Мадлен Эссе - Обрученные Венецией

– Сестры! Только что я сумела обнаружить в своей постели целую гору битого стекла! – произнесла громко Каролина, наслаждаясь очередной волной громкого гула, вмиг пронесшегося по толпе монахинь. – Вероятно, кто-то пожелал изрезать меня, чтобы оставить на моем теле множество ран, а после и шрамов. И только милостью Божьей я избежала этого!

– Должно быть, кого-то вы слишком разгневали своим возмутительным и самовольным поведением, – с ехидством в голосе промолвила настоятельница.

– Я имею представление о том, кого я возмутила больше всего, – ответила ей Каролина едкой улыбкой.

– Это сестра Елизавета! – внезапно послышался голос из толпы. – И для стекол она использовала винный сосуд!

Далее последовал шум осуждения, возмущенных воплей и плевков, но матушка Мария подняла вверх руки с видом напускного умиротворения и заставила сестер смолкнуть.

– Как видите, синьора, мы нашли виновного в защищаемом вами лице, – в ее тоне она распознала едва ли не победный клич.

– Я вижу лишь то, матушка Мария, – ответила спокойно Каролина и прошла к ней ближе, – что ваши руки отнюдь не украшают мелкие порезы. Отчего бы?

С этими словами Каролина развернула ладони настоятельницы кверху, предоставив на всеобщее обозрение множество резаных ран, исполосовавших ладони матушки. Толпу монахинь пронзили изумленные «ахи» и следующие за ними перешептывания.

– Сохраняйте спокойствие, сестры! Будьте спокойны! – матушка пыталась усмирить поднимающийся бунт. – Начинается дождь, пройдите в монастырь! Разойдитесь по кельям, не забывая читать покаянные молитвы за сестру Елизавету.

Немедля сестры бросились выполнять поручение, с каким-то страхом бросаясь к дверям монастыря, словно их кто-то гнал в шею. Елизавета же продолжала стоять смиренно на коленях. Палома накинула на нее лежащую неподалеку рясу и подрясник. Взгляд Каролины, брошенный на настоятельницу, наполнялся презрением к этой лицемерной особе.

– Зачем вы это сделали, матушка? – тон синьоры требовал честного ответа на заданный вопрос, что настоятельница ощутила в полной мере.

– Чтобы ваше идеальное тело познало боли, неведомые ему! – выдавила из себя с лютой ненавистью Мария. – Чтобы эти боли заставили вас обратить свой взор на лик Спасителя нашего! Чтобы ни один мужчина более не возжелал вас, и в ужасе от этой мысли вы снова же обратились к Всевышнему! Моими руками Господь направляет вас на путь истинный.

Эти слова вызвали в Каролине всхлипы смеха – беззвучного и дерзкого смеха.

– Истинная любовь к ближнему своему движет вами? – едко отметила она. – Вам Господь передал в руки полномочия истязать людей? Очень сомневаюсь, что Он жаждет мучений для своего человечества.

– Только через страдания человек может познать истину, – ответила Мария.

– Через испытания, посланные Богом, – поправила ее Каролина, – но не человеком, разуверившимся в собственном счастье и по той самой причине пытающемся сжить со свету других людей. Лишь Господь может быть справедливым к нам в своих попытках чему-то научить, но не пьющая настоятельница со злобой в сердце и отнюдь не праведной жаждой мести.

Глаза настоятельницы заполнились слезами, но даже это не помогло Каролине пожалеть ее. Протолкнув в горло ком обиды, матушка произнесла:

– Ваше непристойное поведение может послужить мне достойным поводом для наказания, синьора.

– Быть может, я и не веду себя так, как этого требуете от меня вы. Но заставлять меня насильственно – это тоже есть тяжкий грех, и вам это известно! Мой супруг все еще остается мне супругом, – со спокойной улыбкой добавила Каролина. – И можете мне поверить, что он обязательно приедет за мной, когда его гнев стихнет! Но если кто-либо из вас возьмет на себя смелость обидеть меня или мою слугу в этих стенах, он не просто оставит ваш монастырь гибнуть, но и предаст вас под суд святой инквизиции, матушка Мария. Будьте уверены, найти законные причины для этого не составит труда! Можете испытать на прочность мои обещания, если желаете.

Эти предупредительные слова вызвали в «благочестивой» матушке Марии блики страха, и Каролина довольно улыбнулась. В этот момент ее настигло чувство облегчения от того, что пришел конец этому гнету и желанию настоятельницы подчинить ее и взять в послушницы. Инокиня лишь безмолвно прошла к дверям монастыря и исчезла за ними.

Каролина помогла подняться сестре Елизавете, плачущей и сжимающей в руках злополучный хлыст.

– Напрасно вы решились на это, синьора. Они вас уничтожат! – тихо промолвила та. – Они будут исподтишка издеваться над вами, синьора. Вам не известна коварность этих несчастных людей, а мне уже – вдоволь. Вам необходимо срочно бежать отсюда!

– Об этом я и мечтаю, – ответила тихо Каролина, помогая монахине одеться. – Только мы уже дважды пропустили гонца Фоскарини.

– Я помогу вам, – тихо прошептала сестра, со страхом озираясь по сторонам. – За ваше милосердие и смелость я вам непременно отплачу. Только придется какое-то время обождать. А до того момента сидите в своей келье и без острой надобности не покидайте ее.

Поздним вечером, когда в монастырском дворе опустело, Каролина, вопреки минувшим мольбам сестры Елизаветы, все же сумела уговорить кормилицу выйти на улицу подышать воздухом. До закрытия дверей монастыря оставалось около часа: после вечерних молитв монахини возвращались в свои кельи, дабы отойти ко сну. Именно это непродолжительное время синьора Фоскарини видела наиболее подходящим для вечерней прогулки: безвкусному ужину она предпочитала уединение в сумерках.

Противоречие здешним порядкам и пренебрежение ими Каролину мало занимало: она знала, что присущая ей напористость остановит монахинь, намеревавшихся ее оклеветать и пустить под кнут за самовольство. В последние дни Палома часто вторила, что синьоре нужно благодарить ее несносный нрав за то, что его твердость не позволяет «гиенам» разорвать ее сердце. Кормилица уверяла: будь Каролина хоть немного слабее духом, инокини уже давно облачили бы ее в монашескую рясу.

С момента злополучной стычки с настоятельницей и толпой монахинь прошло около недели, и Каролина с удовольствием про себя отмечала, что никто более не грозится сжить их со свету. Большую роль в этом сыграли грозные слова синьоры о расправе, которую в состоянии устроить ее муж.

Словом, этот самый благоверный супруг, вопреки всем ожиданиям синьоры Фоскарини, и не думал появляться в стенах монастыря. Каролина потеряла всякую надежду на то, что Адриано докопается до истины. Или же сам поймет ничтожность своих злополучных обвинений. Окончательно потеряв веру в лучший исход этих событий, синьора перестала с нетерпением бросаться к окну, как только слышала скрип открывающихся ворот монастыря.

Разочарованная и смирившаяся с изумляющей глупостью своего мужа, Каролина вынашивала в себе замысел побега из монастыря, ставшего местом ее узничества. Самое поразительное, что в этих местах синьоре Фоскарини, страдавшей всю жизнь из-за зависимости от мужской власти, пришлось признать: в жизни существуют вещи куда более ужасающие, чем заточение женщины. И пусть здесь ее свобода ограничивалась лишь возможностью посмотреть на волю через маленькое задвижное окошко на воротах монастыря, ее пронизывал ужас от мысли, что эти стены сотрясают непомерно жестокие вещи.

Невзирая на то, что ей уже довелось увидеть в этих местах, Каролина не могла понять: как могут в людях, живущих духовной жизнью, сочетаться лицемерие и гнев, так артистично скрываемые за маской притворного смирения? За время пребывания в этих обшарпанных стенах женщинам ни разу не довелось увидеть хотя бы одну снисходительную улыбку на хмурых лицах инокинь. Одной частью этой черно-белой массы владело осуждение, настырно стремившееся вырваться наружу в виде презрительных порицаний. В лицах других монахинь с опаской пробивался страх… страх стать жертвой фанатичной тирании прочих служительниц этого странного места.

Лишь благодаря собственному сильному нраву Каролину не страшила жестокость монахинь, но она угнетала ее веру в Бога, окрепшую под влиянием мудрых наставлений сестры Елизаветы, пожалуй, единственной инокини, которую синьоре Фоскарини хотелось от души назвать благочестивой. После печального инцидента с покаранием сестры многие монахини изменили свое отношений к мирянкам, однако, подавляющее большинство все еще находились во власти давления матушки Марии. Последнее событие вызывало в Каролине еще большее желание поторопить свой побег из здешних мест, навевающих на ее душу сумрак и пустоту.