– Конечно, Вероника. Я все слышала. Ты говорила о графе де ла Фонтене и какой-то вечеринке.
Вероника пробормотала нечто совсем неподобающее для – дамы – словечко, которое редко услышишь из уст восемнадцатилетней девушки, – и резко поднялась. Ее голубые глаза блестели, несмотря на поздний час.
– Я говорила о виконте ла Мартене и карточной вече ринке. Клянусь всеми святыми! Мари Николь ле Бон, ты должна выбраться отсюда! Ты покрываешься здесь пылью, от тебя веет такой же скукой, как от твоих пробирок и колб. – Она подошла к столу, заставленному стеклом и громко щелкнула ногтем по одному из лабораторных стаканов. – Ты уже ни о чем не можешь говорить, кроме как об окислении, горении или об экспериментах Турнифора с газами...
– Мариотти.
– Что?
– Турнифор был ботаником. Это Мариотти экспериментировал со сжатыми газами.
Вероника в отчаянии воздела руки к небу.
– Вот-вот! Именно об этом я и говорю! Мари, неужели ты думаешь, что дед желал тебе такой жизни? Лично я считаю, что он не стал бы обучать тебя химии, если бы мог предположить, что ты уйдешь в нее с головой. Пока он был жив, ты хотя бы раз в неделю выезжала верхом. А теперь...
Мари почувствовала, как волна печали подкатила к сердцу, и поспешила сменить тему разговора.
– Так ты говоришь – ла Мартен? Не слишком ли много внимания он уделяет тебе в последнее время?
Вероника вспыхнула – отчего стала во сто раз краше, – пожала плечами и принялась теребить кружевную кайму рукава.
– Ну... хм... мы виделись с ним несколько раз на вече ринках. И он... м-м... Ой, Мари! Ладно, сознаюсь тебе. Я схожу по нему с ума! Я влюблена. На этот раз влюблена всерьез и на всю жизнь. – На ее лице появилось знакомое мечтательное выражение. – Он такой красивый! Красивый, смелый... Он просто чудо! А какой обаятельный! Он так отличается от всех этих зануд, которые не могут говорить ни о чем другом, кроме как о войне с Англией. С ним так весело, и он...
Мари, снисходительно улыбаясь, слушала, как Вероника распространяется о последнем объекте своих воздыханий: за эту весну это был третий случай, когда ее сестра влюбилась «всерьез и на всю жизнь».
Мари потянулась, потерла затекшую шею и вновь заглянула в ящик. Серый порошок был пропитан водой, но вел себя прекрасно. Значит, и стоячая вода не могла явиться причиной возгорания. Мари сникла. Она потеряла целый месяц, проводя опыты с водой, в то время как следовало проверить другие переменные.
Взгляд скользнул по стене, по мерцающей позолоченой рамке, в которую был вправлен сертификат, выданный Академией наук, и остановился на висящих рядом золотых медалях. Ими был награжден ее дед за разработки в области микроскопии и металлургии. Она почувствовала, как сдавило в горле. Если бы он был сейчас с ней...
Находясь в этой комнате с восьми лет рядом с дедом, она пережила самые счастливые моменты своей жизни. Они вместе начали работать над удобрением, надеясь, что оно положит конец неурожаям и голоду, которые уже несколько десятилетий терзают несчастную Францию. Зимой, когда -кончаются запасы зерна, люди едят кошек и собак. Они все готовы отдать за несколько пригоршней муки. Сотнями они умирают от голода. Их дети раскапывают снег в поисках желудей и пожухшей травы.
Нет, что бы ни говорила Вероника, Мари знает, что дед приветствовал бы ее самоотречение. Может, кто другой и позволял себе подсмеиваться над ней, считая ее чересчур серьезной и «странной», но дед понимал ее.
Только он и понимал.
Она сомкнула веки и тряхнула головой. Сейчас нужно прибраться и лечь спать. А завтра... завтра придется изменить условия и снова начать опыты.
Вероника все еще пела дифирамбы своему виконту:
– ...а потом он поцеловал меня...
– Что? – насторожилась Мари. – Что он сделал?
– Поцеловал меня. Это было на прошлой неделе, на вечеринке у Пьюти. Мы гуляли в саду... – Вероника, разнеженно расслабленная, сидела, облокотившись о стол, она вздохнула и, потупив глаза, грациозно коснулась рукой Щеки. – Нет, ты не думай, он поцеловал меня в щеку. Но это было так романтично!
Мари нахмурилась и поднялась со стула:
– Вот что я тебе скажу, Вероника. Ты должна вести себя более осмотрительно и не позволять ему подобных вещей. Подумай, ведь он может соблазнить, обмануть тебя. И куда, интересно, смотрела мадам Таллар?
– Ха, мадам Таллар! Да я улизнула от нее сразу же, как только мы приехали. Она видит не дальше своего носа – даже в очках. Она такая зануда. Прошу тебя, Мари, пусть она больше не сопровождает меня. Я понимаю, ты не можешь забыть о том, что случилось с нашей матерью, но нельзя же, в самом деле, видеть в каждом мужчине негодяя. Люсьен... ну то есть виконт – благородный дворянин. Он живет в Версале. Представляешь, Мари? В Версале!
Мари не представляла. Она никогда не была в Версале и не испытывала ни малейшего желания увидеть блистательную резиденцию королевской семьи и придворную знать. Это было место, о котором их мать всегда говорила с восторгом и завистью. И именно там она попала в сети негодяя, разбившего ей жизнь.
Он-то и был отцом Мари.
Но еще большим негодяем оказался отец Вероники.
Нет, Мари устраивает та сельская жизнь, которой всегда жили она, ее брат и сестра, жизнь простая, но честная. Хотя, Вероника, возможно, и мечтает о роскоши, о романтике Парижа и Версаля.
– Пусть даже он кажется тебе благородным, но прошу тебя, Вероника, будь с ним поосторожнее. И потом, он должен с самого начала знать, что за тобой нет приданого.
– Пока нет, – поправила ее Вероника. – Но скоро будет. И у меня, и у тебя. Арман говорит, что твое открытие может сделать нас богатыми.
Мари поморщилась. Ее брат-близнец отправился в Версаль в надежде заручиться поддержкой влиятельных лиц. Его переполняли мечты о восстановлении былой славы рода ле Бонов, их наследственного имения и роскошного образа жизни, но Мари понимала, что после катастрофы на ферме месье Кузино вряд ли отыщется человек, который согласится вложить деньги в ее дело.
– Работая над удобрением, я думала вовсе не о нашем благополучии, Вероника. Я хочу спасти жизнь людям. Сотни жизней!
Она отвернулась и, стараясь не выдать охватившего ее гнева, осторожно пробралась мимо ящиков с образцами почв, поливочных шлангов, нагроможденных друг на друга на ковре тяжелых томов «Энциклопедии», к горке, в которой когда-то хранился фарфор.
Последняя фарфоровая безделушка была продана уже много месяцев назад, и сейчас здесь лежали лишь тряпки да щетки, которыми она чистила свои стаканы и колбы.
– Да, разумеется, твое удобрение поможет людям, – спокойно согласилась Вероника. – Я помню об этом. И я понимаю, насколько это важно. Но оно может помочь и нам. Мы можем разбогатеть! Мари, неужели ты и в самом деле не думаешь об этом?
– Нет, – тихо сказала Мари.
Но Вероника продолжала говорить, как будто не слышала ответа сестры.
– Мы сможем обновить обстановку. Выкупить все фамильные вещи. У нас будет дом в Париже, и еще один в Версале. – Ее голос задрожал от восторга. – И у нас снова будут слуги – настоящие слуги, – а не эта мадам Руру, которая приходит к нам раз в неделю и только разводит руками и бурчит, что мы недотепы. – На ее лице вспыхнула озорная улыбка: – Лично я не считаю себя недотепой.
Она рассмеялась и, выбрав свободный участок пола, грациозно закружилась в менуэте с воображаемым кавалером.
– У нас будут наряды, драгоценности, мы будем устраивать балы. У нас будет такое приданое, что твоей и моей руки будут просить все знатные мужчины севера Франции. Десятки, сотни мужчин станут добиваться нас! Но я уступаю их тебе. Мне они не нужны, потому что я влюблена. – Кружась в танце, она нараспев повторила. – Влю-бле-на, влю-бле-на, влю-бле-на в ви-кон-та ла Мар-те-на.
Мари прошла к дальнему концу длинного стола и принялась мыть стакан, которым бесчисленное множество раз отмеряла порции серого порошка и воды. Взглянув на танцующую сестру, она не смогла сдержать улыбки. Безграничное жизнелюбие Вероники было довольно заразительно.
И Мари уже почти поверила в то, во что не верила никогда. В мечту.
Богатое приданое... Бог с ним, с приданым. А вот новенькие, без единой трещины, стаканы, колбы... Как приятно было бы работать с ними. И можно было бы купить новые воздуходувные мехи. А уж если они очень разбогатеют, то можно будет даже приобрести микроскоп Эйскафа.