Это случилось солнечным летним днем тысяча восемьсот восемьдесят шестого года. До этого момента Кристиан де Монфор, молодой герцог Лексингтон, вел безмятежную жизнь.
Его страстью была природа. В детстве он больше всего любил смотреть, как птенцы проклевывают хрупкие скорлупки яиц, и мог часами наблюдать за черепахами и водомерками, обитавшими в ручье, который протекал через поместье. Он держал гусениц в террариумах, чтобы проследить за их превращением в ярких бабочек и невзрачных мотыльков, одинаково восторгаясь и тем, и другим. Летом, когда его привозили на морское побережье, он исследовал водоемы, оставленные приливом, инстинктивно понимая, что является свидетелем яростной борьбы за выживание, и не переставая удивляться красоте и сложности жизни.
Научившись ездить верхом, он постоянно пропадал в окрестностях их величественного дома. Алджернон-Хаус, родовое гнездо Лексингтонов, располагалось в одном из живописных уголков Скалистого края. На его крутых склонах, сложенных из известняковых пород, юный Кристиан, сопровождаемый грумом, разыскивал окаменевшие останки доисторических моллюсков.
Время от времени он сталкивался с противодействием. Начать с того, что отец Кристиана не одобрял его увлечение наукой. Но Кристиан обладал врожденной уверенностью в себе, которую большинство мужчин вырабатывали десятилетиями и не всегда успешно. Когда старый герцог возмущался его плебейским времяпрепровождением, Кристиан холодно спрашивал, не переключиться ли ему на любимое занятие его отца в том же возрасте: преследование горничных.
И как будто подобного апломба было недостаточно, молодой герцог обладал стройной высокой фигурой и классической красотой. Он плыл по жизни с мощью и непробиваемостью броненосца, уверенный в своем праве и убежденный в своем призвании.
Его первая встреча с Венецией Фицхью Таунсенд только усилила это ощущение предопределенности.
Когда ежегодный матч по крикету между Итоном и Харроу, приходившийся на пик лондонского сезона, прервался на полуденный чай, Кристиан вышел из павильона для участников, чтобы поговорить со своей мачехой — точнее, бывшей мачехой, поскольку она недавно вернулась из свадебного путешествия со своим новым мужем.
Отец Кристиана, покойный герцог, явился разочарованием для своей семьи. Столь же чванливый, сколь легкомысленный, он, однако, оказался удачливым в выборе жен. О матери Кристиана, которая умерла слишком молодой, чтобы сын мог ее помнить, отзывались как о святой. А мачеха, вскоре появившаяся в жизни мальчика, стала ему близким другом и верным союзником.
Кристиан уже виделся со вдовствующей герцогиней в середине матча. Но сейчас он не обнаружил ее на прежнем месте. Оглядевшись, Кристиан заметил на другом конце поля молодую женщину, которая сразу же привлекла его внимание.
Она сидела на заднем сиденье коляски с поднятым верхом и, прикрыв рот веером, зевала. Ее поза казалась расслабленной, словно она тайком избавилась от корсета на китовом усе, заставлявшем других дам держаться неестественно прямо, как набитое паклей чучело. Но что выделяло ее из толпы, так это шляпка: подобие короны из перьев абрикосового цвета, напомнившее Кристиану морские анемоны, которые так завораживали его в детстве.
Незнакомка щелчком закрыла веер, и он забыл о морских анемонах.
Ее лицо… У него перехватило дыхание. Он никогда не видел такие красивые и вместе с тем выразительные черты. Ее красота не просто манила, она сулила спасение, как вид земли для потерпевшего кораблекрушение. И Кристиан, не оказывавшийся на борту тонущего судна с шести лет — и даже тогда это была всего лишь перевернувшаяся лодка — вдруг почувствовал себя так, словно его носило по океану всю жизнь.
Кто-то заговорил с ним, но он не мог произнести ни звука.
В ее красоте было что-то присущее природе, как у грозового облака, надвигающейся лавины или бенгальского тигра, рыскающего в ночных джунглях. Сочетание опасности и совершенства.
Грудь Кристиана пронзила острая, но сладкая боль. Он вдруг понял, что без нее его жизнь уже никогда не будет полной. Но не испытывал страха, только волнение, удивление и желание.
— Кто это? — спросил он, ни к кому конкретно не обращаясь.
— Миссис Таунсенд, — отозвался кто-то.
— Для вдовы она слишком молода, — заметил он.
Позже он не переставал удивляться собственной дерзости. Услышав, что она замужем, он тут же решил, что ее муж умер. Его подсознание не допускало и мысли, что на его пути может что-то стоять.
— Она не вдова, — сообщил тот же голос. — Она очень даже замужем.
Кристиан даже не заметил, что она не одна. Она возникла перед ним, словно на сцене, залитая светом рампы. Но теперь он увидел, что ее окружают люди, а рука лежит на локте мужчины. Она сидела, повернувшись к нему лицом, и когда он заговорил, улыбнулась.
У Кристиана возникло ощущение, будто он рухнул с огромной высоты.
Он всегда считал себя избранным, а теперь оказалось, что он всего лишь очередной бедолага, который может сколько угодно тосковать и стремиться к идеалу, но никогда не осуществит свое заветное желание.
— Ты имела успех сегодня, — заметил Тони.
Венеция сидела, ухватившись за ременную петлю. Коляска еле тащилась, пробираясь через самые запруженные улицы Лондона, но Венеция, казалось, не могла разжать пальцы, вцепившиеся в полоску кожи.
— Один из членов команды Харроу не мог оторвать от тебя глаз, — продолжил Тони. — Если бы кто-нибудь дал ему вилку, он съел бы тебя в один присест.
Венеция промолчала. Когда Тони впадал в такое настроение, было бессмысленно что-либо говорить. Небо затянули облака. В сгустившихся тенях летняя листва прибрела серый оттенок, отдавая дань вездесущей лондонской саже.
— Будь я менее деликатным, то сказал бы ему, что ты не способна дать потомство. Ты — пустышка в роскошной упаковке, Венеция. Внешне прекрасная, но совершенно бесполезная.
Его слова, словно капли кислоты, разъедали ее сердце. Прохожие, шагавшие по тротуару, раскрыли зонтики, которые всегда держали наготове. В окошко кареты ударили две крупные капли и скатились по стеклу, оставляя размытые следы.
— Еще нет твердой уверенности, что я не могу иметь детей, — возразила Венеция, хотя и не следовало. Она знала, что он подначивает ее. Но почему-то, когда он затрагивал эту тему, она всегда клевала на наживку.
— Сколько нужно врачей, чтобы убедить тебя? Мои друзья, женившиеся год назад, уже обзавелись наследниками. А мы уже два года женаты, но никаких признаков беременности у тебя не наблюдается.
Венеция прикусила нижнюю губу. Вина за их неспособность произвести на свет ребенка могла в такой же степени лежать и на Тони, но он отказывался даже рассматривать подобную возможность.
— Но тебе будет приятно узнать, что твоя внешность не совсем бесполезна. Говард согласился присоединиться к моему железнодорожному проекту. Полагаю, он сделал это в надежде, что ему представится случай соблазнить тебя, — сказал он.
Наконец она посмотрела на него. Резкость голоса отразилась на лице Тони, придав некогда обаятельным чертам жесткое выражение. Во время ухаживания она находила его необыкновенно привлекательным: забавным, умным, полным жизни. Неужели он так изменился, или она была ослеплена любовью?
И потом, если Тони презирает Говарда за желание, которое тот испытывает к ней, зачем втягивать его в их жизнь еще глубже? Они не нуждаются в железнодорожном проекте. Как и в любом другом источнике недовольства.
— Ты собираешься изменить мне? — вдруг спросил Тони.
— Нет, — отозвалась она, ощущая невыносимую усталость. Его презрение и отчужденность стали почти постоянными спутниками их брака. Порой казалось, что единственное, что его волнует, это ее супружеская верность.
— Отлично. Учитывая, во что ты меня превратила, оставаться верной — это самое меньшее, что ты можешь сделать для меня.
— А во что я тебя превратила? — Может, она и не образец для подражания, но она старалась быть хорошей женой. Заботилась о его удобствах, не сорила деньгами и не поощряла мужчин, подобных Говарду.
Голос Тони был пронизан горечью.
— Не задавай бессмысленных вопросов.
Венеция снова повернулась к окну. Тротуары почти скрылись под множеством черных зонтиков. Даже в карете ощущалась прохлада. Похоже, осень в этом году будет ранней.