своих предположениях.

Кто ж из них знал, что все пойдет не так? Кто ж из них знал, что, когда имеешь дело с Сережей Тушаковым, теория вероятностей не работает или работает в обратную сторону?!

Я смотрела на распечатанные Фаиной бумаги, дело моего мужа, дело, которое, возможно, будет стоить ему свободы. Что буду делать я, если его посадят в тюрьму? Он же не сможет прятаться у своей бывшей жены вечно. Когда-нибудь ему придется выйти наружу и столкнуться с последствиями того, чего он не начинал, не планировал, на что никогда не соглашался.

«Этого просто не может быть», – сказал он, когда я написала ему то, что знала. Тогда я выслала ему копию ссылки, полученной от Юры Молчанова. Документы этого дела. Сухие фразы, написанные юридическим языком, за каждой из которых пряталось пламя, испепеляющее жизнь дотла.

«Тебя подставили, – написала я. – Мне очень жаль».

«Тебе жаль?» – спросил он, и мы с ним впервые поругались через «telegram». Странное это было чувство писать гневные сообщения и видеть, как такие же гневные ответы исчезают за считаные секунды. Словно ты пишешь на песке, а прибрежная волна смывает это все, оставляя только пустоту.

Я даже ему не изменяю.

«И что мне теперь делать? Сидеть тут до конца жизни?»

«Где именно ты сидишь? – спросила я. – Ты можешь мне сказать?»

«Зачем? Ты так не хочешь быть ни в чем замешанной, зачем тебе знать, где я? Так ты, по крайней мере, не обязана ни о чем докладывать следователю», – написал он, и эти слова тоже растворились в цифровом небытии. Я отложила телефон и прикрыла глаза. Я устала. Устала бояться, устала оправдываться, устала загружать и разгружать стиральную машину, устала делать вид, что знаю ответы на все вопросы. Я понятия не имела, что нам делать.

Следующим утром начался февраль. Я шла по присыпанным снегом неожиданно затихшим улицам, было раннее утро, воскресенье. Ни в один другой день в Москве не могло быть так тихо и снежно, как вот в такое воскресное утро. Никакой холодной слякоти и жидкого месива из грязи, только лед, солнце и чистая, ослепительная белизна. Такое утро у нас в Москве выдается раз за зиму. Я шла и вдыхала его, обжигаясь морозным воздухом. Фаина сказала бы, что именно так нужно дышать, чтобы наполнить кислородом префронтальную долю коры головного мозга. В моей доле было так же тихо и спокойно, как и вокруг.

Белым-бело. Я оставила детей с мамой. Фаина была категорически против, но я не хотела оставлять детей сестре. Я хотела, чтобы ей пришлось пойти к маме, чтобы им пришлось встретиться вновь, открыть друг другу двери, обменяться какими-нибудь фразами, придумать что-то, чтобы пережить неизбежное.

Жизнь никогда не останавливается, она всегда убегает вперед, оставляя нас, ошеломленных, позади. Ничто никогда не будет так, как раньше, даже если «никому не изменяться и не изменять».

– Что-то случилось, Лиза? – спросила мама, стоя в красивом домашнем костюме посреди прихожей с моей дочерью на руках. В ее глазах беспокойство. На ее руке больше на одно кольцо.

– Твой жених подарил? – спросила я в ответ, кивая на кольцо.

– Да, это мне Даня подарил.

– Красивое, – я улыбнулась. – Когда у вас свадьба?

– Ты придешь? – у мамы в глазах загорелась надежда.

– Ни за что не пропущу, что ты. Хоть я, может быть, и не понимаю, зачем вам жениться.

– Когда ты так говоришь, ты звучишь совсем как Файка. Неужели нужен какой-то повод? Не все же женятся, потому что они беременны!

Я вздрогнула, словно мама меня неожиданно кольнула в бок булавкой. И улыбка сползла с моего лица.

– Да. Ты права. Не все, – сухо ответила я. – Только я.

– Подожди, подожди, я не хотела…

– Я знаю, что не хотела. И я знаю, что заслужила. Все, что ты когда-либо говорила, все, что Фая говорила, – все это правильно и справедливо. Если бы я еще знала, как быть такой правильной и справедливой и делать именно то, что в моих интересах. И выходить замуж просто потому, что это любовь. А не по залету, из которого я потом старательно леплю эту самую любовь. А от нее штукатурка отваливается кусками.

– Лиза! Пойди ко мне сюда! – потребовала мама. Она положила Василису в коляску и силой притянула меня к себе. Нет, я не сопротивлялась, просто это было что-то новое – по крайней мере, для моей мамы. Она обняла меня на американский манер, как в бесконечных голливудских фильмах, где все проблемы можно решить, просто постояв несколько секунд обнявшись. Мы стояли так, и ровным счетом ничего не происходило, и все же каким-то образом мне стало легче. Как будто отпустили вожжи, и я смогла чуть затормозить и вдохнуть полной грудью.

– Я тебя очень люблю, Лиза. Я хочу, чтобы ты всегда помнила об этом. И тебя, и Фаю, и твоих деток, я всех вас очень люблю.

– Зачем ты мне это говоришь? Да еще так торжественно? Ты меня только пугаешь? – я отстранилась. – Что-то происходит? Я чего-то не знаю?

– Лиза, неужели я не могу тебе просто сказать, что я тебя люблю? – пожала плечами мама.