– Вы уверены, что вполне в состоянии выдержать дорогу? – спросил граф.
Его гнедой берберийский жеребец плясал и порывался вслед за проносившимися мимо лошадьми. Сдерживая его, Уорвик кружил на месте.
– Что я должен передать моему королю? – спросил Филип.
– Ничего. Хотя, пожалуй, передайте, что о его письме мы побеседуем, когда я вернусь в Англию. А произойдет это, клянусь вечным спасением, довольно скоро!
При этом граф улыбнулся, и улыбка у него вышла такой, что Филип невольно посочувствовал своему королю. В этом человеке была несокрушимая вера в победу, и Майсгрейв невольно проникся ею.
– Прощайте, милорд, – сказал он.
– Прощайте и вы, сэр рыцарь. Да хранит вас Господь. И знайте, что ни я, ни Анна никогда не забудем того, что вы для нас сделали.
С этими словами он повернул коня и галопом понесся в ту сторону, откуда доносились звуки охоты.
В этот день ловчие подняли для короля великолепного ветвисторогого оленя-десятилетка. Людовик азартно несся впереди кавалькады, трубя в рог и легко преодолевая рытвины и заросли кустарника. За ним поспешали остальные охотники, однако, как обычно бывает в таких случаях, некоторые постепенно отставали и, собираясь группами, съезжались на лужайке у раскидистого дуба, прозванного королевским, – его, по преданию, посадил еще Людовик Святой.
Охота же продвигалась своим чередом, и группа самых ярых любителей травли продолжала скакать за королем, трубя в рога и лавируя между загонщиками, вооруженными трещотками и барабанами, которые не позволяли зверю уйти в сторону.
Король с веселым гиканьем мчался впереди. Охотничий запал превратил его в разгоряченного мальчишку, и, когда ему доводилось заметить мелькавшую впереди темную от пота спину оленя и стелившийся за ним пестрый ковер борзых, он пришпоривал коня, размахивая серебряным чеканным рогом.
Внезапно увлеченные погоней швейцарцы стали обходить его и с боевым кличем, до крови терзая шпорами бока лошадей, вырвались вперед.
«Как могли не поставить в известность этих олухов, что на королевской охоте главная добыча принадлежит королю? Хорош же я буду, если они отнимут у меня этого могучего красавца оленя. Прав, однако, кузен Карл, считая их неотесанными пастухами».
Рядом с королем коротко заржала чья-то лошадь, и, покосившись, Людовик увидел, как всадница на белом иноходце отчаянным прыжком преодолела глубокий ров.
«Час от часу не легче! Сначала пастухи, теперь эта девчонка, которой еще впору в куклы играть! Где же Дюнуа, где де Бон, где Бушаж, где все эти испытанные охотники?»
Король что есть силы протрубил в рог, призывая отставших охотников. Из-за грохота копыт он не слышал, отозвался ли кто-нибудь. Пока же впереди, улюлюкая, неслись швейцарцы, за ними король и, отставая от него на полкорпуса, – Анна Невиль.
Только случайность помогла королю. Спасаясь от преследователей, олень продрался сквозь чащу и понесся краем болота. Мгновение – и он скрылся в зарослях тростника. Король выехал на пригорок, откуда были видны кружащие по колено в жидкой грязи швейцарские всадники, и внезапно заметил, как у самой воды мелькнула рыжая лисья спина. Тотчас вся свора, сбитая со следа, повернула и понеслась за лисицей, теряясь в лесу. Швейцарцы потянулись за собаками.
Людовик даже крякнул от удовольствия, начисто забыв о девушке. С высоты он видел перебирающегося через болото оленя, позади которого барахталась в жиже черная борзая – та, что никогда не теряла следа.
Анна тоже заметила оленя и, забывая в пылу о короле, взвела пружину арбалета. Щелчок привел Людовика в чувство, он угрюмо взглянул на девушку, но, не сказав ни слова, вновь затрубил в рог и поскакал в обход болотца, туда, где должен был показаться красавец-десятилеток. Одинокий лай безошибочно вывел его к тому месту, где олень, переплыв заводь, обессиленно вышел из воды и уже готов был кинуться в заросли, но борзая, хрипя и рыча, преградила ему путь.
Могучий самец привалился к сухому стволу, выставив кустистые рога навстречу опасности.
В этот миг подоспел король. Спрыгивая с коня, он уже не сомневался в успехе. Неторопливо вынув длинный охотничий нож, он направился к жертве, но затравленное животное, отчаянно обороняясь, стремительным рывком зацепило борзую рогом и отшвырнуло прочь. Перевернувшись в воздухе, пес с визгом отлетел на десяток футов, упал на спину и, скуля, попытался встать. Из его распоротого живота вываливались розовато-фиолетовые внутренности.
Король испустил короткое проклятие и, сжимая нож, шагнул вперед. Дальнейшее произошло мгновенно. Людовик был смят и едва увернулся от прямого удара рогов, но острые копыта животного уже дробили его голени. Внезапно обезумевший зверь покачнулся и рухнул, забившись в предсмертных судорогах, из глаз у него потекли слезы. Король с трудом выбрался из-под туши и, покачиваясь, встал на ноги. Из-за уха оленя торчала толстая оперенная стрела. Он оглянулся – позади стояла дочь графа Уорвика с разряженным арбалетом в руках.
Ни слова не говоря, король наклонился, перевернул на спину еще дышащего гиганта, придавил его шею коленом и коротко полоснул ножом. Лезвие вошло так глубоко, что фонтан крови залил лицо и руки короля. Затем Людовик отломил и отбросил в сторону древко стрелы и проследил, чтобы кровь скрыла крохотную ранку за ухом. И только покончив с этим, он взглянул на девушку.
– Так будет лучше, сударыня…
Он умолк, обдумывая, каким образом повернуть дело так, чтобы инцидент не получил огласки. Он подыскивал слова и медлил.
– Я понимаю, ваше величество, – негромко сказала девушка и, тронув коня, поспешила скрыться в зарослях, так как совсем неподалеку раздался топот копыт.
На лице Людовика промелькнуло выражение, отдаленно напоминающее восхищение. Черт побери, кто бы мог подумать, что эта малышка так сообразительна!
Людовик XI издавна весьма пренебрежительно относился к женщинам, не без основания считая их существами корыстными и ничтожными. Это мнение сложилось во времена фаворитки его отца Агнесы Сорель, и ничто не могло его поколебать. И если на миг он восхитился благородством и ясным умом юной англичанки, то в следующее мгновение он размышлял лишь о том, что не далее как завтра при дворе поползет слушок, что король Франции обязан жизнью девчонке. О, женский язык! Выход только в том, чтобы как можно скорее удалить ее от двора, а еще лучше – из Франции. Это возможно лишь в одном случае – удовлетворить как можно скорее все требования графа Уорвика.
Размышления короля были прерваны подоспевшими всадниками.
– Помилуй Бог, что за олень! – вскричал один из них. – Клянусь обедней, удача улыбнулась вам, государь! Но что это? Силы небесные! Вы хромаете, ваше величество, камзол ваш порван и весь в грязи! Неужели…
– Да, эта тварь в последний миг дерзнула броситься на меня. Бывают же такие исчадия! Я едва справился с ним. Моя борзая!..
Он подошел к собаке, которая жалобно скулила и, когда он погладил ее, стала лизать королю руки. На какой-то миг Людовику сделалось не по себе. Не окажись поблизости эта Анна Невиль или не владей она в совершенстве арбалетом…
Он поднял голову и увидел графа Уорвика, подъехавшего с отставшими охотниками. Тот, как и все, не преминул поздравить короля с удачной охотой и подошел к неподвижному рогачу. Король неотступно буравил его взглядом. «Сегодня же следует принять графа и обсудить все условия», – решил он.
Между тем охота собралась. Ловчие скликали собак. Все вокруг были сверх меры оживлены. Прибыли и швейцарцы, но король даже не удостоил их взглядом. Он старался держаться так, чтобы не показать, что ушиблен оленем, однако его изорванная и перепачканная одежда привлекала всеобщее внимание. Обычно Людовик гордился этими знаками мужества, однако сейчас, памятуя, что отнюдь не ему принадлежит победа над ветвисторогим самцом, заторопился, даже не дав охотникам насладиться зрелищем, как собаки пожирают оленьи внутренности. Ему подвели коня.
Анна пристала к охотничьему кортежу одной из последних. Она заметила отца рядом с королем и украдкой улыбнулась. Однако теперь, когда возбуждение улеглось, ее занимали совсем другие мысли. Придерживая своего иноходца, она скользила взглядом по лицам охотников. Нет, она не могла ошибиться! Сегодня, выезжая из Венсенского замка, она видела в толпе лицо Филипа Майсгрейва. Она знала, что рыцарь зван королем на охоту, и, увидав его, несказанно обрадовалась. Одна мысль о том, что он где-то рядом, доставляла ей облегчение.