— Если ты думал, что вместе с физической формой я потеряю и способность соображать, то глубоко заблуждался, — сказала она ему холодно.
За несколько дней до этого доктор Видни запретил им взаимное исполнение супружеского долга, и Бад покорно переехал в холл. С тех пор в их отношениях что-то разладилось. Они стали резки друг с другом. Наконец через несколько недель Амелия убедила мужа, что добрый доктор имел в виду только то, что он сказал: супружеский долг. Это не распространялось на ласки. Бад снова переехал обратно в спальню на большую постель. Он засыпал, держа руку на ее животе, чтобы чувствовать движения еще не родившегося ребенка. «В этом я не могу потерпеть неудачу, — думал он. — Не должен».
Неудача, как был убежден Бад, могла произойти не из-за недостатка нефти, а вследствие ее избытка. Теперь каждый час своего времени он проводил на том месте, что называли лос-анджелесскими нефтяными разработками. Глядя на растущий лес нефтяных вышек, он постоянно думал о том, что недалек тот день, когда на рынке образуется избыток калифорнийской нефти.
Как-то дождливым утром, перед самым Рождеством, он и Три-Вэ стояли на своем участке, огороженном колючей проволокой. То, что они встретились в «Паловерде ойл», было необычно. В последнее время Три-Вэ никогда не появлялся здесь, если поблизости был его брат. На обоих сейчас были желтые непромокаемые плащи. Они молча наблюдали за тем, как закачивают нефть из огромного деревянного чана в фургон-цистерну, запряженную четверкой лошадей.
Бад сказал:
— Цена на баррель нефти вновь упала.
— Я слышал.
— Ну и что? — спросил Бад. — Придумал ей еще какое-нибудь применение?
— Горючее. Это прежде всего приходит в голову, — избегая взгляда Бада, проговорил Три-Вэ.
«Идея, — подумал Бад, — типичная для Три-Вэ. Использование нефти в качестве горючего — это впечатляет, но нереально».
— Если это сразу же приходит в голову, — сказал он, — почему все до сих пор используют уголь?
На дальнем западе страны не было своего угля. Его привозили либо с Британских островов, либо из Австралии, загружая в качестве балласта на суда, которые шли в Калифорнию за пшеницей и древесиной секвойи. Поэтому уголь в Лос-Анджелесе стоил очень дорого.
— Ты спросил меня, я ответил, — пробормотал Три-Вэ.
Бад утер мокрое от дождя лицо.
— Люди используют нефть как масло для светильников. Думай в этом направлении.
— Если ты сам все знаешь, зачем спрашиваешь?
— Ладно, успокойся. Есть еще какие-нибудь мысли? Только не надо мне рассказывать про безлошадные экипажи и легковоспламеняющиеся суда.
— Локомотивы, — сказал Три-Вэ. Волосы и борода у него были мокрыми от дождя.
— Что?
— Мы используем нашу неочищенную нефть, чтобы привести в действие вот эту штуку. — Он махнул рукой в сторону эксцентрикового колеса. — Почему бы тем же способом не привести в действие локомотив?
— Ты же знаешь, что на колесе примитивный движок, — сказал Бад, по после паузы спросил: — Думаешь, что-нибудь из этого выйдет?
Три-Вэ пожал плечами.
— Что с тобой? — тихо спросил Бад.
— Ничего.
— Дома неладно?
— Я же сказал: ничего!
— Просто интересуюсь. Может, тебе нужно повысить зарплату?
— Ты работаешь вовсе без зарплаты. С какой стати мне повышать?
— Слушай, мне это уже надоело! Все последние месяцы ты ведешь себя со мной так, будто тебя пчела в задницу ужалила!
Кто-то крикнул. Раздался ноющий звук хлыста. Четыре лошади, поднатужившись, пытались вытащить из глубокой грязи нефтяную цистерну.
— Извини, Бад, — пробормотал Три-Вэ. — Просто заработался. Не обращай внимания на то, что я тут вспылил.
Чувство вины переполняло его. Ему нужно было поговорить с Амелией наедине, но он знал, что это невозможно. Он не мог смотреть брату в глаза.
Немного забыться ему помогал только мир идей, его мечты. Мысль о локомотиве, работающем на нефти, которая возникла у него во время лившего в тот день дождя, не отпускала его до вечера. После ужина он остался в столовой, обставленной массивной мебелью, и стал нетерпеливо дожидаться, когда служанка закончит ходить взад-вперед, убирая со стола. Наконец она постелила на стол зеленую скатерть с уродливым узором, предохранявшую полировку стола.
Весь сгорбившись, Три-Вэ стал набрасывать эскиз. Он потерял чувство времени, но вскоре в дверях появилась зевающая Юта в ночной рубашке.
— Поздно уже, — с материнской заботой в голосе проговорила она.
После того вечера каждую свободную ночь Три-Вэ сидел за столом с зеленой скатертью, набрасывая на бумаги свои идеи, и рвал один неудачный проект за другим. Он досадовал на себя за недостаток навыков в черчении и механике. Пришлось штудировать книги по этим дисциплинам, которые он брал в публичной библиотеке, расположенной в здании городского муниципалитета. Он набросал сотню проектов, и большинство из них смял и выбросил в помойное ведро. Несколько листочков бумаги он сохранил и запер в нижнем ящике своего стола. Он всегда немного стеснялся своих идей. В январе ему пришла в голову одна из них, очень простая: впрыскивать нефть в топку локомотива.
Как только Три-Вэ, приложив максимум умения, подготовил чертежи, он решил показать их Баду. Он мог бы отнести их на участок. Однако вместо этого решил пойти в дом на Банкер-хилл в тот час, когда, как ему было известно, Амелия будет одна.
Глава двенадцатая
Ветер Санта-Ана налетает из пустыни Сонора, словно из зева гигантской печи. Горящий и злой, он метет по каньонам и долинам, высушивая заросли чапараля на холмах и цитрусовые сады, выжигает траву до тех пор, пока не пожелтеет и не высохнет каждая былинка. Небо становится неестественно ясным, синева его нестерпима для глаз, воздух настолько прозрачен, что трудно ориентироваться на расстоянии. Ветер валит деревья, телеграфные и телефонные столбы, сметает черепицу с крыш. Обожженная земля принимает бесформенные очертания, действуя раздражающе на глаза и на нервы.
Юта называла Санта-Ану дьявольским ветром, и когда из пустыни налетал зной, она становилась очень раздражительной и такой вспыльчивой, что сама себе удивлялась.
В то январское утро Юта вышла из трамвая напротив церкви на Плаза. Для пригляда за Чарли Кингдоном она наняла служанку-хромоножку. Это позволило ей ходить к мессе почти ежедневно. Несмотря на Санта-Ану, она надела новый роскошный зимний костюм. У нее никогда еще не было такого дорогого наряда. «И потом, в конце концов разве на дворе не январь, не зима?» — подумала она. От зноя у нее побагровело лицо. Юта вступила под спасительную тень церкви, поправила шляпку и погрузила руки в купель с прохладной водой. Преклонив колени, она затем прошла вперед по проходу между скамьями в первом ряду, где обычно сидела с доньей Эсперанцей. Витражные окна церкви поглощали слепящий свет, и вой ветра снаружи доносился приглушенно. Румянец постепенно сошел со щек Юты, и она расслабилась. В руках она держала четки. Юта сидела, но не молилась. В церкви она всегда успокаивалась, и снисходивший на нее покой освобождал ее веру от воинственной оболочки. Здесь она могла думать о Чарли Кингдоне, забывая о совершенном ею плотском грехе. «Он хороший, здоровый мальчик, — думала она с доброй улыбкой на губах. — У него уже прорезалось шесть зубиков, и он может стоять».
Месса началась, и Юта внимала ей всем своим существом.
Она покинула церковь умиротворенной и благостной. Направилась вверх по Мэйн-стрит к мануфактуре Ди Франко. Ей нужно было купить льняных полотенец. Но порыв знойного ветра вновь атаковал ее, и вскоре под тугим корсетом уже побежали струйки пота. Она ясно представила себе уютную комнату и лимонад, искрящийся в стакане со льдом. «Перед магазином загляну к Амелии», — решила она и почувствовала облегчение.
С Амелией она не чувствовала той скованности, которая охватывала ее при встрече с другими молодыми женщинами этого города. Несмотря на успех Три-Вэ, на нанятую хромую служанку и новую мебель, Юта все еще чувствовала себя неуверенно. Она советовалась с Амелией по поводу каждой мелочи, свойственной светскому образу жизни. В ответ она давала советы Амелии по беременности и уходу за ребенком. Они стали друг другу как сестры. И надо отдать должное Юте, ей частенько удавалось побороть в себе разрушающую зависть. Хотя и трудно было примириться с тем, что ее богатая, известная в городе и аристократичная невестка все же сумела забеременеть.