Элоиза Джеймс - Однажды в замке

Лила подняла голову. Глаза лукаво блестели. Так, как раньше, в первые месяцы их брака.

– Вы будете разочарованы слышать это, Джонас, но женщины достаточно часто обсуждают этот орган. В зависимости от размеров упомянутого органа, можно называть его стрелкой, иглой или дротиком. Есть еще и булавка: термин, используемый в исключительно несчастных обстоятельствах. Но можно говорить и о копье.

Она смахнула волосы с лица, чтобы лучше видеть реакцию мужа.

– Эта беседа непростительно вульгарна! – резко заявил граф.

– Меч, орудие, боевой топор, – добавила Лила с еще более жизнерадостным видом. – Эди скоро станет замужней женщиной. Нельзя обращаться с ней, как с ребенком.

Эди мысленно застонала. Они снова вернулись к тому, с чего начали. Отец должен был жениться на пуританке!

К счастью, в ее женихе наблюдались признаки жизни. Если она разразится потоком шуток относительно копий, он вполне может рассмеяться. К сожалению, она вряд ли поймет и половину шуток, особенно если он заимствует их из Шекспира. Эдит не особенно разбиралась в литературе. У нее просто не было времени на чтение.

– Из какой пьесы эта цитата? – спросила она.

– «Ромео и Джульетта», – пояснил отец.

Возможно, стоит наскоро просмотреть пьесу, перед тем как писать ответ Кинроссу. По правде говоря, читатель из нее никакой.

– Давайте сменим тему. Мне действительно нехорошо. Как по-вашему, это чахотка? Возможно, очень слабая, но достаточная, чтобы я падала в обморок при виде очередной пышки?

– Вы…

Граф едва успел сдержаться.

Эди быстро перехватила разговор, прежде чем отец скажет то, о чем позже пожалеет. Хотя вряд ли пожалеет…

– Я с нетерпением жду встречи с Кинроссом, – объявила она, и могла поклясться, что увидела огонь желания в глазах отца, когда тот смотрел на Лилу. Но как это может быть? Он вечно критикует жену. Нападает за неосторожные и импульсивные замечания, срывающиеся с ее губ.

– Надеюсь, вы с герцогом будете счастливы, – заметил отец.

– И надеюсь, у вас будут дети, – добавила Лила. – Много детей.

Молчание, последовавшее за этими словами было таким отчаянно напряженным, что Эди вскочила и, пробормотав извинения, вылетела из комнаты.

Лила и отец, несомненно, любили друг друга, когда поженились. Но теперь он начал критиковать те же качества жены, которые прежде обожал. Хуже всего было чувство разочарования, так и висевшее в воздухе вокруг них.

Именно подобной ситуации им с Кинроссом следует избегать. Так что разумная беседа крайне необходима.

Гауэйн не проводил время в ожидании ответа из Лондона. Это было бы низко и недостойно его. Кроме того, он послал письмо с одним из самых доверенных грумов, с приказом подождать ответа. Поскольку он точно знал расстояние от Лондона до Брайтона, не было необходимости и дальше думать об этом деле.

Но только…

Он легко распознал эту неуместную эмоцию. Похоть. Впервые за двадцать два года его жизни. Он ненавидел мысль о том, чтобы платить деньги за близость, и смесь брезгливости и благородства мешала ему принять откровенные приглашения замужних женщин. Более того, тогда он был помолвлен и ждал, пока Розалин достигнет совершеннолетия. Он определенно испытывал желание, но оно никогда не брало над ним верх.

Это было до того, как он встретил леди Эдит.

Теперь Стантон отпустил поводья и его чувственный аппетит оказался воистину ненасытным. Он едва мог спать, потому что мечтал о пухлых ножках, переплетенных с его ногами. Его мысли и игра воображения могли бы заставить священника побледнеть.

Гауэйн не мог справиться с собой даже в тех случаях, когда ситуация, как сейчас, требовала рационального мышления. Он и Бардолф работали в отдельной гостиной отеля «Нью Стайн» перед началом совещания с банкирами из «Помфриз-банка». Он читал и подписывал письма, пока Бардолф озвучивал отчет одного из своих помощников.

Гауэйн подписал все, что Бардолф положил перед ним, одновременно представляя, как отвезет жену в свой замок в Крэгиваре, где жили целые поколения вождей кланов. В постель, где его предки осуществляли свои браки.

Эдит лежит под ним, волосы разметались по кровати смятым старым китайским шелком. Он наклонился, чтобы ласкать ее, гладить обнаженное плечо, сливочно-белую кожу… а потом стал целовать как одержимый, и ее глаза открылись, а веки отяжелели от желания.

– Ты моя! – рвался из горла крик.

А она…

В чувства его почти привел кашель Бардолфа.

Гауэйн замер, с ужасом сознавая, что его брюки опасно натянулись под напором вздыбленной плоти. Слава богу, между ними письменный стол!

Он медленно протянул руку и взял письмо, ожидавшее подписи.

– Свадьба Чаттериса, – заметил он, глядя на страницу и тихо радуясь, что голос звучит ровно, хотя несколько хрипловато.

Бардолф кивнул.

– Ваш подарок в виде оленьей туши и двенадцати гусей уже отослан. В этой записке вы принимаете приглашение остановиться в Фениморе. Полагаю, список гостей будет таким длинным, что многим придется останавливаться в ближайших гостиницах.

Гауэйн окунул перо в чернильницу, но держал его над письмом на секунду дольше, чем следовало бы: с кончика упала большая капля и плюхнулась на бумагу. Секретарь издал звук, напоминавший треск сухой ветки под ногой.

– Я поеду с небольшим сопровождением: вы, Сандефорд и Гендрих, – решил Гауэйн, отодвигая письмо, которое надлежало переписать. – Вчера вечером я прочел отчет Гендриха по текстильной фабрике в Вест-Ридинге, так что пришло время его обсудить. Когда доберемся до Кембриджа, вы трое сможете вернуться в Лондон. Пусть Сандефорд едет на Королевскую биржу, но сначала я бы хотел выслушать его мнение насчет покупки акций предприятия по производству осветительных приборов в Бирмингеме.

– Плюс еще грумы, – пробормотал Бардолф под нос, делая заметки. – Три экипажа вместо четырех. Нужно положить постельное белье и фарфор, хотя вряд ли они понадобятся в Фениморе.

– Я еду на прогулку верхом, – объявил Гауэйн, вставая.

Бардолф сразу же привычно нахмурился.

– Но нам нужно просмотреть еще четырнадцать писем, ваша светлость!

Но Гауэйн, не отвечая, вышел из комнаты. Возможно, верх взял шотландский нрав. Он чувствовал себя сильнее и энергичнее, чем раньше, а в мозгу теснились нежные слова и безумные образы. Ему хотелось увезти жену в лес, уложить на белую ткань среди поля фиалок. Хотелось слышать ее голос на открытом воздухе: подобный крику птицы победный крик женщины, получившей наслаждение. Хотелось…

Больше Стантон не желал быть благоразумным. Сидеть в душной комнате и читать остальные четырнадцать писем, прежде чем украсить каждое длинной и утомительной подписью.

Напрасно он твердил себе, что Эдит – соня без малейшего чувства юмора. Откровенно говоря, юмор не входил в те многочисленные планы, которые он имел на нее. Образы расцветали в сердце, подобно розам, и каждый противоречил серьезному тону ее письма.

Гауэйн хотел осыпать ее подарками, но все, что он мог придумать, казалось недостойным этой леди. Если бы можно было вышить рай на ткани из золотого и серебряного цветов, он бы бросил это полотно к ее ногам…

Нет, он положил бы на эту ткань Эдит, нежно, как Елену Троянскую, а потом стал бы медленно любить.

Стантон окончательно сошел с ума.

Его воображение расцветало метафорами, описывавшими женщину, которую он видел едва ли больше часа. Позже в ту ночь он проснулся от сна, в котором Эдит протягивала ему руки, а жидкое золото ее волос ниспадало почти до талии.

– Ах, дорогая, – говорил он ей, – я запутался в твоих волосах.

Неужели он сказал это вслух? Гауэйн бы никогда не совершил такой глупости.

Он действительно потерял разум.

И знал, почему. Очевидно, у него слишком долго не было женщины, и в результате он помутился рассудком. Целомудрие противопоказано мужчине: ослабляет его мозг. Более того, хотя раньше Стантон всегда чувствовал себя уверенно в постели, внезапно представил, как неуклюже действует, как чувствует себя глупо и неловко…

Черт!

И тут пришло письмо.

«Ваша светлость!

Я счастлива получить ответ на мой вопрос относительно связей с другими женщинами. Приятно знать, что, хотя природа создала Вас для плотского удовольствия, Вы готовы предоставить целых шестьдесят лет указанной деятельности в мое распоряжение».

Гауэйн прочитал этот абзац трижды, после чего от души расхохотался. Эдит узнала цитату из Шекспира и ответила в том же духе.