Синьора Фоскарини возмущенно посмотрела на озлобленную настоятельницу и затем на растерянную Елизавету.
– Господь вам лично это говорил? – услышала свой голос Каролина и увидела искаженное в гневе лицо настоятельницы. Ее собственные слова ей самой казались неожиданными, но она настырно продолжала дерзить. – Или кому-то из ваших приближенных?
– Да как ты… жалкая… – судя по первым возгласам матушки, она намеревалась нарушить свой обет смирения, но, видимо, вспомнила об этом и лишь перевела дух.
Каролина не скрывала едкую улыбку: теперь ей становилось понятно, отчего сам Господь обходит стороной эти места.
– В-в-вон! – закричала матушка, и Каролине показалось, что из покрасневшего и набухшего лица настоятельницы сию минуту повалит дым. – Вон!
Синьора с легкой улыбкой на устах поднялась со скамьи и радостно, чуть ли не вприпрыжку, направилась к двери.
– Как изволите! – воскликнула она напоследок. – Ты успела поесть? – спросила она шепотом у кормилицы.
– Да, синьора, – ответила Палома, и когда они вышли за двери, едва подавила в себе дикий хохот. – Вы видели ее лицо? Она чуть не вскипела от гнева!
Но как только они подошли к своей келье, Палома зашлась внезапным плачем.
– О, синьора Каролина, Господь покарает нас за такое поведение! Вы бы вели себя помягче: проклятье монахини может навсегда изувечить жизнь человека…
– О, Бог мой, Палома, что ты такое говоришь? – лицо Каролины скривилось в недоумении. – Какое еще проклятье?
– Они бывают злобными… инокини… Я слышала, как госпоже Патрисии рассказывала ее подруга о таком ужасном случае…
– Палома, – переведя дух, перебила ее Каролина, – угомонись! Если мы не постоим за себя в этом месте, за нас этого никто не сделает, и в одно прекрасное утро мы проснемся постриженными, с монашеским покрывалом на голове! Нельзя позволять над собой издеваться…
Вытерев слезы с полных щек кормилицы, Каролина присела рядом с ней и обняла ее, с тоской закрывая глаза, словно ей чудилось, что вместе с этим она исчезнет из этого монастыря.
– Ох, Палома, что за люди обитают в этом месте? Они словно стража у тюремного поста! – с грустью говорила Каролина. – В своей глубине мое сердце чует твою правоту: с монахинями нельзя ввязываться в конфликты!
Адриано бросил тоскливый взгляд на бумаги, беспорядочно раскиданные на его столе. Весь день он пытался заставить себя заняться делами, но его мысли не покидала коварная блондинка, настырно отказывающаяся оставить в покое его измученную душу. Вот уж третий день он, словно неприкаянный, всеми силами перебарывал боль, гнев и жалость, словно червей, сплетавшихся в ядовитый клубок, отравляющий его и без того измученную душу. Его бурное воображение рисовало перед глазами ужасающие картины пребывания Каролины в заточении среди монахинь. И эти прошедшие дни наверняка дались ей с невероятным трудом. Поймав себя на чувстве сострадании, сменившем в нем ярость за ее предательство, он с отвращением поморщился, всеми силами стремясь ее наказать своим презрением. Почему же тогда он не возжелал отправить Каролину на смертную казнь, дабы насладиться возмездием? Почему тогда он жалеет ее, боясь причинить ей боль? И почему так предательски вздрагивает сердце, когда он надеется на ее невиновность?
Сенатору вспомнилась утренняя беседа с Армази, вероятно, и поселившая в его сердце эти утомляющие сомнения. Тогда Витторио, выслушав рассказ Адриано, приподнял седую бровь, с осуждением глядя на друга, и возмутительным голосом промолвил:
– Помилуй, Адриано! Разве этот ангел, такой милосердный и великодушный, способен на такое?
– Выходит, что способен, – с грустью ответил Адриано. – Выходит, что не ангел.
– Поясни твои аргументы.
– Ведь здесь все элементарно ясно, Витторио. Многие ли осведомлены о фактах ее происхождения и деталях миланского заговора? Если подозревать сведущих в этих делах, то в тебе и Лауре я более чем уверен. А Паоло я сумел приструнить еще на рауте у Дожа. Но не забудь о ее серьгах как о доказательстве! Свои немногочисленные драгоценности она хранит под замком в своей серебряной шкатулке и кто еще, кроме нее самой, имеет доступ к этому хранилищу? Сколько я рассуждаю и взвешиваю эти неопровержимые доказательства, то понимаю, что лишь она виновна, и никак иначе.
– Ты настолько уверен в своих словах? – спросил хрипло старик.
– Да, Витторио, – он смело посмотрел в расстроенные глаза другу. – Я верю себе.
– Каков ты глупец, Адриано! Ведь ты послушал слова постороннего человека, который наверняка утопает в крови уничтоженных его руками людей, а ложь для него так же привычна, как для тебя морс с медом по утрам. Ты послушал свой разум, который все объяснения того негодяя расписал по полочкам. Но ты так и не научился прислушиваться к своему сердцу, которое, сдается мне, в этой ситуации могло бы быть наиболее честным в общении с тобой, – в голосе Витторио Адриано слышал горечь.
Но, вопреки ожиданиям лекаря, сенатор посчитал это слабостью глупого старика.
– Витторио, ты слеп…
– Адриано, что с тобой? – возмущенно воскликнул Витторио. – Ты ведь любишь ее!
– Какое это теперь имеет значение? – рассерженно произнес Адриано, злясь на проницательность доктора Армази. – Она больше для меня не существует!
– Ты не заслуживаешь ее любви, – произнес с едкой улыбкой на устах Витторио. – Каролина никогда не сделала бы того, в чем ты ее обвиняешь! Ее душа имеет великое, неисчисляемое богатство. А ты, – он гневно указал пальцем на Адриано, – ты еще пожалеешь о своих словах. Это ведь ясно как божий день, – ее просто хотели уничтожить и разбудить в твоей душе ненависть. Или у вас нет врагов, жаждущих разлучить вас?
– Я сумел устранить их всех… – начал было Адриано, но Витторио перебил его.
– …Тем, что погрозил пальцем, словно пакостливым детям? – в голосе лекаря слышалась усмешка. – Поразительно, что ты сам этому веришь! Самонадеянность сводит тебя с истинного пути, мой друг.
Адриано тогда еще долго стоял, впялившись взглядом в дверь, с грохотом закрытую Витторио. А ведь этот несносный старик всегда оказывается прав! Неужели и в этот раз Адриано стоит прислушаться к нему?
Сенатор вспомнил злодея Хуана, который невероятно точно и уверенно говорил о Каролине, ее титуле и происхождении. Кому это известно? Помимо всех прочих, знает об этом лишь Паоло. И действительно, Дольони не желал бы марать свои руки, чтобы уничтожить Адриано. Этот трус имеет привычку поступать исподтишка. Но! Паоло прекрасно знает: дойди информация о его замыслах до Адриано, сенатор его со свету сживет. К тому же не стал бы Паоло убивать Адриано – у него нет существенного мотива для этого. А вот для Каролины это действо являлось куда более выгодным и вполне объяснимым.
Боже милостивый, как он устал от этих бесконечных мыслей! Адриано потер лоб и откинулся на спинку кресла, запрокинув голову. Он совершенно вымотался за последнее время. Поначалу пропажа Беатрисы, затем этот роковой поступок Каролины, – обезуметь можно. Ему просто необходимо расслабиться! И это как раз тот подходящий момент, когда он не прочь попытать телесных услад.
Он вошел в бордель, и услужливая девушка в весьма откровенном платье в парадной пригласила его присесть на оттоманку, обитую едко-красным вельветом. Адриано ожидал Виолетту – куртизанку, которая сможет предложить ту женщину, которая ему нужна. Посещать ложе давней подруги Марго сенатор не имел ни малейшего желания, поэтому сразу же направился в кастелетто.
Странное чувство овладевало им, когда он думал о своем супружеском предательстве: с одной стороны, он убеждал себя в том, что его поступок не есть измена, ибо его брак оказался фальшью. С другой, – он не мог себя представить с женщиной, которая является ему никем. И Адриано с недоумением заметил, что он не просто отвык от случайных связей, – страсть с безразличной ему дамой вызывала даже внутреннее отвращение, тут же подавляемое упрямой яростью. Путать свою голову пустым и разборами между разумом и чувствами ему не хотелось, поскольк у он слышал лишь свое тело, нуждающееся в укрощении навязчивой похоти.
Виолетта, броская и довольно известная в своем деле куртизанка, изящно спускалась по ступеням со второго этажа, с улыбкой оглядывая затосковавшего небритого Адриано. Ее гордая осанка и некогда прекрасные черты лица, которых уже коснулась увядающая зрелость, все еще таили в себе сексуальный магнетизм. Он постарался улыбнуться как можно свободней… стараясь не выдавать своего душевного состояния.