И двери в дом распахнулись легко – ключ в замке шел как по маслу.
В доме было холодно и темно. И страшно. Но рядом был Мурашов, спокойный и уверенный как танк, который не сомневается в том, что пройдет везде.
Мурашов пошарил на стене у входа, щелкнул рубильником. Свет включился не сразу – поморгала лампочка под потолком, будто бабочка-трепетунья, и, наконец, теплый свет разлился по всем уголкам просторной прихожей. Одновременно с ним вспыхнули фонарики на участке, освещая дорожку к дому, светильники на террасе и гирлянды лампочек по всему периметру высокого забора.
– Сейчас я включу отопление, разожгу камин и будет тепло, – почему-то виновато объяснял Мурашов. Наверное, ему было неудобно: вот пригласил женщину отпраздновать вместе Новый год в чужом доме, который мало того, что на краю земли, так еще и холодный, как склеп. «А ведь свидание такое предполагает и совсем... гм... тесное общение. А тут – дубак рождественский. Того гляди, дама скуксится и передумает. А то и вовсе заставит отвезти ее туда, где цивилизация».
Но Марина не выглядела разочарованной, не ворчала, не фыркала, что очень понравилось Мурашову. Он повеселел, когда она, вместо выпиливания его мозга, достала из сумки бутылку мартини.
– Начинаем праздновать Новый год! – весело сказала Марина, сняла с деревянной полки тонкостенный стакан, дунула в него, как заправский выпивоха, и наполнила до краев. – Будем греться!
Она расстегнула «молнию» на теплой куртке, подмигнула Мурашову и хлебнула из стакана. Потом протянула ему:
– Пей, чтоб не околеть!
– Да я не боюсь околеть. – Мурашов допил за ней тягучий сладковатый напиток, в котором явно не хватало водки для крепости и настоящего «сугреву» – так у него батя говорил.
– Ну вот! Дело сделано! – сказала Марина, принимая из рук Мурашова пустой стакан. – Знаешь, какая примета есть?
– Какая?
– Если мужчина допивает за женщиной из ее чашки или стакана, то будет верен ей до конца жизни. Ну, до конца жизни – это вряд ли, в это я не верю, но на полжизни – это вполне может быть!
– А я вообще в приметы не верю! Но в эту... В эту мне даже хочется верить.
– Правда?
– Правда. Знаешь, я бы не стал приглашать тебя на Новый год, да еще с такой экзотикой. Может быть, это проверка!
– О как! Проверка тебя или меня?
– И тебя, и меня. Вот ты не хнычешь, что тут холодно и мрачно, и мне это очень нравится. – Мурашов стоял на коленях у камина, укладывая сухие щепочки шалашиком, и бубнил: – Я все понимаю. Может быть, тебе куда приятней было бы сейчас быть дома, в тапочках. Но дома ты еще будешь! А вот такого приключения, в чужом доме, вдали от людей, может никогда не быть. И делаешь ты это из-за меня, хоть мы с тобой знакомы-то всего ничего. Словом, мне это очень-очень в тебе нравится.
И ей очень нравилось то, как он ползает перед камином с дровишками и бубнит, фактически рассказывая о своем отношении к ней, и не очень понимает при этом, что открывает все карты. И кому открывает! Той, от которой все это скрывать надо, чтоб она в неведении была. Нет, все-таки мужики в науке обольщения ни черта не смыслят!
Дом скоро согрелся: жарили батареи, и гудел камин, и уже через полчаса стало тепло, и даже жарко.
– А хороший дом у этого Кулакова!
Дом Марине очень понравился. Он и внутри был такой же, как снаружи – деревянный, как сельский пятистенок. Но за простой деревенской обстановкой чувствовалась тщательная продуманность интерьеров и рука мастера, который сработал все – от кухонного гарнитура до резной солонки на столе.
Места в доме много. Первый этаж Марине особенно приглянулся. Это было большое помещение, лишь условно поделенное на зоны. Камин, больше похожий на обычную русскую печь, беленый, украшали разные керамические штучки – свистульки каргопольские, горшки и горшочки, лошадки, средних размеров ваза с букетом из высушенного камыша и колосков. Мебель деревянная с мягкими подушками. Не роскошно, но добротно.
Посреди помещения – деревянная лестница, ведущая на второй этаж. За лестницей – кухня, вдоль которой длинный стол с двумя длинными лавками вместо стульев.
– А что на втором этаже? – спросила Марина, задрав голову.
За перилами, ограждающими этаж, было видно только двери.
– Там жилые комнаты. Да там открыто все – сходи и посмотри!
– Не-е-е-е-ет! Я боюсь. Я потом, с тобой.
– Трусиха! Не бойся, тут никого нет и никого не будет. Никто не придет сегодня, это точно. Я тут как раз для того, чтобы никто не появился, не праздновал Новый год, ну и случайно не спалил дом. Так, все! Начинаем готовить. Вернее, я все делаю сам, а ты только ассистируешь.
Через два часа у них было все готово к празднику. За это время Марина осмелела и побывала на втором этаже. Там было все просто: комната побольше – надо полагать, родительская спальня – и три комнаты поменьше. И все так же добротно: мебель из дерева, пестрые коврики на полу, резные наличники на окнах.
В конце коридора второго этажа была еще одна крутая лестница с мелкими ступенями и отполированными перилами, ведущая на чердак.
– Да, хозяин говорил, что есть еще чердак, но там всякое барахло, не жилой этаж, – сказал Мурашов, когда Марина рассказала ему о своем путешествии по второму этажу. – Есть еще подвал, но вход в него из гаража. И баня есть во дворе. На-ка вот, закуси.
Мурашов без всякого перехода протянул Марине крошечный бутербродец с красной рыбой, листиком салата и веточкой зелени.
«Открывай рот!» – жестом показал он ей, и она подчинилась. И, шутя, куснула его за палец.
Он игру принял. Притянул к себе и забрался руками в волосы. Он пропускал сквозь пальцы шелковые пряди и целовал ее – в ухо, в щеку и даже в лоб. «И хорошо, что не в губы, – лихорадочно думала она. – Губы рыбой пахнут! Это есть ее приятно, а нюхать... тьфу! Не люблю я ее нюхать! Так, может, и он не любит!»
После такого взрыва эмоций, как и следовало ожидать, наступил момент отрезвления, с сопутствующим ему смущением. «Как дети!» – машинально подумала Марина. Удивительно, но такого не происходит в юности. Там все проще. Там присутствует любопытство с двух сторон, и этому любопытству прощается все.
«А тут два взрослых ребенка. Мы втянулись эту игру, которая направлена на одно: посмотреть, как нам будет друг с другом. Хотя это уже лишнее, все эти смотрины. На уровне «химическом» мы уже приняли друг друга, так как это происходит практически мгновенно. И мы оба-два это понимаем, но будем играть! Потому что так проще нам принять друг друга», – думала Марина.
Стоило Мурашову выпустить ее волосы из рук, как руки стали лишними, словно чужими. Он не знал, куда их деть, и не придумал ничего лучше, как понюхать пальцы. «Черт! Рыбой пахнут!»
– У тебя теперь волосы будут рыбными... на вкус!
– Ну, мне с моим именем это очень подходит, – засмеялась Марина.
– Почему? – удивленно спросил Мурашов.
– А ты не знаешь? Имя Марина значит «морская»!
– Не знал. А здорово! Марина значит «морская». Красиво. Ну, тогда пахнуть тебе рыбой! – И Мурашов снова облапил ее радостно.
И напряжение ушло само собой, уступив место ожиданию, от которого слегка лихорадит и волнует, и от любого столкновения рассыпаются искры по всей округе.
– Хорошая у тебя работа! – Марина говорила серьезно, а глаза у нее смеялись. – Тебе предоставили для отдыха целый дом, в котором есть холодильник с продуктами, телевизор и камин. Ты для компании позвал соседку и прямо в рабочее время начал охмурять ее по полной программе.
– Ты права! Надо дом осмотреть, а завтра – подвал и гараж.
– И на чердак полезешь?
– Конечно! Мало ли что там может быть! И ты будешь мне помогать в этом. А потом мы вместе красиво встретим Новый год.
Ни в гостиной, ни в кухне, ни в комнатах на втором этаже Мурашов не обнаружил ничего интересного, ничего, что относилось бы к чужой жизни, к пребыванию в доме непрошеных гостей.
А вот чердак удивил. Посреди него обнаружилась печка на кривых ножках. Не совсем буржуйка, какие в войну стояли в каждой квартире, но тоже железная, крутобокая, с дверцей, которая закрывалась на затейливую железную завитушку.
Печка и печка, и ничего в ней примечательного, если бы не один момент: она была теплой. Не до такой степени, чтоб на ней валенки сушить, но теплой! И воздух в помещении под крышей был жилой. Свет – одинокая тусклая лампочка под потолком, накрытая сверху круглым жестяным конусом, – не проникал в дальние углы чердака, которые пугали своей чернотой.