Анастасия Туманова - О сколько счастья, сколько муки… (Погадай на дальнюю дорогу, Сердце дикарки)

— Эй, ну, как ты?

Вздрогнув, Маргитка открыла глаза. В комнате уже не было цыган, за окном совсем стемнело, свеча переместилась с пола на подоконник, а рядом на кровати сидела и улыбалась Дашка.

— Я все, как нужно, сделала? Видела своего цыгана?

— Видела. Спасибо тебе.

— А почему плачешь?

— Господи, да откуда ты знаешь-то? — проворчала Маргитка, вытирая глаза. — Ничего я не плачу. Так… себя жалею, дура.

— Можно спрошу?

— Ну?

— Ты этого цыгана любишь ведь? И он тебя? — Услышав утвердительное мычание, Дашка задумалась. — А отчего же он тебя не сватает?

— А-а-а затем… что отец не отдаст за него. Для меня ведь богатого ищут. Понятно?

— Убежали бы. Цыгане ведь.

— Не могу я с ним бежать, — начала злиться Маргитка.

— Боишься?

Она яростно повернулась, сжимая кулаки, но лицо Дашки было спокойным, серьезным. И сама не зная почему, Маргитка призналась:

— Я ничего не боюсь. Только он женатый.

Тишина. Маргитка покосилась на Дашку. Та, казалось, не удивилась. Помолчав, спросила:

— Что, и дети есть?

— Полный мешок! — в порыве бесшабашной откровенности выпалила Маргитка. — И не смей мне говорить, что я шлюха, мужика из семьи тяну! Поглядела бы ты на его жену! Свет божий такого чучела не видал!

Дашка молчала, постукивая пальцами по колену, и Маргитка машинально отметила, что она делает это совсем как Илья. Ха… знала бы она, кто этот мужик с женой-чучелом и детьми…

— И сколько же вы прятаться думаете? — наконец поинтересовалась Дашка.

— Не знаю, — честно ответила Маргитка. — Сколько он захочет — столько и буду. Мне, кроме него, все равно никто не нужен. И хватит про это, давай спать.

Она решительно повернулась к стене и замолчала. Дашка задула свечу. Отдернув занавеску, села на подоконник, обняла колени руками. Из-за крестов церкви поднималась луна, откуда-то с Грузинской доносилось дребезжание одинокой пролетки. Наступила ночь.

Загородный ресторан «Яр» на Петербургском шоссе сиял всеми окнами. Был безлунный темный вечер, шел дождь, по дорожкам парка летели сорванные ветром сухие ветви и листья. Из ресторана, словно споря с непогодой, доносились веселые звуки гитар, цыганское пение и аплодисменты. Несколько десятков экипажей стояло вдоль шоссе, мокро блестели верхи пролеток, красными огоньками горели самокрутки извозчиков. Данка, прячась в тени одного из экипажей, смотрела на освещенные окна «Яра». По ее лицу бежали капли дождя, ветер трепал выбившиеся из прически пряди, мантилья на плечах намокла и отяжелела, а Данка все не могла заставить себя войти в ресторан, в котором пела почти десять лет.

Она точно знала: Казимир там. И даже догадывалась, с кем. Новости по Москве разносятся быстро, но все же нелегко узнавать от собственной горничной о том, что отец твоих детей появляется на людях с какой-то купеческой вдовой, которая к тому же моложе ее, Данки. И, чем черт не шутит, может, даже и красивее… Собираясь в «Яр», где часто проводил вечера Навроцкий, Данка перевела уйму румян и белил, перебрала все платья, попробовала по-новому уложить волосы, глядя на картинку во французском журнале, но руки дрожали, прическа рассыпалась, ближе к ночи снова появилась ноющая боль в груди, давно мучившая ее, и в конце концов брызнули слезы. Данка взвыла по-цыгански, швырнула журналом в стену, умылась, уложила волосы привычным узлом и позвала горничную Машу, которая затянула ее в старое, но любимое платье из черного шелка.

— Не ехали бы, барыня… — грустно говорила Маша, воюя со шнурками корсета. — Все едино без толку, его, может, и нету тамотка, а вы по дождю понесетеся… Куда лучше дома ждать. Мишеньке с Наташей сказку сами расскажете, а то им мои не нравятся…

— Нет… Нет. Не беспокойся, я быстро вернусь. Может, его и в самом деле там нет.

Хор в ресторане запел плясовую, и Данка невольно повела плечами.

— «Ах, дождь будет, да мороз будет…» — негромко, чтобы подбодрить себя, подхватила она, но голос дрогнул и сорвался. Несколько извозчиков изумленно обернулись на нее. Данка ответила им сердитым взглядом, опустила вуаль, крепче стянула облепившую плечи мантилью и быстро зашагала к сияющему подъезду «Яра». Она сильно промокла, но холода не чувствовала и лишь время от времени вздрагивала от нервного возбуждения.

За стеклянными дверями высилась внушительная фигура швейцара. Увидев быстро идущую по освещенной дорожке женщину, он выплыл на крыльцо.

— Извиняемся, барыня, — все занято.

— Не узнал, Северьяныч? — спросила Данка, одной рукой откидывая вуаль, а другой вкладывая в ладонь швейцара заготовленный рубль.

— Охти… Дарья Степановна? — радостно загудел тот. — Сколько лет-то, а? Вас и не признать!

— Что, Северьяныч, постарела? — через силу улыбнулась она.

— Господь с вами! По мне, так еще лучше стали! То вороненком скакали, не в обиду будь сказано, а теперь в тело вошли, обфигурились… Одно слово — форменный шарман!

— Ну, спасибо, утешил… Мой Навроцкий здесь?

— Пришли, как же, ужин заказали… — Швейцар вдруг нахмурился. — А вы что же — дебоширить приехали? Так мне и рубля вашего не надо, не пущу! Мне, чай, место дорого. И заведение здесь не такое, сами знаете…

— Не бойся. Шума не будет, — успокоила швейцара Данка. Тот колебался, и она мрачно предупредила: — Не впустишь — подниму камень и все стекла перебью!

— С вас станется, — проворчал Северьяныч. Подумал и посторонился. — Смотрите — обещали…

— Не волнуйся! — последние слова Данка выкрикнула уже из-за дверей.

Большой зал был полон народу. Белели накрахмаленные скатерти, в натертом паркете отражались блики свечей, искрился хрусталь, сияли бриллианты дам, хлопали пробки шампанского, бесшумно носились официанты. Цыганский хор, сидящий полукругом, негромко тянул «Не вечернюю». Данка знала, что через столько лет ее здесь вряд ли кто узнает, но на всякий случай опустила вуаль и уверенной походкой зашагала вдоль столов.

Ей повезло: искать Навроцкого долго не пришлось. Он сидел за столиком почти прямо перед хором, негромко разговаривая о чем-то со своей спутницей, которую Данка видела со спины. Данка знала, что Казимир будет не один, но боль в сердце сразу усилилась, и женщина невольно поморщилась. Подавив желание зажать саднящую грудь рукой, она начала торопливо пробираться между столиками.

Казимир увидел ее сразу, и Данка не смогла сдержать усмешку, заметив, как дернулось от страха его лицо. Он неловко приподнялся из-за стола, что-то сказал, но хор цыган грянул «Тройку», и слова Навроцкого утонули в двух десятках сильных голосов. Нервная дрожь, охватившая Данку, сделалась сильней, ей стало жарко, и она сбросила мантилью прямо на пол. Из-за соседних столиков посмотрели удивленно, но Данка и глазом не повела.

— Добрый вечер, Казимир! — весело поздоровалась она, подойдя к столику и опершись на него обеими руками. В ушах шумело, собственный голос слышался будто со стороны, и чтобы скрыть, как трясутся руки, Данка изо всех сил стиснула край скатерти.

— К… к… к-кто вы такая? — От растерянности в голосе Навроцкого усилился польский акцент. В глазах Казимира было такое смятение, какого Данка не видала никогда. — Кто вы, пани? Я… Я вас не знаю!

— Казимир, ты что, с ума сошел? — участливо поинтересовалась она, обходя стол. В конце концов, не на него посмотреть она пришла. — Что же ты нас не представишь друг другу? Это же неприлично, друг мой!

Данка села на свободный стул, откинула вуаль и жадно уставилась в лицо женщины напротив. Через несколько мгновений напряженного всматривания брови Данки поползли вверх. Она громко, на весь ресторан, воскликнула:

— Святы господи! Ой! — всплеснула руками и, откинувшись на спинку стула, залилась безудержным хохотом.

Купчиха Заворотникова лишь потрясенно открывала и закрывала рот. С ее прыщавого лица смотрели на смеющуюся Данку круглые, голубые, с редкими ресницами глаза. Соломенные кудельки у висков чуть подрагивали, короткие красные пальцы испуганно сжимали и отпускали край крахмальной салфетки.

— Святы господи… Дэвла баро, дадорэ ми-рэ-э-э[44]… — заливалась Данка, вытирая вуалью выступившие слезы. — Казимир, воля твоя, ты рехнулся! А я-то, дура… я-то с ума схожу, ночей не сплю, думаю — кто такая? Вдова? Меня моложе? А это же… Казимир, яхонтовый ты мой, да ты на что польстился? Вот на эти лупетки? На эту сковородку с глазами?! Господи-и-и…