Элоиза Джеймс - Однажды в замке

Он снова оперся о левую руку. Холодная, неистовая решимость наполняла его. Эди здесь, над ним. Он не может позволить ей оставить его.

Эди высунулась из окна. Лицо светилось на фоне темного камня.

– Ты так прекрасна, – задыхаясь, бормотал он. – Самая красивая женщина на свете. Как фея. Богиня.

– Он пьян, – сказала она себе.

Теперь он двигался быстрее. И больше не думал о маячившей внизу земле. Жена снова высунулась из окна. Золотистые волосы падали на плечи и стелились по серому камню башни.

Пришлось немного отдохнуть, потому что запястье горело, а ребра вопили от боли.

– Ты не можешь оставить меня, – сказал он: получилось что-то среднее между командой и молитвой.

Гауэйн подтянулся и переместился немного выше.

– Я знаю, что я полное дерьмо в постели, – сказал он, не глядя вверх. Боялся, что вес запрокинутой головы оторвет его от стены. – Но я могу исправиться. Мы останемся в спальне. Только вдвоем. И ни одного лакея, Эди. Обещаю.

Он снова подтянулся на левой руке и снова невольно застонал.

Эди всхлипывала, и эти звуки несли его все выше.

– Я твой сокол!

Слова вырвались из его сердца так же естественно, как пришли к нему, когда он смотрел в воды озера и пытался не думать о ней… и не смог.

– Гауэйн, ты сошел с ума! – крикнула Эди, высунувшись из окна так далеко, что едва удерживалась на ногах.

– Не упади! – заорал он, разрывая дождливую тишину между ними.

– Не упаду. Только, пожалуйста, пожалуйста, Гауэйн, ты уже близок! Еще два-три движения.

– Все это чертово запястье. Должно быть, я его сломал.

Он услышал, как она охнула, но по-прежнему упорно подтягивался.

– Ты не моя, – сказал он. Осталось только подтянуться… – Но я твой, милая. Ты – сеть, в которой я запутался.

– Никакой поэзии! – воскликнула Эди, снова перегибаясь через подоконник, так, что он ощутил прикосновение к своим мокрым волосам, и снова подтянулся.

Еще раз.

И еще.

И перевалился через подоконник.

Герцогу Кинроссу удалось то, что не удавалось ни одному человеку за шестьсот лет: он покорил неприступную башню. В дождь. С треснувшими ребрами и сломанным запястьем. С разбитым сердцем и упорством, унаследованным от поколений шотландских лэрдов.

Может, все эти предки стояли у него за плечом и подталкивали вверх последние несколько футов? А может, это золотистый водопад волос Эди… Как золотой дождь Данаи, звавший его в ненастье и ливень… А может, это соловьиные звуки ее голоса.

Или, может быть, это просто Эди.

Его жена. Его любовь к ней, глубочайшая любовь к каждой музыкальной ноте, составлявшей ее поразительную, упрямую, благородную, жизнерадостную душу.

Гауэйн, должно быть, на минуту потерял сознание; придя в себя, он увидел, что стоит на коленях и держит в объятиях рыдавшую на его плече Эди.

– Нет, – прошептал он. – Не плачь, любимая. Прости меня. Я не хотел тебя обидеть.

Она подняла лицо, и в его сердце снова открылась рана при виде ее глаз. Но его тело слишком болело, чтобы встать прямо сейчас.

– Ты промок насквозь!

Эди ускользнула от него и вернулась с нагретым перед огнем полотенцем. Принялась стаскивать с него мокрую одежду, но, увидев повязку на ребрах, в ужасе остановилась.

– Я близко подружился с канавой, – пояснил Гауэйн, вставая и снимая остальную одежду.

– Очень больно?

Он покачал головой и взял у нее полотенце. Эди безмолвно наблюдала, как он вытирает ноги, руки и торс. Наконец, он, морщась, поднял руки, наскоро провел полотенцем по волосам, прежде чем обвязать его вокруг пояса. Плоть его, конечно, восстала, но он почти не замечал этого сейчас.

Но Эди отступила, когда он шагнул к ней. Он остановился.

– Я не хотел говорить, что ты будешь плохой матерью, Эди. Стоит только представить тебя с нашим ребенком на руках, и мое сердце тает.

Ее глаза были закрыты, и он не мог понять, о чем она думает.

– Мне ни стоило отдавать Сюзанну Лиле, не посоветовавшись с тобой, но итог казался неизбежным. Но я все равно больше никогда так не поступлю. Буду всегда советоваться с тобой. Даже по мелочам, которые могут тебя касаться.

Это был обет.

– Сюзанна, Лила и мой отец сейчас счастливы, – сказала Эди.

При звуках ее голоса Гауэйн ощутил волну радости.

– Пожалуйста, прости меня, – повторил он, снова шагнув к ней, потому что не мог сдержаться. – Я вспыльчивый глупец, и меня одолевало ощущение полного краха. Ненавижу себя за эту жестокость!

– Ты сказал только то, в чем был уверен. Хотя, думаю, ошибся насчет моей неспособности стать хорошей матерью. – Легкая улыбка зажглась в глазах Эди. – За последние две недели мы очень подружились с Сюзанной.

В сердце Гауэйна словно вонзили кинжал. Почему его не было здесь? Ведь это его семья. Он был таким глупцом, когда упорно сидел в горном имении, хотя его сердце и причина самого существования были здесь.

Он откашлялся, затрудняясь найти слова.

– В том, как ты нашла наслаждение, Эди, не было ничего отвратительного. Ничего прекраснее я не видел. Единственной проблемой оказалось то обстоятельство, что я мгновенно понял свою неспособность дать небе наслаждение раньше. И мне так жаль!

Ее ресницы опустились.

– Мне не слишком хочется говорить об этом, Гауэйн.

– Мы должны, – в отчаянии настаивал он. – Я не могу отпустить тебя, Эди. Не могу.

– Знаю, – неожиданно ответила она.

– Знаешь?

Эди кивнула.

– Ты добиваешься успеха во всем, что делаешь. Теперь ты должен добиться успеха в моей постели, потому что не можешь вынести мысли о поражении. Или, – хмуро добавила она, – не можешь позволить, чтобы твое приобретение ускользнуло.

– С моей стороны было безумием говорить подобные вещи. Я должен был лежать у твоих ног, благодарить за то, что приняла мое предложение, а вместо этого хвастался, что купил тебя, как будто ты была очередным пером на моей шляпе. – Лицо Эди словно застыло, но в глазах плескалась боль. – Я не заслуживаю тебя. – Слова были вырваны из его сердца. – Я потерпел поражение в постели, а потом обвинил во всем тебя, потому что мне было стыдно.

Наконец, Эди шагнула к нему и погладила по щеке.

– Ты не потерпел неудачу в постели, Гауэйн. Ты не должен так думать. Мы просто несовместимы.

– Совместимы, – упрямо возразил он.

– Ты должен смириться с тем, что иногда мир не вертится в ту сторону, в какую хочешь ты, – мягко заметила она.

Гауэйну хотелось завыть. Вертится так, как хочет он? При таких родителях? При собаке, о которой он не мог перестать думать… А без Эди его и вовсе ждет каждодневный ад. Приговор к десяти тысячам лет мрачного холодного одиночества.

– Пожалуйста, – хрипло попросил он. – Дай нам еще один шанс, Эди. Пожалуйста.

После долгого молчания Эди спросила:

– Почему ты поднялся на башню?

– Ты не пустила меня, а я хотел быть с тобой.

Все так просто…

На ее губах дрогнула улыбка. Гауэйн видел, что в уголке ее рта таится поцелуй, тот, который она никогда не отдавала. Тот, от которого хотелось все время целовать ее.

– Если уедешь в экипаже, я поеду следом, – поклялся он. – А когда приедешь домой, если твой отец запрет двери, я влезу в окно твоей спальни. И это не имеет ничего общего с супружеской постелью, Эди. Ты для меня – все на свете. С того момента, как вошел в бальный зал и увидел тебя, я понял это. – Он взял ее руки и поднес ладони к губам. – Я жить не могу без тебя. Ты моя опора и путеводная звезда.

Гауэйн осторожно поцеловал сначала одну, потом вторую ладонь.

Эди почувствовала, как торнадо, каким был Гауэйн, уносит ее, заключив в глаз урагана. Какая женщина могла бы устоять?

Она попыталась уцепиться за все, что он сказал, все, что разбило ее сердце, и не вспомнила ничего… кроме одной фразы. И поэтому опустила глаза и попыталась найти способ выразить невыразимое.

– Не нужно, – прошептал он, притягивая ее к себе. – Не отталкивай меня.

– Это необходимо сказать.

Его голос был бесконечно нежен.

– Что, mo chridh?

– Не думаю, что когда-нибудь стану той, какую ты хочешь в постели, – призналась она. – Только, может быть, если я снова напьюсь. Но я… но я не хочу пить слишком много вина. После твоего ухода мне стало плохо, а наутро я чувствовала себя так ужасно, что даже играть не могла.

– Все испортило мое отношение к пьянству, – сказал он, обнимая ее. – Когда ты была под хмельком… я немного взбесился из-за воспоминаний о своей матери.