Карен Уайт - Одна среди туманов

© В. Гришечкин, перевод на русский язык, 2017

© Издание на русском языке ООО «Издательство «Э», 2017

* * *

Огромное спасибо моим родителям, которые каждое лето возили меня в родной город матери в дельте Миссисипи. Благодаря им я полюбила этот маленький южный городок, вдохновивший меня на написание этой книги.

Автор выражает глубокую признательность сотруднику городского архива города Индианолы Джейн Эванс, подсказавшей мне верное направление поисков, а также коронеру графства Санфлауэр Хедер Бертон, которая щедро тратила на меня свое время и терпеливо отвечала на мои многочисленные вопросы. Если в книге и есть какие-то неточности и ошибки, то за них несу ответственность только я, а не эти замечательные люди.

Вивьен Уокер Мойс. Индиэн Маунд, Миссисипи. Апрель, 2013

Я появилась на свет на той же кровати, на которой когда-то была рождена моя мать, а до нее – ее мать, а еще раньше – другие женщины из нашей семьи, имен которых никто из ныне живущих уже не помнит. Кровать была старинная, на четырех столбах из крепкого черного дерева, которые словно привязывали женщин из рода Уокер к этой земле – к бескрайним плодородным полям, некогда отнятым у великой Миссисипи. Но, как и дамбы, возведенные для того, чтобы не давать могучей реке разливаться во всю ширь, они не могли удержать нас надолго.

Как гласит семейное предание, все Уокеры появлялись на свет с громким криком и, едва научившись ходить, отправлялись в долгое, длиною в целую жизнь, путешествие. Полагаю, мы все искали особенное – что-то такое, что могло бы заставить нас замолчать. Единственным нашим наследством была передававшаяся из поколения в поколение способность выращивать отличные овощи и цветы, а также неутолимое желание узнать, что же находится за пределами Миссисипской дельты. Причины этого желания были столь же непонятны и необъяснимы, сколь и его всесокрушающая, неодолимая сила. Единственное, что можно было о нем сказать, – это то, что его источник скрывался где-то очень глубоко в наших сердцах.

И все же то, что гнало нас прочь, в конечном итоге неизменно оказывалось побеждено притяжением родных краев. Не знаю, был ли это зов темного миссисипского аллювия или воспоминание о старом доме и крепкой кровати на четырех столбах, но факт остается фактом: как бы далеко нас ни заносило, мы всегда возвращались.

Сама я вернулась в родной Индиэн Маунд весной, почти через девять лет после того, как уехала. Я примчалась сюда через всю страну, прямиком из Лос-Анджелеса – двадцать семь часов асфальта, фастфуда и сводящего с ума напряжения. Мои воспоминания, словно путеводная нить, указывали мне дорогу и вели за собой. Когда я преодолевала последний участок шоссе от Литтл-Рок до Индиэн Маунд, небо потемнело, а между туч засверкали частые молнии. По радио то и дело передавали предупреждения о торнадо, но я даже не подумала сбросить скорость и продолжала давить на педаль, хотя порывы ветра так и норовили столкнуть мой автомобиль с трассы. Конечно, разумнее всего было бы остановиться, но мне это даже не пришло в голову. Фигурально выражаясь, багажник моей машины был битком набит проблемами, решить которые могла только моя бабушка Бутси. И только она могла бы простить мне девять лет отсутствия и десять лет молчания, потому что на собственном опыте знала, что такое уокеровское упрямство. В конце концов, это качество своей натуры я унаследовала именно от нее – как и от других моих предков по женской линии.

Начинало светать. Гроза прошла, а я переправилась через реку и оказалась в штате Миссисипи. Восемьдесят второе шоссе очень скоро привело меня в край, который мы всегда называли Дельтой. Маячившие на западе высокие обрывистые холмы исчезли, словно какой-то великан в одночасье раздавил их гигантским башмаком, и я увидела протянувшиеся между реками Миссисипи и Язу плоские заболоченные равнины. Земля здесь была богатой и невероятно плодородной – наверное, как в долине Нила в стародавние времена, однако видимое спокойствие местного пейзажа было обманчивым: здешняя природа могла разбушеваться так, что обуздать ее бывало очень нелегко. Как говорили мои предки, наши края либо ломали человека, либо воспитывали в нем стальной характер, причем, насколько мне было известно, на данный момент счет был примерно равным.

Боже, как давно я здесь не была!..

Осветительные мачты, пестревшие рекламными растяжками и щитами, остались позади, и вдоль шоссе потянулись еще пустые по весне поля и полуразрушенные хозяйственные постройки – руины, которые почти целиком поглотили ползучие стебли пуэрарии. В предрассветных сумерках их приземистые силуэты напоминали нахохлившихся, печальных ду́хов, выстроившихся вдоль дороги в надежде, что какой-нибудь странствующий волшебник вернет их в давно миновавшие эпохи. Кое-где между ними поблескивали слюдяные лужи кипарисовых болот, которые напоминали нам, людям, что эта земля дана нам не навсегда и может быть снова у нас отнята. Солнце еще не взошло, и знакомый ландшафт, проносившийся за окнами моей машины, был окрашен лишь в разные оттенки серого, как будто за прошедшие годы все яркие природные краски выцвели и поблекли. Такими же, впрочем, были и мои воспоминания: дымчатый гризайль на сером картоне, расплывчатые тени, легкая вуаль печали.

Мой психоаналитик как-то сказал, что подобная цветовая слепота, проявляющаяся каждый раз, когда речь заходит о моих воспоминаниях, объясняется, скорее всего, одиноким, несчастливым детством, проведенным без матери. Годы, наполненные пустотой и отсутствием матери, я подсознательно раскрашивала в черно-белые цвета, поэтому теперь все мое прошлое представлялось мне монохромным и унылым.

К тому моменту, когда я добралась до указателя на въезде в Индиэн Маунд, поднявшееся над горизонтом солнце окрасило небо нежнейшим розовым цветом, но меня это не обрадовало. Подступившая к горлу паника заставила мое сердце забиться чаще, и я непроизвольно бросила взгляд на соседнее сиденье, где лежала моя сумочка. В сумочке я держала аптечный флакончик с таблетками. Интересно, подумалось мне, сумею ли я проглотить еще одну успокаивающую пилюлю «на сухую»? На протяжении всего пути от Лос-Анджелеса мне это удавалось, но теперь я засомневалась. Во рту у меня было сухо, как в Сахаре, руки дрожали… в конце концов, я была почти дома! Стараясь отвлечься, я стала смотреть в лобовое стекло – в тусклый утренний свет, который словно проглатывал мою машину, и сильнее нажала на педаль акселератора.

Вскоре мне, однако, пришлось сбросить скорость. Ветер набросал на дорогу целые горы мусора, налететь на которые мне не улыбалось. Груды листьев, спутанные ветви, толстые сучья, комки грязи и сорванные с крыш черепицы преграждали дорогу, и я старательно объезжала каждое препятствие, чтобы не повредить колеса. Несмотря на то что ехала я теперь довольно медленно, вскоре я догнала старый пикап, который когда-то был красным. Пикап притормаживал, и я увидела впереди красно-синюю мигалку полицейской машины, стоявшей на обочине дороги возле оборванных электрических проводов. Из заднего окошка пикапа, марку и год выпуска которого я определить затруднялась, на меня меланхолично уставилась большая пятнистая собака неизвестной породы.

Полицейский регулировщик, выбравшийся из патрульной машины, направил пикап, собаку и меня в объезд опасной зоны, взмахами рук показывая, что дальше следует ехать медленно, но как только я перестала видеть его в зеркале, я снова прибавила скорость и, обогнав пыхтящий пикап, едва разминулась с почтовым ящиком, который торчал прямо посреди дороги, словно это было его законное место.

Во рту у меня снова пересохло, на лбу, напротив, выступила обильная испарина, и я опять подумала о таблетках – о том, как быстро одна пилюля помогла бы мне избавиться от навалившегося беспокойства. Непроизвольно я поехала быстрее, хотя это и было небезопасно – и тут же налетела передним колесом на толстый и кривой сук, лежавший посреди дороги. Раздался треск, деревянные обломки громко застучали по днищу, но покрышка, кажется, осталась цела. Я, впрочем, не стала останавливаться, чтобы посмотреть, все ли в порядке. В глубине души я знала: если придется, я поеду дальше даже на дисках, лишь бы поскорее попасть туда, где я так давно не была.