Адриано не сомневался в участии бывшего друга в этом загадочном деле. Но он прекрасно знал, что Паоло не такой уж и глупец, чтобы позволить куртизанке подставить себя. Наверняка он пригрозил ей расправой на тот случай, если она проболтается. Марго же, в свою очередь, надеясь на помилование, согласилась рассказать о местонахождении Хуана, однако имя Паоло она продолжала хранить в секрете. Ибо, если бы она посмела проболтаться, Дольони закрыл бы ей рот каноническими законами, по которым ей и вовсе следовало бы гореть на костре.
Сенатор прочитал во взгляде советников Дожа, среди которых был и знакомый Джанни Санторо, ясное нежелание общаться. Он намеревался узнать более точные сведения о расследовании его дела, а заодно и обсудить с Санторо некоторые щекотливые политические моменты.
– В то время, как вы, сенатор, – промолвил один из присутствовавших советников, – занимаетесь личными разбирательствами, другие правительственные органы, в том числе и члены сената, увлечены урегулированием конфликта с Турцией. Я бы на вашем месте занялся иными, более серьезными вещами, чем поиски пропавшей женщины или расследование немыслимого покушения.
Понимая, что на повестку дня выносятся куда более серьезные вопросы правительству, Адриано лишь подумал ускорить обсуждение своего выхода из сената. Но не сейчас. Позднее.
– Прошу простить, глубокоуважаемые советники, если попусту потревожил вас, – произнес он и учтиво откланялся, решившись прибыть в совет в другой раз.
– Адриано! – окликнувший сенатора голос Джанни заставил остановиться.
Санторо настиг его уже на улице, когда Фоскарини готовился отправиться в свой палаццо.
– Послушай мой совет, Адриано… Разумеется, я не смог помочь тебе, – сенатор заметил дивные попытки советника оправдаться. – Но в этом вопросе слишком много нюансов. Ты ведь знаешь, что когда дело касается международных конфликтов…
– Я знаю, синьор, вам незачем оправдываться, – резко ответил Адриано, который скорее был подавлен, чем обижен.
– Но имеются для тебя некоторые новости: Маргарита Альбрицци жаждет встречи с тобой, дабы осветить правдой некоторые события, расследуемые нами, – с ободрением произнес Джанни. – Она попросила лично тебя. Об этом мне донес стражник, не так давно посещавший меня.
– Это неспособно утешить меня, – ответил Адриано. – Хотя, разумеется, я доволен этими обстоятельствами. Гораздо больше меня занимают поиски супруги.
– Адриано, этим я рекомендую тебе заниматься своими силами. И, к слову, – с этими словами Джанни заметно потускнел, – хочу предупредить тебя, что в правительстве шепчутся по тому поводу, что ты в последнее время совсем мало уделяешь времени делам республики. Тебе нужно как-то решить это.
– Я уже решил, советник, – ответил Адриано. – Я хочу подать в отставку с должности сенатора. И, по возможности, мне хотелось бы сделать это в пользу Паоло Дольони. В свою очередь могу пообещать, что буду продолжать работать на благо Венеции, как смогу.
– Адриано! – услышал сенатор до боли знакомый голос и обернулся. Он увидел бегущего к нему Витторио с взъерошенным чубом, и потому поспешил откланяться перед Санторо. – Адриано… Маргарита Альбрицци отравлена! – с ужасом на лице воскликнул Витторио. – Я только от лекаря, навещавшего ее. Тебе нужно поспешить к ней!
– Как это произошло? – ужаснулся Адриано, чувствуя, словно его охватил холод.
– Неизвестно! Однако убийца, то ли намеренно, то ли по ошибке, использовал нечистый яд, предуготовив несчастной умирать в муках. Тебе надобно сию минуту явиться к ней – она молила о свидании!
В полумраке, под холодным дыханием пустующих каменных стен, освещенных лишь двумя факелами, синьор Фоскарини ожидал, когда стражник сможет провести его в камеру Маргариты Альбрицци. Ранее Адриано не изъявлял желания навещать куртизанку, ибо он искренне боялся, что не сможет удержаться и удушит негодяйку собственными руками. И его страх вполне оправдывал себя – разожженная в его душе ненависть готова была беспощадно сжигать в своем пламени любого, кто имел хоть какое-то отношение к причинам ее появления. Но страшное известие, невероятно огорчившее Адриано, заставило его немедля явиться в эти мрачные тоннели – тюремные казематы, таящие в себе столько уныния и скорби.
В нервозных приступах Адриано то хватался за голову, рассекая дурно пахнущее тюремное пространство, то взывал к небесам, дабы оттянуть момент кончины куртизанки. И его беспокоила отнюдь не ее никчемная жизнь. Все, о чем беспокоился Фоскарини, – это показания, которые до сих пор они не сумели выбить из нее, добиваясь сведений о местонахождении убийцы. И гораздо более его интересовало участие Паоло Дольони в этом деле. Уже несколько дней Маргарита упорно отказывалась от точных показаний, ссылаясь на помутнение памяти в своей голове. Адриано приводило это в бешенство, и теперь у него оставалось совсем немного времени, дабы в присутствии свидетеля вытрясти из умирающей обвиняемой необходимую ему информацию.
Появившийся из темноты стражник распахнул перед синьором Фоскарини решетчатую дверь и впустил его внутрь. Они прошли по темным коридорам, и Адриано безумно хотелось броситься бегом, чтобы успеть увидеть Маргариту до ее кончины.
Когда он вошел в камеру, перед ним предстала довольно мрачная картина, оставшаяся в его памяти надолго: бледная, словно сама смерть, и растрепанная Марго, исходившая потом и приступами кашля, содрогалась на своем одре в предсмертных конвульсиях. У ее подбородка было подложено нечто похожее на материю, на которую изо рта несчастной стекали отхарканные капли крови. Ясное дело, что ухаживать за ней никто не собирался, невзирая на то, что юридически виновной она все еще не являлась. Тем не менее даже тот факт, что Маргарита находилась под следствием, отвернул от нее всех, кто ранее усиленно набивался к ней в близкое окружение.
Увидев его, она попыталась улыбнуться и тут же подняла обессиленную руку к лицу, дабы стереть с себя прилипшую кровь. Но ей удалось это лишь отчасти: жизнь постепенно покидала ее измученное тело.
– Я… так ждала… услышать хотя бы… гневные возгласы от тебя, – тяжелое дыхание мешало говорить куртизанке, но она не сдавалась.
Адриано стало жаль ее, и он подошел ближе, желая по-человечески проститься с ней, но ее слова остановили его.
– Не приближайся… Я не желаю… чтобы ты запомнил меня такой, – ее уста затронула слабая ухмылка. – Пусть я буду… в твоей памяти… бестией, испоганившей твою жизнь… но немощной уродиной – не-е-е-ет, Адриано…
Он слышал в ее словах нотку сарказма, и это заставило его улыбнуться.
– Известие о твоей болезни огорчило меня, даже невзирая на то, что ты разбила мне жизнь, – в его голосе звучало сожаление.
– Нет, Адриано Фоскарини, ты пришел лишь с одной целью… Мне понятны твои стремления… А болезнь… Мое тело страдает сейчас, ибо некогда наполнялось безмерными плотскими утехами.
Адриано все же подошел к ней ближе и стал рядом с ее койкой.
– В любом случае мне жаль, что так произошло, – со вздохом промолвил он.
– Тебе жаль, что ты… не сможешь увидеть… меня на виселице, – Марго попыталась рассмеяться, но из ее горла лишь послышались тяжелые хрипы и кашель, отчего она тут же прикрыла рот рукой.
Он не стал отрицать, что и впрямь ожидал ее казни. Однако вспыхнувшая в нем жалость к Марго заставила его усомниться в том, что он на самом деле желал ее смерти.
– Я прошу тебя… Адриано Фоскарини… прошу простить меня… за то, что намеревалась разлучить тебя с твоей женой…
– И это тебе все же удалось, – с горечью и одновременным презрением выдавил из себя он, чувствуя, как сердце дрогнуло от этого осознания.
– Сейчас я не жалею о том, что желала быть с тобой… – в голосе Марго слышались нотки откровения, словно она жаждала исповеди. – Но жалею о том, что причинила тебе страдания… За эти часы горячки и безудержной боли в моей утробе я сумела понять… – непрестанный кашель, периодически возникавший у куртизанки, мешал ей говорить, но она собиралась с силами и продолжала. – …Сумела понять, что я никогда не смогла бы заставить тебя… полюбить мою развратную душу, которая наверняка совсем скоро будет пылать в аду… Я не жалею о твоей супруг е… Пойми, я ведь женщина, Адриано… А красивые женщины… они всегда соперницы… Меня бесят такие кроткие ангелочки, как твоя… блондинка…
Эти слова смогли возродить в Адриано ненависть, только что едва стихшую, и ярость за оскорбительный тон в адрес возлюбленной едва не заставила его выйти из себя, когда он все же взял себя в руки, глядя на смертный одр несчастной.