– Что ты чувствуешь, когда Уильям закатывает истерику в церкви или когда он начинает ножницами резать на себе одежду?
Она невольно улыбнулась, вспомнив брата.
– Мне очень неловко, и я начинаю злиться. Да, я злюсь. Но Уильям не был бы Уильямом, если бы не выкидывал подобные штуки. Я смущаюсь и нервничаю только потому, что очень люблю его. Я не могу относиться к нему иначе.
Кен Джин кивнул, соглашаясь с ней.
– А что ты думаешь об отце, который отрекся от дочери и с позором отправил ее в монастырь? Ты наверняка испытывала боль. Ты, должно быть, чувствовала…
– Конечно, мне было больно, – сердито прервала она Кен Джина. Но затем, опомнившись, спокойно продолжила, тщательно подбирая слова: – Думаю, что… одновременно с болью я испытала и облегчение тоже. – Шарлотта глубоко вдохнула и снова начала болтать ногами. – Меня никогда не унижали. Я не знаю, что такое позор, – сказала она, грустно улыбнувшись ему. – А теперь я стала падшей женщиной. Мне удалось бы избежать такой Участи, если бы я осталась в монастыре. Но я здесь, с тобой.
Улыбка исчезла с ее лица, и Кен Джин понял, что девушка начинает осознавать, в каком трудном положении она оказалась. Хотя в последнее время мысли об этом не давали ему покоя, он только сейчас заставил ее задуматься о горькой правде, перед лицом которой они оба оказались. Когда он увидел, как погрустнело лицо Шарлотты, у него невольно выступили на глазах слезы.
– Я падшая женщина, – пробормотала она. – Ни один приличный мужчина не захочет иметь со мной дела, ни одна уважающая себя женщина не пожелает общаться со мной. Маленькие девочки, по наущению своих родителей, не преминут осыпать меня ругательствами и плюнуть в мою сторону. А мальчишки под хохот своих отцов, которые даже не попытаются их остановить, будут дергать меня за волосы и платье, – с горечью произнесла она, содрогнувшись всем телом. – Какими все-таки жестокими могут быть верующие люди!
– Еще не поздно возвратиться в Шанхай. Хочешь, я отвезу тебя в миссию? Я могу…
– Для чего? Чтобы я стала такой же, как они? Отречься от всего ради того, чтобы стать монахиней? – Она резко повернулась, и молодой человек поразился, увидев, какая неистовая ярость светилась в ее глазах. – Тогда мне придется объявить тебя дьяволом, Кен Джин. Я вынуждена буду признать, что все, чем мы с тобой занимались, безнравственно и порочно. После этого тебя проклянут, а меня сурово накажут.
– Не думай обо мне. Я буду…
– Я знаю, где ты будешь! – рассердилась она. – Ты собираешься подвергнуть себя кастрации, совершив безумный акт самоуничижения, и поэтому считаешь, что я должна сделать то же самое. Ты думаешь, что мне лучше стать монахиней и отречься от нашей любви, превратив тем самым все это в гнусный фарс?
– Нет! – закричал Кен Джин, приходя в бешенство. Теперь он точно так же, как и она, пылал от гнева. – То, что я собираюсь сделать, совершенно не касается тебя!
– Ты в этом уверен?
– Конечно! – воскликнул Кен Джин. Однако на самом деле он уже не мог понять, так это или нет.
Похоже, Шарлотта тоже почувствовала его замешательство. Наверное, как жрица Дао, она просто увидела, когда он ступил на путь лжи.
– Все это связано между собой, Кен Джин. Ты не можешь не понимать, что поступки одного человека всегда влияют на судьбу тех, кто находится рядом с ним. Я не сомневаюсь, что во всем случившемся с нами виноват не только ты, но и я тоже.
Кен Джин отвернулся, опустив голову. Ему не хотелось думать о том, что он собирается сделать. Он гнал от себя мысли об остром ноже хирурга, об ужасе, который начнется после операции. В течение трех дней он будет мучиться от нестерпимой боли; ему нельзя будет ни есть, ни пить, ни мочиться. Останется ли его дракон частью его самого? Сможет ли он…
– Я не имею в виду твою операцию, – сказала Шарлотта, и голос девушки задрожал от душивших ее слез. Однако она с присущей ей прямотой продолжила: – Я имею в виду все, что с тобой произошло после изгнания из родной семьи.
– Мне удалось выжить. Тэн Ши По приютила меня.
– Но теперь они с Куй Ю в тюрьме.
Он закрыл глаза, чувствуя укол совести от осознания того, что не смог им помочь.
– Дочь твоего хозяина приставала к тебе, и поэтому ты потерял все, что имел. Снова потерял.
– Однако я сам согласился на это.
– Значит, мы оба совершили ошибку. Оба…
– От нас обоих отреклись наши семьи, – вымолвил Кен Джин и, подняв голову, открыто посмотрел на нее, не стесняясь показать своего унижения. – Почему ты заговорила об этом? Чего ты хочешь, Шарлотта?
Она покачала головой и какое-то время молчала. Очевидно, ей нелегко было ответить на его вопрос.
– Я хочу, чтобы ты остался самим собой, Кен Джин. Я хочу…
– Человек, от которого отвернулась семья, не сможет остаться самим собой. Неужели ты не понимаешь этого? Теперь я похож на осколок церковного алтаря, на лоскуток, оторванный от большого полотна. Я – ничто.
– Что ты говоришь! – воскликнула она, хватая его за руки и прижимая к себе. – Ты не осколок, и никто тебя не выбрасывал. Это все твои фантазии. Ты сам себе вбил это в голову.
Он изумленно смотрел на нее. Нет, она не способна понять его.
– Китайский мужчина не может жить сам по себе. Его предки всегда наблюдают за его жизнью, а его потомки беспокоятся о нем.
– Значит, если у тебя нет предков, ты решил лишить себя потомков?
– Да! – раздраженно крикнул он. – Все было предопределено еще тридцать лет назад, но я, прибегнув к обману, избежал этой участи. Я сказал брату, что собираюсь ехать на ярмарку без него. Я хвастался, что буду есть конфеты и увижу там великого волшебника. А потом я помог ему пробраться в повозку вместо меня и притвориться, что он и есть Кен Джин. По сути я сам подтолкнул брата к палатке хирурга, уверяя его, что он увидит волшебное представление. Но Гао Джина там ожидал нож хирурга.
– Но ведь тебе было всего восемь лет! Кен Джин вжал голову в плечи.
– Тем не менее я все прекрасно понимал, – пробормотал он. – Вот почему мне необходимо возвратиться на тот путь, который был уготован мне с самого рождения.
– Ты не можешь сделать это, – упрямо заявила она.
– Я должен.
– Нет, не должен! – повторила Шарлотта. Он даже не подозревал, что она обладает столь сильным характером. – Ты не можешь вернуться в прошлое и снова стать восьмилетним мальчиком. И потом, не так-то просто взять и отказаться от опыта и знаний, которые ты приобрел за последние двадцать лет.
Кен Джин собрался уже возразить ей, сказав, что должен стать тем, кем ему предназначено было стать, но промолчал и махнул рукой. Шарлотта была права. Он изменился и, даже став евнухом, уже никогда не вычеркнет из своей жизни прожитые годы. Кен Джин вздохнул.
– Чтобы обрести мир и спокойствие в душе, я обязан исполнить то, что мне предначертано судьбой.
Она погладила его по руке.
– Я думаю, что для этого тебе следует обратиться к своему будущему, а не оглядываться на прошлое. Забудь о прошлом. Иди вперед, создай свою собственную семью и своих собственных предков.
Кен Джин едва не рассмеялся, услышав слова Шарлотты, но сдержался, подумав, что это может обидеть ее.
– Я не могу просто взять и создать себе новых предков. Она улыбнулась.
– Конечно нет. Но ты можешь создать свою собственную семейную летопись. Ты запишешь туда имена людей, которые, несмотря ни на что, любили и любят тебя.
Он недовольно фыркнул.
– Но человек не в состоянии создать себе предков – точно так же, как он не может избавиться от них.
– В таком случае он не имеет права лишить себя потомков. Я уверена, что есть люди, которым ты дорог, которые не могут обойтись без твоей помощи.
Кен Джин вспомнил о своей бабушке. Он знал, что она любила его, но не хотел себе в этом признаваться. Шарлотта может узнать, о чем он думает, и поймет, что воспоминание о бабушке, матери его отца, смягчило его сердце.
– Ведь есть же такой человек, не так ли? – настаивала она.
– Женщина не может быть продолжательницей рода.
– И кто такое сказал?
– Я сказал, – ответил Кен Джин. – Эта истина стара как мир.
– Тогда должна разочаровать тебя: ты ошибаешься.
На этот раз он усмехнулся, а потом засмеялся – звонко и весело. И все беды, несчастья и мрачные мысли куда-то исчезли, а на душе стало легко и спокойно. Когда его смех утих, они некоторое время просто сидели рядом и молчали.