– Нам следует вознести благодарность за спасение, – объявил брат Пьетро, воздевая распятие, которое носил на веревке у пояса. – Вы обе держались очень хорошо. Вы были отважны и очень быстры. – Он посмотрел на Изольду. – Мне очень жаль, что я не мог солгать ради тебя.
Она кивнула:
– Понимаю, конечно.
– А тебе придется исповедаться, брат Лука, – мягко сказал брат Пьетро своему юному спутнику. – Как только мы окажемся в Венеции. Ты отрекся от обета, принесенного Церкви, неоднократно лгал и… – тут он ненадолго замолчал, – …ты ее целовал.
– Только для того, чтобы ложь казалась убедительной, – вступилась за Луку Изольда.
– Он был потрясающе убедителен! – восхищенно вставил Фрейзе, подмигнув Ишрак. – Можно было даже подумать, будто ему хочется ее поцеловать. Я почти поверил, что ему понравилось ее целовать. Показалось, что она на его поцелуй отвечает. Вы провели меня.
– Итак, я вознесу благодарность за то, что мы в безопасности, – сказал брат Пьетро и, чуть отойдя от них, встал на колени и начал молиться. Фрейзе отошел на корму, чтобы поговорить со стоящим на руле паромщиком. Ишрак отвернулась.
– Это было не просто для того, чтобы ложь казалась убедительной, – тихо признался Изольде Лука. – Я чувствовал…
Он замолчал. У него не было слов, чтобы описать, что он чувствовал, когда она прижалась к нему, а его губы встретились с ее губами.
Она ничего не сказала – просто смотрела на него. Он же завороженно смотрел на ленту, которой был завязан ее плащ на шее. Он видел, как эта лента чуть колышется на пульсирующей жилке.
– Это не должно снова повториться, – сказал Лука. – Я завершу послушание и принесу монашеские обеты, а ты станешь дамой – богатой и знатной. Если у тебя получится собрать армию и отвоевать замок и свои земли, то ты выйдешь замуж за влиятельного человека, может, даже за принца.
Она кивнула, не отрывая взгляда от его лица.
– Тогда на мгновение мне захотелось, чтобы это была правда, и мы были женаты, – признался Лука со смущенным смешком. – Взял в жены и уложил в постель, как сказал тот человек. Но я понимаю, что это невозможно.
– Невозможно, – согласилась она. – Совершенно невозможно.
Ишрак с Изольдой стояли, крепко сцепив руки, пока кораблик пробирался между десятками, сотнями островков. Некоторые из них были настолько малы, что на них умещался только один дом с садом, а у причалов качались на волнах ялики или яхточки. Некоторые из островов поменьше были покрыты лесом и илистой литоралью, где бродили только болотные птицы, а некоторые – походили на хутора с одним фермерским домом и хозяйственными постройками, крытыми тростником, тогда как все остальное пространство острова занимали поля. На крупных островах было людно: у каменных причалов разгружались и загружались суда, из труб невысоких строений валил темный дым, а в сараях можно было разглядеть красное свечение топок.
– Стекольные мастерские, – объяснил паромщик. – В городе варить стекло не разрешают из-за опасности пожаров. Жутко боятся пожаров эти венецианцы. Бежать-то некуда.
По мере приближения к городу острова оказывались более застроенными, окруженными каменными набережными, оснащенными кое-где каменными ступенями, ведущими к воде. На более крупных островах даже были мощеные улицы, а между мелкими островами были перекинуты мостики, соединявшие их друг с другом. Каждый дом был окружен парком, иногда – фруктовым садом. Все большие дома стояли за высокими каменными стенами, так что путешественники видели лишь вершины по-зимнему голых деревьев и слышали пение птиц.
– А вот и Гранд-Канал, – объявил паромщик, когда судно медленно пошло вверх по широкой извилистой протоке. – Он как главная улица, как самая широкая улица большого города. Самая большая центральная улица в мире.
Крупные здания были спроектированы так, что выходили прямо на канал: у одних широкие парадные двери открывались прямо на воду, у других – перед домом были устроены ворота, чтобы лодка могла зайти прямо в дом, словно река была здесь дорогим гостем.
На глазах у Изольды одна из таких дверей, ведущих к воде, открылась, выпуская гондолу, гладкую, словно черная рыбина. Ярко одетый гондольер стоял на корме и греб одним веслом, а какой-то аристократ сидел в центре лодки. На плечах у него был черный плащ, на голове – расшитая шляпа, а лицо скрывалось за великолепно украшенной маской, открывавшей только улыбающийся рот.
– Ой, смотрите! – воскликнула она. – До чего же красивая лодка! Вы видели, как она вышла прямо из дома?
– Она называется «гондола», – объяснил ей паромщик. – У венецианцев они вместо портшезов или повозок, чтобы можно было куда-то попасть.
Изольда не могла оторвать глаз от чудесного кораблика, и аристократ кивнул ей и помахал рукой, когда проплыл мимо.
– Карнавал, – негромко сказал брат Пьетро, заметив великолепно расшитый жилет под темным плащом и яркую маску, закрывавшую лицо. – Худшего времени для появления в этом городе не придумаешь.
– А что плохого в карнавале? – полюбопытствовала Ишрак, разглядывая черную гондолу и красивого мужчину в маске.
– Это двадцать дней чревоугодия и распутства перед Великим постом, – ответил брат Пьетро. – Карнавал, как они это время называют, это синоним самого мерзкого поведения. Если бы мы расследовали греховность, то достаточно было бы указать на каждого прохожего. Этот город славится множеством пороков. Нам надо как можно больше времени проводить в доме и избегать бесконечных выпивок, прогулок и танцев. И чего-нибудь похуже.