— У вас весьма занимательный вечер, — к Докки подошел Палевский. — Мне доставило удовольствие принять в нем участие.

— Благодарю вас, — Докки чуть порозовела под его взглядом. А он, понизив голос, добавил:

— Но гораздо большее удовольствие мне доставит момент, когда гости разойдутся и мы с вами останемся одни.

Докки только вздохнула. Она сама с нетерпением ожидала окончания вечера.

— Я провожу своих родственников до дома и вернусь, — сказал он и отошел, а Докки как бы невзначай посмотрела на часы. Скоро ужин, а после ужина гости разъедутся.

Слуги зажигали свечи, пока две дамы исполняли дуэтом английскую песенку позапрошлого века о птичке, томящейся в золотой клетке.

— «И птичка выпорхнула вон, едва часов раздался звон», — вскоре допели они и под аплодисменты присели в реверансе.

— Ах, какая чудная песня! — воскликнула Думская. — Я за эту маленькую птичку вся испереживалась. Слава богу, она догадалась, что дверцу клетки забыли запереть.

— Надин знает прекрасный романс о птичке, — возвестила публике Сербина. — Она споет, если кто-нибудь сможет ей подыграть, — графиня впилась взглядом в Палевского:

— Граф, не окажете ли любезность саккомпанировать своей кузине?

Палевский поднялся с места и подошел к Надин, отправленной матерью к фортепьяно. Он почтительно наклонил голову, пока барышня, запинаясь и робея, объясняла ему, что за романс собирается исполнить. Они хорошо смотрелись вместе: высокий темноволосый мужественного вида генерал и тоненькая юная девушка с нежным личиком, обрамленным льняными кудрями.

Наконец Палевский сел за фортепьяно и стал наигрывать известную мелодию, вот уже лет пятнадцать кочующую по гостиным, а Надин затянула:

Стонет сизый голубочек;

Стонет он и день и ночь;

Миленький его дружочек

Отлетел надолго про-о-о-чь…[33]

Голос ее был не слишком силен, но приятен, а Палевский и вовсе оказался великолепным аккомпаниатором. Докки с изумлением и восхищением наблюдала, как его сильные гибкие пальцы легко пробегали по клавиатуре, мягко брали пластичные широкие аккорды, отчего старый романс зазвучал по-новому: задушевно, с надрывной тоскливой ноткой, передающей страдания сизого голубочка. Не только Докки, но и все присутствующие с наслаждением слушали игру Палевского, а едва романс закончился, разразились восторженными аплодисментами. Краснеющая Надин присела, Палевский встал и поклонился. Сербина же, решив, что именно пение ее дочери вызвало столь бурный отклик, довольно заявила:

— Надин у меня весьма способна к музыке и пению, а также к другим наукам, подобающим юным барышням.

Тем временем Палевского не отпускали, наперебой умоляя исполнить еще что-нибудь, по его выбору и на его вкус.

— Коли вы так желаете, я исполню романс… — генерал достал стоящую за фортепьяно гитару.

Присев на табурет, он рассеянно перебрал нежно зазвучавшие струны, Докки же мгновенно перенеслась мыслями в тот чудный июньский вечер, когда Палевский пел, не отводя от нее глаз. Полумрак той комнаты, офицеры, сидевшие вокруг неприбранного после ужина стола, звуки гитары и его обворожительного голоса, его веселый и ласковый взгляд, обращенный на нее, ощущение счастья, охватившее ее тогда, — все представилось так живо, что она вздрогнула, почувствовав, как по коже пробежали мурашки.

Но сейчас, в этой гостиной, полной гостей, Палевский не смотрел на нее. Он склонил голову к гитаре, сделал небольшую паузу, затем решительно взял несколько аккордов и запел:

Холодный взор твоих очей

Не обещал и не лукавил,

Но душу замереть заставил,

Унес покой моих ночей.

Не ведал я, что женский взгляд

Навеки покорит и ранит,

Заворожит, пленит и станет

Дороже всех иных наград.

Докки затаила дыхание. Следя за его чуткими пальцами, которые ласково касались гитарных струн, она напряженно вслушивалась в строчки романса; страстный, проникновенный голос Палевского завораживал, заставляя верить тем словам, которые звучали в тиши гостиной.

Вдали, там, где война и кровь,

В вечерний час, остыв от битвы,

Я повторял одну молитву,

Прося, чтоб свиделись мы вновь.

Неожиданно он вскинул голову, их взгляды встретились. Блики свечей переливались в его прозрачных глазах.

Ты — тайна счастья моего

Ты словно жизни совершенство,

Ты — сердца нега и блаженство,

Ты — лед, и жар, и страсть его.

И терпких губ твоих вино

В чудесный миг испив однажды,

Отведать вновь спешу, но жажду

Мне утолить не суждено.

Тобою лишь одной томим,

Я постигаю неизбежность,

Познав и грусть твою, и нежность,

Стать вечным пленником твоим.

Он вновь склонился к гитаре, а она так и не спускала с него глаз. Сердце ее билось сильно-сильно, чуть не выпрыгивая из груди, а в душе робко расцветала, распускалась вдруг обретшая очертания надежда…

Твои печали утолить,

И радостей твоих коснуться,

В твоих объятиях проснуться…

Ах, что желанней может быть?..[34]

Прозвучали последние аккорды. Затихающие звуки гитары еще несколько мгновений дрожали в воздухе, после чего Палевский резко встал и поставил инструмент на место.

Слушатели заахали, зааплодировали, особо чувствительные дамы достали платочки. Он более не смотрел на Докки, но когда она смогла наконец отвести от него глаза, то к своему ужасу заметила, что на нее очень внимательно смотрит его мать, графиня Нина Палевская, от которой, судя по всему, не укрылись взгляды, которыми обменялся ее сын с хозяйкой вечера — Ледяной Баронессой.

Глава XIII

— В моей душе все перевернулось, и припомнились переживания, которые, к счастью, мне довелось испытать, — растроганная Думская промокнула глаза. — Чей это романс? Никогда раньше его не слышала.

Палевский помедлил, а потом ответил:

— Его написал я.

— Стихи? — уточнила одна из дам с мечтательным выражением на лице.

— И музыку, — он небрежно повел плечами, будто сочинять романсы было делом для него привычным и будничным.

— Что побудило вас написать столь проникновенный романс? — поинтересовалась графиня Логачева. — Впрочем, можете не объяснять. Понятно, что вдохновение снизошло на вас из-за взгляда прекрасных глаз. Ах, как это романтично!

— Возможно, madame, — Палевский поклонился.

— Счастливица та дама, что смогла вызвать в вас подобные чувства, — не унималась Логачева, хлопая генерала по рукаву мундира.

— Молодость, молодость! — Сербина удовлетворенно покачала головой. — У меня перед глазами встал образ мужчины, плененного прелестной юной девушкой.

Она многозначительным взглядом соединила Надин и Палевского и громко зашептала его матери: «смотрятся вместе…», «прекрасная пара…», «как и следовало ожидать…». Обрывки этих фраз доносились и до Докки, пребывавшей в весьма смятенном состоянии, надеясь только, что ей удается сохранять внешнее спокойствие, тогда как внутри нее все дрожало. Ликующая радость, охватившая ее во время исполнения романса, сменялась в ней то опасением, что она неправильно поняла Палевского, приписав услышанным словам собственный, желанный для нее смысл, то беспокойством, что гости поняли, кому адресованы стихи, как заметили и страсть, так явственно прозвучавшую в голосе генерала. Ей казалось, на нее все смотрят, и так и было. Она ловила на себе то лукавый взгляд княгини Думской, то задумчивый — Ольги, пытливые, с долей зависти взоры дам и любопытные — мужчин. Судя по всему, мало кто остался в неведении относительно ее взаимоотношений с Палевским.

«Зачем, зачем он сделал это прилюдно?!» — терзалась Докки, хотя ей было необычайно лестно осознавать, что сила чувства к ней подвигла его не только на написание столь пронзительных и прекрасных стихов. Его не остановило ни присутствие гостей, ни боязнь открыть привязанность своего сердца, тем обнаружив собственную слабость и обнажить перед всеми душу. В этом был весь Палевский — решительный, дерзкий и бесстрашный. Докки хотелось и плакать, и смеяться от раздирающих ее переживаний, но одно было несомненно: редкая женщина могла удостоиться подобной чести от такого гордого и сильного мужчины.