– Скажи мне, что все хорошо, что ничего не меняется и все остается по-прежнему. Скажи, потому что мне этого так не хватает в последнее время. И твоих пирогов.
– Но ты и сама печешь отлично, – удивилась мама. – Не прибедняйся, пожалуйста.
– Не буду, – покорно согласилась я. – Ты тут справишься с моей гвардией?
– Да уж справлюсь как-нибудь. И зачем тебе бинокль, скажи на милость? Какие театры в воскресенье с утра?
– Фая заберет детей вечером. Это если я не успею. Но я, скорее всего, уже освобожусь к тому времени, – соврала я. Вроде получилось убедительно. Врать я, кажется, выучилась. Умница дочка.
Я не стала говорить маме о том, что Фаина вообще не в курсе моих планов. Собственно, в этом и заключался план – заставить их, вынудить их пообщаться. Дурацкий план. Однако часто именно такие – единственные, которые срабатывают с каким-никаким эффектом.
– Чем ты так занята, куда тебя несет? Вечно у тебя какие-то проекты. Что, такие неотложные психологические дела, что нужно бросать детей? – В голосе мамы прозвучало недоверие напополам со скепсисом. Что ж, я к такой реакции давно привыкла.
– Да, именно они, – кивнула я и вышла. Если вдуматься, все дела на свете – психологические, если в них замешаны люди. Потому что все, что делают люди, поддается логике лишь с натяжкой. Снег шел тихо, мягкие белые хлопья падали мне на лицо, на плечи, на руки. Я шла и слушала тишину. Я шла пешком до самого метро.
Иван, московский контакт краснодарских наркодельцов, жил рядом с метро «Аннино». Вряд ли это были его настоящее имя и настоящий адрес. Сережа считал, что он едет к владельцу злосчастного «Рено». К кому бы он приехал на самом деле, если бы не решил заехать ко мне, – совершенно другой вопрос. Иван Кириллович Банщиков – владелец автомобиля, по документам на машину, которые прилагались к уголовному делу. В Сережином «Рено» были обнаружены рукописная доверенность, не имеющая никакой юридической силы, и вполне реальное свидетельство о регистрации транспортного средства. Возможно, поддельное. Но, может быть, и нет. Я перечитывала материалы дела столько раз, что, кажется, не просто запомнила их наизусть, но даже помнила, где, на каком листе, имелись помарки или были загнуты углы.
В Москве Сережа должен был доехать до этого адреса в Аннино, остановиться у дома и позвонить по телефонному номеру, который я тоже успела заучить наизусть. Я не звонила по нему, это показалось мне глупым, неоправданным риском. Я решила, что сначала стоит приехать и осмотреться на месте, но теперь уже это решение казалось мне глупым. Я не знала, что мне осматривать. Я стояла в засыпанном снегом дворе около совершенно обычного, длинного, как Китайская стена, высокого панельного дома. Таких домов в Москве так много, что визуально их невозможно даже отличить одно от другого. Серые стены улетают в голубое небо, они испещрены темными линиями какой-то специальной известки – дома старые, их стены многое видели, пережили несколько десятков лет и зим, они потрескались, их чинили, замазывали, латали.
В окнах – шторы, на балконах – хлам. Дорога во дворе тупиковая, висит «кирпич». Въедешь – не выедешь. Сюда Сережа должен был пригнать машину с героином. Здесь их должны были арестовать вместе с Иваном Кирилловичем Банщиковым. Отсюда, в случае ареста, не скроешься, не отгонишь машину в безопасное место.
А может, его вообще должны были арестовать одного? Что, если никакого Банщикова, в принципе, нет и не задумывалось?
– Незачем. Незачем терять такую кучу героина, – пробормотала я самой себе под нос. Это было очевидно. Да, здесь никто не жил, никакого Банщикова. Но кто-то другой скрывался за телефонным номером. Кто-то, кому Сережа должен был позвонить и получить дополнительные инструкции. Кто-то ждал героин. Возможно, до сих пор ждет. На это и был мой расчет. Дрожащими руками я достала из кармана купленный накануне телефон – кнопочный, самый дешевый из всех возможных, и принялась набирать эсэмэс.
«…Нужно поговорить. Нас обоих хотели подставить. Не говорите никому, просто приходите один в «Мак» рядом с «Аннино». Я буду там…»
Улетело. Я буду там. А придет ли Иван-царевич или прискачет серый волк, чтобы порвать меня в клочья? Все равно выбора у меня нет. Снег почти прекратился, и небо сияло волшебной синевой. Самое милое дело в такой день кататься на санках в Крылатском. А я – тут. Завязла в болоте чужих неверных решений и собственных ошибок. Ошибка номер один – думать, что «если я ему даже не изменяю», то все хорошо и я ни в чем не виновата, я чиста, как этот самый февральский снег. Ошибка номер два…
«…жди, я приду…»
Ответ пришел через восемь минут двадцать две секунды. Сердце ухнуло, и что-то горячее разлетелось в крови. Человек за миллионы лет жизни на нашей полной сюрпризов планете приучился реагировать на сложные опасные события двумя базовыми способами – драться или убегать. Оба способа требовали отключения всего лишнего, кроме тех частей сознания, что помогали в реализации этих двух базовых ответов на все на свете.
Драться. Бежать. Либо драться, либо бежать.
Я резко вдохнула, пытаясь справиться с физическим переживанием страха, но подавилась собственной слюной, раскашлялась и кашляла долго, мучительно сражаясь за возвращение контроля над своими легкими. Беги, дура, куда ты лезешь, куда тебе драться. Ты можешь снова ошибиться, и тогда самый страшный кошмар может случиться наяву. У тебя дети. Куда, куда тебя черт несет? Что теперь? Ты не подготовлена для таких ситуаций, ты не тренированна, не образованна, не спортивна. Ты даже в бадминтон не играешь, в отличие от сестры. Что, если ты ошибешься? Что, если ты не успеешь убежать? Да, у тебя есть преимущество, но оно такое маленькое, такое жалкое, что просто смешно рассчитывать на него.
«…жди, я приду…»
Он ищет Сережу, не меня.
Я простояла у подъезда всего несколько минут. Кто-то вышел из дверей, прошел мимо меня и отправился по своим делам, не стал даже задумываться о том, что я проскользнула внутрь. Это крепкие молодые хмыри с сигаретами в руках вызывают подозрение, а не молодые женщины, одетые в шапки-шарфы-варежки. Я поднялась на лифте на пятый этаж и обрадованно кивнула. Все было именно так, как я рассчитывала. Из окна с черной лестницы мне было отлично видно вход в «Макдоналдс» и все окрестности. Хорошо было еще то, что этот так называемый ресторан располагался именно в этом торговом центре. В обычной серой коробке из бетона и стекла было собрано множество лавок и торговых точек, но со стороны «Макдоналдса» больше ничего не было, только дверь в ресторан и подъезд к окошку раздачи еды для автомобилистов. Больше никаких дверей. Да и в любом случае в этот день, в это время тут все было закрыто. Город спал.
Я достала бинокль и принялась настраивать его, пытаясь прикинуть, сколько именно времени мне нужно будет ждать. Я не была профессионалом в наружном наблюдении, я не знала, кого именно жду. Я боялась пропустить, проглядеть, не увидеть, перепутать или, что еще хуже, каким-нибудь образом выдать себя. С другой стороны, раз мне сказали ждать прямо сейчас, вряд ли задержатся надолго. Никогда не станут рисковать тем, что я – Сережа – уйду и потеряюсь снова. Раз сказали – жди, значит, они рядом.
– Ох, боже, помоги, – прошептала я, увидев, как тонированная иномарка заезжает на парковку ресторана. Физиология, обретенная сквозь мучительную вековую толщу эволюции, снова дала мне команду бежать отсюда куда глаза глядят, но интеллектуальная часть слабо пропищала, что все это ошибка. Кто-то в иномарке отрыл окно и забрал у официанта в окне пакет с едой. И уехал.
Не они.
И еще три машины «не их». И пятеро человек, зашедшие в ресторан за едой во фритюре. И семейство с детьми, которые выпорхнули стайкой из дверей, закутанные, шумные, с шариками в руках. И запрыгали, заскакали на холоде. И только потом приехали они. Их нельзя было ни с кем спутать, потому что тот же самый первобытный инстинкт, что гнал меня бежать прочь, теперь говорил – это они. Никаких сомнений.
Их было трое, они вышли из машины, оставленной на Варшавском шоссе, там, где оставлять машины запрещено и штраф за это огромный. Машина стала на аварийке, за рулем явно остался шофер, двигатель не глушили. Готовы сняться в любой момент, если только почуют угрозу. В каком-то смысле в этом была определенная ирония. Я боялась их, а они – меня.