— Хорошо, Важенка.
Индианка собрала ей немного сушеного мяса. На земле, которую облюбовал Кантадьер как источник богатства, царил голод. Жителям деревни самим нечего было есть. Важенка заставила ее взять меховой плащ, и с этим Онор навсегда покинула индейский поселок.
Онор брела по заснеженной долине. Она была совсем одна, одна против всего мира — мира белых и индейцев, людей и зверей, одна против стихий и против судьбы. Она шла ниоткуда в туманное никуда, едва не падая от усталости, но все же переставляя ноги. Она верила — ей есть для чего жить.
У нее был ее Волк, с которым ее столь упорно разводила жизнь, и ее нерожденный ребенок, еще ни разу не вдохнувший в свои крошечные легкие свежий лесной ветер. Она не могла лишить его этого, не могла.
Она была уверена, что выживет и все переборет, и судьба, пораженная ее мужеством и ее верой, смирилась. Не один день проплутав по лесу, она вышлатаки на окраину городка. Полуживая, она кое-как дошла до трактира, и там привалившись к дверному косяку, чуть слышно постучала.
— Кто здесь? — неприятное широкое лицо хозяина трактира показалось в узкой щелке между стеной и дверью.
— Я ищу, где переночевать, — проговорила Онор, протягивая ему остатки своих капиталов, все, что нашлось в кошельке. Он придирчиво оглядел деньги.
— Немного.
— Мне только на ночь, — взмолилась она.
— Ладно.
Она без аппетита поужинала неудобоваримым варевом и побрела в маленькую комнатку, которую ей отвели. Там она забылась неспокойным сном, полным кошмаров. Утром ее обнаружили едва живой, терзаемой горячечным бредом. Ее измученный организм капитулировал перед болезнью.
Неделю Онор не вставая пролежала в горячке. Ее последние деньги, которые она отдала трактирщику, быстро вышли. Ее не выгнали вон только потому, что она лежала пластом, почти не приходя в себя. Но только она немного отошла, как обнаружила, что не может ни заплатить, ни выехать из трактира. У нее, еще недавно одной из богатейших женщин Франции, не было даже медной монеты. Трактирщик наседал на нее.
— Платите, — говорил он. — Вы занимали комнату, которую я мог сдать, моя жена носила вам еду и даже привела к вам доктора. Он оставил счет за визит и микстуру.
Напрасно она клялась, что вернет ему деньги.
— Здесь дикие места, где никому нельзя верить. Платите мне и уезжайте.
Иначе никак.
— Но у меня больше нет денег! Я не виновата, что так случилось.
Войдите же в мое положение.
— Мне, собственно, начихать на ваше положение, мадам. Коли у вас нет денег, заработайте их. Я могу сегодня же договориться с клиентом.
— Что?! — закричала она гневно. — Как вы смеете!
— И нечего строить из себя недотрогу, раз нет ни гроша.
— Если хотите, я могу поработать на кухне или подавать клиентам еду.
— У меня есть служанка и судомойка, и больше мне не надо. Так что соглашайтесь, пока я предлагаю. А то я могу и за шерифом послать.
— Да шлите хоть за Господом Богом! — взорвалась Онор. — Скотина.
— Не советую ссориться со мной. Пораскиньте мозгами. Я зайду позже, а вы думайте.
Она обессилено упала на подушку, чувствуя, что лихорадка возвращается к ней. Каждые час-два трактирщик заглядывал к ней, продолжая попытки шантажом выбить из нее согласие. Кормить ее перестали, и она лежала одна, запертая в комнатушке, похожей на тюремную камеру, голодная, испуганная и несчастная. Голова просто раскалывалась, и она прижималась лбом к прохладной подушке, ища облегчения. На третий день заключения трактирщик явился к ней с заискивающей улыбкой на толстых губах. Вместо привычных угроз, она услышала униженное:
— Как мадам нынче себя чувствует? Неплохо? К вам посетитель, мадам.
Она подскочила, ужаснувшись, что он решился без ее согласия продать ее одному из своих ничтожных посетителей. Но трактирщик ввел в комнату…
Антуана де Фурье, посланника короля. Он в смущении и страхе оглядел жалкую обстановку, саму Онор, бледную и похудевшую. Она всхлипнула и ринулась в его объятия.
— Онор-Мари, душа моя! Что с вами произошло? Я повсюду ищу вас.
Он искал ее! У нее потеплело на душе.
— Я… осталась без денег, застряла здесь, — она разрыдалась, и жалея себя, и радуясь, что все позади. — Этот негодяй не позволял мне уехать, пока я не расплачусь. Хоть деньгами, хоть собой.
Он густо покраснел.
— Ну-ну, Онор-Мари. Все позади. Я все устрою. Я вывезу вас из этого кошмара, обещаю. Никто вас больше не обидит.
— Я так счастлива, так счастлива, что вы здесь, — повторяла она, вцепившись в него обеими руками.
Фурье заплатил ее долги, и они покинули неприветливый городок. Обретя наконец защитника, после всех своих странствий в полном одиночестве, ОнорМари вновь расцвела и теперь ее сердце переполняла горячая благодарность.
Фурье оказался гораздо ближе к победе, чем мог надеяться. Голод, холод, одиночество, страх, — все это гнало Онор-Мари назад, к цивилизации ее предков. Благородный, умный и привлекательный, Фурье за пару дней вырос в героя ее грез. Он искал ее и нашел, обещал защитить и защитил, он был любящим и заботливым, остроумным и терпеливым. Все обстоятельства складывались в его пользу. Уставшая быть сильной и одинокой, однажды она проснулась с мыслью, что полюбила его.
Это был счастливый день для Фурье. Их объяснение было лишено излишнего романтизма, пожалуй, оно вышло даже слишком спокойным. Он предложил ей свою преданность, и она приняла ее. Теперь они вместе строили планы на будущее.
Судьбе было угодно, чтобы именно теперь, когда она утратила и надежды, и иллюзии, она вновь встретила Волка. Это даже не было по-настоящему случайной встречей. Фурье все еще пытался договориться с индейцами, и по дороге они заехали в лагерь, разбитый их военным отрядом. Едва завидя остроконечные верхушки их палаток, Онор уже была уверена, что найдет его там. Она чувствовала — судьбе не угодно, чтобы они просто потеряли друг друга из виду. И действительно, она столкнулась с ним почти сразу. Он стоял, смешавшись с отрядом своих товарищей, и они с суровыми лицами оглядывали… ружья. Вот так пришла к ним цивилизация, в виде грозного оружия белых людей.
— Вы заметили его, Онор? — шепнул Фурье. Она кивнула.
— Почему у них ружья?
— Они готовы защищаться любой ценой, — посланник короля вздохнул. — Любым оружием. Даже тем, что куплено у нас. Это страшно, Онор. Нужно остановить их.
— Они всего лишь хотят выжить, — она сделала нажим на последнем слове.
— Да. Но лучше им смириться. Лучше им подчиниться властям. Уйти на пусть бесплодную, но безопасную землю. Их сопротивление только затянет и ужесточит войну. Поговорите с ним, Онор-Мари.
— Волк не послушает. Он такой упрямый.
— Но вы ведь поговорите с ним? О нас.
— Да, конечно. За кого вы меня принимаете? Конечно, я скажу ему.
— Я беспокоюсь, Онор. Индейцы столь мстительны. Он не обидит вас?
— Волк? Да что вы? Он слишком занят своей войной, чтобы заметить что-то у себя под носом. И он выше мести.
— Вам виднее, — он согласился неохотно, скрепя сердце. Но Онор успокаивающе коснулась его руки, затянутой в лайковую перчатку.
— Все уладится. Вот увидите, Фурье. Он поймет.
Она заметила среди индейцев Зоркого Орла, а с ним Важенку. Онор окликнула ее, подзывая к себе.
— Лилия! Сестра моя! Мое сердце не находило покоя.
— Я в порядке, Важенка. Но ты! Я оставила тебя в безопасном месте.
Почему ты здесь?
Она опустила глаза, застенчиво розовея.
— За мной пришел Зоркий Орел. Он забрал меня. Я теперь его жена. Куда он, туда и я.
— Чудесно! Поздравляю тебя. Хоть что-то хорошее.
— Зачем пришел сюда этот белый? — она едва заметно кивнула в сторону Фурье. — Это друг?
Онор не знала, что и сказать. Кто был Фурье? Кому служил? Кому был предан? Королю? Справедливости? Себе?
— Это друг. Он хочет мира. Он не из тех, кто хочет воевать, — объяснила она. « Не хочет, — подумала она про себя, — но если понадобится, то будет. Будет воевать против людей, которые мне дороги. Против Волка.
Против этой самой невинной Важенки. И будет по-своему прав, защищая интересы своего народа.»
А вот на чьей стороне будет она, если вновь прольется кровь?
Несколько дней они прожили в лагере. Онор держалась в стороне от всех.
Она медлила с разговором, избегала Волка, избегала и Фурье тоже, не знала, как поступить и что сказать. Она боялась и унизить Волка своим уходом, боялась и что он, занятый своей бесконечной войной, вообще не заметит ее.