Петр Федорович Букманн (по отчеству Фридрихович, но все для удобства называли его Федоровичем) прибыл в особняк Докки в тот же день ближе к вечеру с пухлым портфелем, набитым бумагами. Это был худой и очень высокий господин неопределенно-средних лет с длинными костлявыми ногами и руками и редеющими соломенного цвета волосами. Букманн прежде был поверенным барона Айслихта, и Докки, едва вступив в права наследования, хотела было отказаться от его услуг, но вскоре поняла, что Петр Федорович — человек весьма умный и порядочный, рьяно отстаивающий ее интересы.

В этом она смогла убедиться после гибели мужа. Ее мать, дабы прибрать к рукам наследство барона, попыталась вернуть дочь в родительский дом, утверждая, что той не подобает жить одной и по молодости она не сможет правильно распорядиться доставшимися ей средствами. Когда Докки отказалась это сделать, Елена Ивановна нашла некоего пройдоху-стряпчего, с его помощью намереваясь затеять тяжбу, дабы получить опеку над дочерью и, соответственно, право на управление ее состоянием. В той ситуации Букманн проявил себя блестящим образом, отстояв интересы баронессы, и с тех пор ни разу не дал повода усомниться в своей надежности. Все эти годы он успешно занимался финансовыми делами Докки, заметно приумножив ее состояние и доходы с поместий толковыми советами и распоряжениями.


— Очень хорошо, Евдокия Васильевна, что вы решили поехать в Залужное, поскольку сведения, приходящие оттуда, весьма неутешительны и, я бы сказал, сомнительны, — сказал Букманн, едва они устроились за столом в библиотеке.

— Все очень неясно, — Петр Федорович достал документы и нацепил на длинный нос очки. — Вот…

Он ткнул узловатым пальцем в бумагу.

— Очередной отчет управляющего составлен крайне небрежно, зерновые и мясо были проданы по ценам ниже, чем по губернии, — сообщил Букманн. — Оброк также ниже — в среднем по 16 рублей 70 копеек, хотя в прошлом году он равнялся 17 рублей 15 копеек… при трех днях барщины… Большой падеж скота и птицы… неурожаи…

Поверенный не раз призывал Докки разобраться с новым управителем Залужного, четыре года назад занявшего место прежнего, скоропостижно скончавшегося от горячки. Вместо того чтобы поручить Петру Федоровичу найти надежного человека, Докки по просьбе какого-то приятеля ее брата наняла некого Семена Легасова, который служил до того в нескольких имениях и вроде бы имел опыт в ведении хозяйства. Ей бы задуматься, почему Легасов долго не продержался ни на одном месте, но она спешила отправить в поместье управителя, за что теперь и поплатилась — за время его службы Залужное с каждым годом приносило все меньше дохода и на глазах приходило в упадок.

Судя по документам, можно было с уверенностью предполагать, что часть поступлений Легасов попросту кладет в свой карман. Недавно выяснилось, что он вступил в подряд по заделке дорог и посылает крестьян на эти работы, как не испросив разрешения у Докки, так и не удосужившись внести новую статью дохода в отчетность. Кроме того, на Легасова приходили жалобы от соседей и крестьян, что он-де безобразничает, рубит чужой лес, травит собаками поля и притесняет деревенских.

Докки следовало разобраться и с управителем, и с хозяйством, и хотя ей ужасно не хотелось ехать в Залужное, как и вступать в тяжбы с Легасовым, выхода у нее не было.

— Думаю, в середине мая я буду в имении, — сказала Докки, едва Петр Федорович замолчал.

— Тогда я приготовлю для вас копии отчетов, а также сравнительные цены и доходы по Могилевской губернии, — сказал Букманн и набросал на бумаге пункты, на которые баронессе следовало обратить особое внимание по прибытии в поместье.

— Еще я хотел бы, Евдокия Васильевна, поговорить о счетах ваших родственников, — он осторожно кашлянул, зная, как она не любит вдаваться в подробности, касающиеся трат ее семьи.

— Непременно, — пробормотала Докки, но едва Букманн полез за бумагами, она торопливо добавила:

— Может быть, в другой раз, когда я вернусь в Петербург? — и, не дав ему возможности возразить, заговорила о Вильне, куда ей нужно отвезти кузину, поинтересовавшись, нет ли у Петра Федоровича знакомых, которые помогут ей снять там жилье.

Букманн, увы, мог лишь списаться с неким стряпчим в Риге, который наверняка имел связи в Вильне, но, поскольку это должно было занять порядочно времени, Докки поблагодарила и отказалась от его предложения, заявив, что Афанасьич что-нибудь придумает.

Затем, так и не дав поверенному возможности вновь вернуться к разговору о счетах родственников, она проводила Букманна до дверей, стараясь не замечать его укоризненного взгляда. Он не раз пытался обсудить с Докки, разумно ли оплачивать непомерные расходы членов ее семьи, беспокоясь, что великодушие баронессы рано или поздно пробьет порядочную брешь в состоянии, но она всячески избегала бесед на эту тему. Ей же было легче оплачивать счета родных, чем беспрестанно выслушивать претензии Мишеля и укоры матери, которые рассматривали Докки как постоянный и неиссякаемый источник денег. Помимо того, что она выплачивала родителям и семье брата ежеквартальное — и немалое — содержание, они то и дело требовали от нее дополнительные средства на проживание или погашение срочных векселей. Докки корила себя за мягкотелость, но давала им деньги, а в последние годы, устав от постоянных просьб и требований родственников, и вовсе передала все в руки поверенного, распорядившись, чтобы тот оплачивал любые их расходы.

Лишь недавно, узнав, что Мишель прислал очередной счет на весьма значительную сумму, Докки впервые упрекнула брата в непомерных тратах. Это показалось ему весьма оскорбительным. Не стесняясь в выражениях, он обвинил ее во всевозможных грехах, в том числе в скупости, на что она обиделась и не поехала на прием в его доме. Мадам Ларионова, обожающая своего непутевого сына, потому и нанесла сегодня визит дочери, дабы примирить Докки с братом не столько ради мира в семье, сколько для выяснения, не окажется ли под угрозой оплата новых трат Мишеля, и напоминания дочери о ее обязательствах перед родственниками.


— Так вы все же едете в Вильну? — удивилась Ольга Ивлева, когда на следующий день Докки заехала попрощаться с ней и ее бабушкой — княгиней Софи Думской.

Ольга также увлекалась путешествиями и была частой гостьей салона Докки. Они сблизились на почве не только общих интересов и взаимной симпатии, но и одиночества — обе были бездетными вдовами. Между собой у них оказалось куда больше точек соприкосновения, чем с замужними дамами, большинство которых сводили все разговоры к домашним делам, детям и мужьям. Докки и Ольга не лезли друг другу в душу, не пускались в ненужные откровения; их взгляды на жизнь были весьма схожи, а взаимное общение доставляло им немалое удовольствие.

— Вы говорили, вас не привлекает эта поездка, — продолжила Ольга, не скрывая своего недоумения от неожиданного решения подруги, которая еще накануне в Вильну не собиралась.

— Совсем не привлекает, — призналась Докки. — Но Мари очень хочет туда попасть, а мне все равно надобно ехать в Залужное. Мы решили поехать вместе, а затем я отправлюсь в имение. Все равно по дороге, — смущенно добавила она.

— Кхм, — громко кашлянула бабушка Ольги — маленькая сухонькая пожилая дама, клевавшая носом в огромном кресле у изразцовой печи. — Знаю я эти ваши «по дороге». Мария ваша небось поиздержалась, вот и тянет вас с собой, чтоб на дармовщину доехать да обустроиться. Распустили вы, моя дорогая, своих родственничков, скажу я вам.

В обществе не было секретом, что баронесса фон Айслихт оплачивает счета Ларионовых и помогает деньгами кузине. Княгиня не раз намекала Докки, что рано или поздно родственники — при их-то способности транжирить деньги! — ее разорят. «Ежели вы останетесь без средств, дорогая, о вас некому будет позаботиться», — не раз повторяла она.

Докки отмалчивалась, в глубине души признавая правоту Думской: родные действительно вовсю пользовались ее безотказностью. Ее бесхарактерность сердила княгиню, которая, несмотря на возраст и кажущуюся хрупкость, обладала сильным и даже суровым характером, прославившись в свете, где имела немалый вес, прямотой и язвительностью, отчего ее побаивались, стараясь лишний раз не попадаться ей на глаза и на язык.

Княгиня была весьма расположена к подруге внучки, обходилась с ней без церемоний, как со своей, и Докки порой думала, как хорошо иметь такую бабушку — своих собственных она и не помнила.