— Какая-то новая крупная компания желает купить ваши пакеты акций. Марк мне что-то говорил, но у меня нет акций, поэтому я не сильно вдавалась в подробности. Брайан тоже участвовал в переговорах. Раз ты приехал, и за тебя возьмутся.
— Я уже сказал Марку, что поступлю так, как он считает разумным.
— И не жалко семейный бизнес? — пытливо глядя на меня, спросила Меган. Вопрос неглупый. Удивительно, что она его задала. Неужели тоже взрослеет девочка?
— Я никогда не чувствовал интереса к банковской сфере. — искренне ответил я.
— Это золотая жила, Джейс. Марк — отличный парень, с образованием и неглупый. Но он не ты, он не Пол. Он — защитник, а вы — жесткие игроки, нападающие.
— Больше нет, Мэг, — твердо ответил я, отрицательно качая головой.
— Что случилось? — она смотрела на меня с искренним участием и тревогой. — Я имею в виду тот скандал. И твое задержание, освобождение. Потом срочный отъезд. Мне задавали так много вопросов о тебе и этой Памер, но я знала ровно столько же, как и остальные. Ты исчез, бесследно. Ни телефона, ни адреса, ни аккаунта в сетях.
— Что ты хочешь услышать? — прохладно спрашиваю я, и Мэг пожимает плечами. — Я просто решил изменить свой образ жизни. Здесь у меня бы ничего хорошего не вышло.
— Потому что ты не мог больше играть? — предположила Мэг, почти рассмешив меня.
— Я даже не думал об этом. Считай, что у меня был нервный срыв, кризис среднего возраста. Ты же знаешь, что таких случаев много. Бизнесмены с мировыми именами бросают все, продают бизнес и уезжают в глушь, чтобы пасти коров и разводит лошадей. Это просто порыв, определенный период в жизни, который необходимо пережить. Почему все так хотят от меня каких-то сенсационных признаний? — возмущенно обратился я к Меган.
— Ты и есть ходячая сенсация. Наверное, в этом дело. — улыбнулась она. — В любом случае, я рада тебя видеть. Несмотря на то, что ты стал букой и праведником. — Мэгги лукаво подмигнула мне. — Значит, не хочешь утешить вдовушку?
— Извини. — Я почти виновато развел руками, не испытывая ни малейшего колебания. Меган больше не привлекала меня физически. Я не реагировал на нее. Но ради всего святого, не подумайте, что я подался в монахи. Это не так. Я все ещё не чужд к потребности тела, и на Тибете к сексу относятся почти так же легкомысленно, как я в свое время. Когда я спускался в деревню во время привоза продовольствия, вокруг меня собиралась толпа девушек, которые тянули меня в разные стороны и дрались из — за меня. Я не понимал их и смеялся. Пока мой единственный собеседник, отшельник Нджы не отругал меня за глупость. Он сказал, что я оскорбил девушек, отказывая им. И теперь местные мужчины не позовут их в жены, посчитав недостаточно привлекательными, раз иностранец пренебрег ими. Я долго не мог вникнуть в подобный уклад ценностей, как и в многомужие, которое в Тибете до сих пор развито и процветает. Но, когда в следующий раз пошел в деревню за провизией для меня и Нджы, то не стал смеяться над тибетками, и выбрал одну, потом другую и так далее. Они не ревновали, и выглядели совершенно счастливыми. Впоследствии многие из них вышли замуж, и больше даже не смотрели в мою сторону. Когда я спросил у Нджы, почему девушкам позволяет вести такую разгульную жизнь до брака, то он отвечал просто, вопросом на вопрос: «Разве в вашей стране девицы хранят себя для мужа?». Но за связь с чужой женой, даже если у нее пять мужей одновременно, и она как-то ухитрилась еще глянуть на сторону, могут запросто убить. Вот такие странные нравы. Поэтому Нджы призывал меня быть максимально острожным. И я был. Я был далеко не монахом. Секс на Тибете является чуть ли не частью религии, и местные девушки весьма и весьма раскованы, и откровенны. И невероятно искренни, прямолинейны и доброжелательны. У них волшебные руки, которые способны творить чудеса, и сияющие добротой глаза. Они отдают тебе себя не взамен на что-то, а ради удовольствия. Им все равно кто ты и откуда. Если тебя выбрали, значит, это ты — дар. И они горды и счастливы, что ты был в их жизни. И благодарны. Как-то так.
Но здесь все иначе. Наш мир разительно отличается, не только нравами, устройством семьи и религией. Ментальность и духовность в Америке, конкретно в Нью-Йорке, совершенно иная. Лицемерие, личная выгода и продажность сквозит во всех поступках и желаниях людей. Я был таким же совсем недавно, или очень давно. Целая вечность прошла. Это так. В горах время течет иначе. Там вовсе нет времени, календаря и часов. Я жил, ориентируясь по солнцу, ветру, росту мха на склонах. И это было по — настоящему. И это было неповторимо и удивительно.
— Ну, я пойду. Лисе передать привет? — спросила Меган, осознав, что со мной ей ничего сегодня не обломится.
— Конечно, — кивнул я.
— И позвони, если передумаешь.
— Хорошо, — я снова, как болванчик, качнул головой. Хотя у меня даже телефона нет. Этот момент придется исправить. Белой вороной можно оставаться, не особо выделяясь. Даже белые перья можно перекрасить в черный цвет.
На следующий день мы с Марком поехали на кладбище, где захоронен прах отца. Я смотрел на мраморное изваяние с его именем, обращаясь к своим чувствам, но ощущал только горечь и скорбь. Я не был разбит, не чувствовал потребности проливать слезы. Не уверен, что когда-либо по — настоящему любил его. Кощунственно говорить так, но сейчас я знаю многое, что забыл однажды. И я помню, как любил свою мать, и как Пол предал ее.
Когда впервые, после возвращения памяти, я посетил могилу матери, то испытал совсем другие чувства. Я же не оплакал ее в детстве, не простился с ней. По сути, я даже не терял ее… Это Селена потеряла меня. Я не винил ее. Никогда. Даже в подвале брошенной фермы я знал, что она оставила меня неосознанно, под влиянием болезни или стресса.
После посещения кладбища, Марк повез меня по магазинам, чтобы я мог купить себе необходимые вещи. Вечером познакомил со своим приятелем. Его зовут Тино. И он итальянец. При мне они старались не проявлять чувств друг к другу, и нам удавалось вести непринужденную беседу. Я даже рассказал кое-что из своей жизни в горах, поразив брата и его парня до глубины души некоторыми моментами. Я абстрагировался от мысли, что мой любимый брат выбрал мужчин, но, замечая их страстные переглядывания, честно признаюсь, чувствовал себя неловко и некомфортно. Я никогда не возьмусь судить и рассуждать, почему так происходит. Является ли однополая любовь нарушением или извращением. Это личное дело каждого. Если они счастливы, значит, так и должно быть. Но мне тяжело было признать, что подобный случай имел место быть в моей семье. Уже ближе к полуночи, отправив Тино спать, Марк снова вернулся к теме бизнеса. Он настаивал на том, что передача пакета акций нам необходима, чтобы не свалиться в долговую яму, и не потерять все.
— Сначала дед, а потом отец столько сил вложили в «Dоminick Grоup». Как вышло, что банк перестал приносить прибыль? — недоумевал я. — Ты волен делать, что хочешь. Но я не могу поверить, что Пол просто так позволил все развалить.
— Мир не стоит на месте. Растут новые финансовые гиганты, конкуренция, опять же. Экономические перебои и встряски. Отец неважно себя чувствовал последние годы, но он был таким консерватором. Я не раз предлагал сменить руководящее звено, чтобы вдохнуть новую жизнь в корпорацию, но он не хотел. Не доверял новым людям. А потом началось. То внеплановая налоговая проверка, то стрельба в одном из филиалов, то обвинение в инсайдерской торговле акциями. Все это поправимо, но стоит денег. И доверие вкладчиков подрывает. А новые игроки хитры. Они предлагают более выгодные условия, широкий ассортимент услуг, скидки, льготы, преимущества.
— Что мешает тебе стать таким?
— У меня другой склад характера, Джейс. Я не унаследовал жилку отца.
— А Брайан? Он тоже хочет продать свои акции? — спросил я.
— Да. В эту субботу у нас назначена встреча с «Боско энд Варт». В разное время, правда. Но думаю, что Брайан согласится на цену, которую ему предлагают. Компания крупная и многопрофильная, поглощение «Dоminick Grоup» выведет их на новый уровень. Мне предложили выгодные условия с сохранением места работы. Ничего не изменится. Только название банка, ну, и его политика. Тебе тоже выслали приглашение на рассмотрение вопроса покупки акций. На мою почту, потому что иначе с тобой невозможно связаться.
— Хочешь, чтобы я пошел? — сухо спросил, глядя в глаза брата. — Ты уверен, что не пожалеешь, что нельзя ничего сделать?