Докки поджала губы, подумав, что ей-то это не грозит — потерять голову из-за какого-нибудь вертопраха в военной форме, вроде Рогозина.

— Вон Ольгунька-то моя все по нему сохла, — продолжала княгиня.

— Ольга?! — Докки взглянула на подругу.

— Мне тогда было всего шестнадцать, бабушка, — с упреком сказала Ольга.

— Давно это было, — признала княгиня. — Она только выезжать начала. Как увидела его — в мундире да при сабле — так сон потеряла. Но он на нее не смотрел, его дамы постарше интересовали, как водится, молодому-то…

Темноволосая, с тонкой белой кожей и миндалевидными карими глазами, Ольга была очень привлекательной внешне, и Докки про себя удивилась, как можно было не замечать столь милую девушку. «Пустой тип», — с осуждением подумала она об этом красавчике, легко играющем сердцами женщин.

— Но это у нее быстро прошло, — продолжала княгиня. — Как он уехал в свою армию, Ольга увлеклась Пьером Мандини — учителем танцев, а там подросла и Ивлева встретила. Тоже при мундире, между прочим, — хохотнула она.

Баронесса с интересом слушала Думскую — они с Ольгой никогда не обсуждали друг с другом свою семейную жизнь, и Докки только знала, что та прожила с Ивлевым три года и что потеряла ребенка на первых месяцах беременности. Сблизились они, когда Ольга уже вдовела, после гибели мужа под Эйлау[6] вернувшись в Петербург в дом своей бабушки, которая ее вырастила.

— В Вильне и Ташков обретается, — княгиня вновь вернулась к обсуждению офицеров. — Гусарский генерал-майор, кажется. Князь, красавец, усищи — во! — она взмахнула рукой, показывая чудовищного размера усы. — С ним-то хоть…

Докки обреченно вздохнула, Думская покачала головой.

— Ох, беда с вами, — сказала она. — То девиц замуж нужно выдать, то вдовых не знаешь, куда пристроить. Одна маета…

Вскоре Докки, вынужденная спешить, чтобы успеть собраться и привести в порядок дела перед отъездом, распрощалась и уехала домой, увозя с собой врученную ей княгиней Думской кипу рекомендательных писем к важным сановникам и придворным, находящимся сейчас в Вильне.

Глава III

Через два дня они отправились в путь на четырех экипажах. В первом — удобной дорожной карете, принадлежавшей баронессе, ехали сами путешественницы, в остальных — старом и порядком разбитом экипаже Мари, коляске, взятой для езды по городу, и бричке, набитых сундуками, саквояжами и картонками, разместились горничные, лакеи и повар. К задкам экипажей были привязаны верховые лошади и несколько запасных упряжных на непредвиденные случаи в дороге. Докки хотела достать подорожную, но отказалась от этой идеи, выяснив, что с почтовыми лошадьми по дороге непременно возникнут трудности, а в Вильне их вообще днем с огнем не сыскать. Потому поехали на своих, передвигаясь не так быстро, как того желали Мари и ее дочь.

За окнами размеренно покачивающейся на ходу кареты проплывали леса, поля, луга, деревеньки, а впереди путешественников ждало много новых и интересных мест, открытий и, как все надеялись, приятных неожиданностей. Ирина, очень похожая на мать — такая же пухленькая, невысокого росточка, непосредственная и весьма болтливая девица, без умолку трещала о кавалерах, нарядах и подружках, оставшихся в Петербурге. Докки и Мари улыбались и переглядывались, слушая изъявления восторгов юной девицы, предвкушающей судьбоносные знакомства, бесконечные балы и флирт с толпами поклонников.

Путь их лежал через Нарву, Дерпт[7] и Ковно[8]. Путь через Псков выглядел короче, но, как уверили Докки знакомые, дороги и станции там были куда хуже. Поэтому поехали в Нарву, куда добрались быстро и легко — всего за два дня. Погода им благоприятствовала, лошади были еще свежими, дороги удобными. Столовались и ночевали на постоялых дворах, кои содержались немцами, а потому были чистыми и просторными. Докки хотела бы посмотреть старинный нарвский замок, бастионы и ратушу, но ее спутницы спешили в Вильну за женихами и были против любых задержек в дороге.

Вскоре, однако, выяснилось, что Ирина не готова стоически переносить дорожные тяготы, к коим относился и подъем ранним утром, отчего она начинала хныкать, жаловаться, что не высыпается, по полдня затем пребывая в самом дурном настроении и огрызаясь на попытки матери ее урезонить. Когда в Эстонии начались трудности с постоялыми дворами — их было мало, чтобы вместить всех путников, и несколько ночей путешественницы вынуждены были ночевать в экипажах, — это вызвало у Ирины бурный протест.

— Нужно было ехать по другой дороге! — причитала она, обиженно кривя губы.

— Chèrie, — пыталась урезонить ее Мари, виновато поглядывая на молчащую Докки. — Других дорог нет. Вернее, есть, но неизвестно, что они собой представляют и оттого могут значительно удлинить нам путь…

— Что ж, теперь нам все время ночевать на улице?! — возмущалась Ирина, жалуясь, как неудобно и жестко спать в карете, как у нее все из-за того болит, как…

— Доченька, — оправдывалась Мари, — это временно. Если — не дай бог! — нам опять придется спать в экипаже, я подстелю тебе свою перину…

Постоянные препирания дочери с матерью начали раздражать Докки, как и одни и те же разговоры — по десятому или двадцатому кругу — об офицерах, нарядах, балах и перспективах на замужество. Она с беспокойством, если не паникой думала о предстоящих днях, а они еще не преодолели и трети пути, которые ей придется провести в одном экипаже с капризной Ириной и во всем ей потакающей Мари.


От Дерпта до Риги шли сплошные дожди, дороги развезло, колеса экипажей увязали уже не в глине, но в тяжелом песке, что весьма затрудняло продвижение вперед. Путешествие, в которое с таким воодушевлением отправились Мари с дочерью, а Докки — пусть с меньшим пылом, но с любопытством, становилось все более утомительным и затяжным. Разве что им уже не приходилось ночевать в каретах благодаря увеличившемуся количеству станций, где можно было устроиться с относительным комфортом. После Риги погода наладилась, ехать стало легче, да и спутницы Докки, изнуренные поездкой, больше молчали да подремывали.

Через две недели со дня выезда из Петербурга путешественницы оказались в Ковно, где в гостинице неожиданно столкнулись с той самой Аннет Жадовой, с двумя дочерьми направлявшейся в Вильну к мужу.

— Это же надо было на нее наткнуться, — зашипела кузина, едва завидев тощую фигуру означенной дамы, на плохом немецком языке пытавшейся объясниться с гостиничным лакеем. — Не желаю иметь с ней ничего общего!

Но Жадова их заметила и по всему обрадовалась появлению петербургских знакомых.

— Вы тоже в Вильну? — спросила она и принялась жаловаться на неудобства дороги, на мужа, который не позаботился о лошадях для своей семьи, на нерасторопность прислуги в гостинице.

— Не могу добиться, чтобы нам проветрили простыни, — говорила она. — Печь дымит, еда отвратительная!

Докки и Мари, избавленные от многих подобных проблем заботами неутомимого Афанасьича, выразили ей сочувствие. Мари, правда, не преминула заявить, что они-то сами путешествуют со своими постелями, а слуги заботятся обо всех мелочах, способных сгладить тяготы поездки, и даже упомянула о личном поваре баронессы.

— Средства, конечно, помогают преодолеть многие затруднения, — заметила Жадова, бросив косой взгляд на баронессу, о большом состоянии которой была наслышана. — Но никакие деньги не помогут достать комнату на постоялом дворе, ежели нет свободных.

— У нас не возникало такой проблемы, — похвасталась Мари, не посчитав нужным упомянуть о ночевках в каретах. Ей нравилось изводить Жадову, памятуя о ссоре из-за полковника Швайгена.

— Я не хотела уезжать из Петербурга, — Жадова решила не замечать ехидных реплик Мари и обратилась к Докки. — Муж настоял, и нам с дочерьми пришлось пускаться в этот утомительный путь, хотя я не вижу никакой необходимости в нашем присутствии в Вильне. Туда съехались охотницы за женихами и дамы, желающие развлечься с офицерами. Боюсь, общество весьма неподходящее для меня и моих девочек.


— Только подумай, какая лицемерка! — негодовала Мари, едва они вошли в свои комнаты, после того как договорились с Жадовой отужинать вместе в гостиничной зале. — Общество для нее неподходящее! Да в Вильне собрался весь высший свет, куда ей и носа не сунуть — с ее-то знакомствами! Средств у нее нет, приданое дочерей — какие-то жалкие гроши. Все знают, ее муж как раз не хотел, чтобы она приезжала, но Жадова все равно потащила своих кислых девиц в Вильну, чтобы найти им хоть каких женихов. И при этом смеет говорить об охотницах!