Состояние пациентки быстро ухудшилось с усиливающимися признаками дезориентации, бреда и высокой температуры. По всей руке и торсу развилась сильная крапивница. Поскольку больная была без сознания, спросила разрешения на ампутацию руки у ее мужа. В разрешении было отказано на том основании, что смерть кажется неизбежной, а пациентка „не захочет, чтобы ее похоронили по частям“.
Повторная инъекция пенициллина. Больная впала в кому сразу же после этого и скончалась перед рассветом».
Я обмакнула перо в чернильницу и замерла, позволив капелькам чернила стекать с его острого конца. Что еще я могу сказать?
Глубоко укоренившаяся привычка к научной точности боролась с чувством осторожности. Важно было описать произошедшее с максимальной точностью. В то же время я не решалась писать то, что может привести к обвинению в убийстве. Это было не убийство, уверяла я себя, хотя все равно испытывала чувство вины.
— Чувства обманывают, — пробормотала я. Брианна, которая резала хлеб на другом конце стола, взглянула на меня, но я опустила голову, и она вернулась к негромкому разговору с Марсали. Полдень наступил недавно, но снаружи было темно, и шел дождь. Я зажгла свечу возле себя, но вокруг женщин стоял полусумрак, и их руки мелькали над столом, словно крылышки белой моли.
Правда заключалась в том, что я не была уверена, что Розамунда Линдсей умерла от сепсиса. Я была почти уверена, что она умерла от острой реакции на неочищенный раствор пенициллина, лекарства, которое я ей дала. Конечно, без лечения она все равно умерла бы от сепсиса.
Однако, давая пенициллин, я не могла знать, какой эффект он будет иметь — вот в чем вопрос.
Я в раздумье катала перо между большим и указательным пальцами. Я вела тщательный учет своих экспериментов с пенициллином, изучала рост культур на различных средах от хлеба до пережеванной папайи и подгнившей дынной корочки, кропотливо описывала микро- и макроструктуру пенициллиновой плесени, но про действие этого препарат я могла написать немногое.
Да, разумеется, я должна включить в записи о смерти Розамунды эффект, который он оказал на нее. Вопрос только в том, для кого мне писать столь подробный отчет?
Я прикусила губу, раздумывая. Если только для меня, то все очень просто. Я могла сделать запись о симптомах, времени протекания и действии, не отмечая причину смерти; вряд ли я забуду ее обстоятельства. Но если я хочу, чтобы отчет стал полезным кому-нибудь еще… тому, кто не имел понятия о пользе и опасности антибиотиков…
Чернила подсыхали на кончике пера, и я опустила его на бумагу.
«Возраст 44 года», — медленно написала я. Записи подобного рода в восемнадцатом веке должны были заканчиваться набожным описанием последних мгновений жизни умершего, отмеченных раскаянием в грехах. Ничем подобным уход Розамунды Линдсей не был отмечен.
Я взглянула на гроб, стоящий на табуретках под окном, стекла которого заливал дождь. Хижина Линдсеев была слишком мала и не подходила для похорон под проливным дождем, поскольку ожидалось много людей. Гроб был открыт в ожидание ночного бдения, но лицо покойницы прикрывал саван.
Розамунда была шлюхой в Бостоне, а потом, став слишком толстой и слишком старой, чтобы заниматься этим делом, двинулась на юг в поисках мужа. «Я больше не могла вынести там ни одной зимы, — призналась она мне, вскоре после появления в Ридже, — не могла терпеть этих вонючих рыбаков».
Здесь она нашла Кеннета Линдсея, который искал жену для совместного ведения хозяйства. Речь не шла о физическом притяжении — у Линдсея во рту было только шесть здоровых зубов — или эмоциональной привязанности, но, тем не менее, между ними существовали дружеские отношения.
Опечаленный, но не убитый горем, Кенни был уведен Джейми для лечения с помощью виски, которое оказалось более эффективным, чем мое. По крайней мере, я надеялось, что оно не окажется смертельным.
«Непосредственная причина смерти», — написала я и опять остановилась. Я сомневалась, что Розамунда встретила смерть с молитвами или философским спокойствием, у нее не было возможности ни для того, ни для другого. Она умерла с синим от удушья лицом и выпученными глазами, неспособная не только говорить, но и дышать сквозь распухшее горло.
Мое собственное горло сжалось при воспоминании, словно меня тоже что-то душило. Я взяла чашку с холодным мятным чаем и сделала глоток, почувствовав облегчение, когда освежающая жидкость потекла вниз по горлу. Сепсис убил бы ее медленно, а удушье — быстро, но в любом случае смерть была болезненной.
Я постучала кончиком пера по промокательной бумаге, образовав на ней маленькую звездную галактику из чернильных точек. Однако смерть могла произойти и по другой причине, например, легочной эмболии — закупорки кровеносных сосудов в легких. Это было возможно, и признаки похожи.
Мысль была утешительная, но я мало верила в нее. Во мне говорил голос опыта и совести, и прежде чем я могла подумать, рука опустилась на лист и написала: «анафилаксия».
Была ли анафилаксия известным медицинским термином в это время? Я не видела этого слова в журнале Роулингса, но я не прочитала его полностью. И все же, учитывая, что смерть от острой аллергической реакции вряд ли была известна сейчас, мне нужно подробно описать ее для того, кто сможет прочитать мои записи.
Загвоздка в том, кто будет их читать. Я думаю — никто, но что если кто-то прочтет их и увидит в них повод обвинить меня в убийстве? Однажды меня едва не казнили, как ведьму, из-за моей врачебной деятельности. «Обжегшись на молоке, дуешь на воду», — иронично подумала я.
«Обширная опухоль в поврежденной конечности, — написала я. Последнее слово было почти не видно, так как чернила закончились. Я обмакнула перо в чернильницу и продолжила. — Опухоль распространилась на грудь, шею и лицо. Кожа бледная с красными пятнами. Дыхание все более быстрое и поверхностное, сердцебиение очень частое и мелкое, затихающее. Губы и уши синюшные.
Резко выраженная экзофтальмия». [260]
Я снова сглотнула при мысли о выпученных глазах Розамунды, вращающихся в неосознанном животном ужасе. Когда мы обмывали ее тело, то попытались закрыть их. И хотя для ночного бдения принято было открывать лицо покойного, я не думаю, что в данном случае это будет разумно.
Я не хотела смотреть не гроб, но поглядела, слегка наклонив голову в молчаливой просьбе о прощении. Брианна повернула ко мне голову, потом резко отвернулась. Запах пищи, приготовленной для поминок, заполнил комнату, смешиваясь с запахами горящих дубовых дров, чернила и свежеструганных досок гроба. Я поспешно глотнула еще чая, прочищая горло.
Я хорошо понимала, почему первой строкой в клятве Гиппократа идут слова «Не навреди». Проклятие, навредить слишком легко! Каким самомнением надо обладать, чтобы вмешиваться в организм человека? Как уязвимо и сложно человеческое тело, и как грубо врачебное вмешательство.
Я могла бы уйти в кабинет, чтобы в уединении сделать свои записи, но знала, что не уйду, и понимала — почему. Белый саван из грубой ткани мягко светился в сером свете, льющемся из окна. Я сильно сжала перо, пытаясь забыть, как хрустнул перстневидный хрящ, когда я ткнула ножом в горло Розмунды в последней бесполезной попытке позволить воздуху проникнуть в ее задыхающиеся легкие.
«И все же… не существует практикующего врача, — подумала я, — который никогда не бывал в подобной ситуации». Я сталкивалась со смертью пациентов несколько раз даже в современной больнице, оснащенной всевозможными аппаратами для спасения человеческой жизни.
Какой-нибудь врач после меня может оказаться перед дилеммой: применить рискованное лечение в попытке спасти жизнь или позволить пациенту умереть. Моя же дилемма заключалась в том, чтобы найти баланс между возможным обвинением в убийстве и пользой моих записей для того, кто будет искать в них знания.
Кто это будет? Я задумчиво вытерла перо. В настоящее время медицинских школ было мало, и все они находились в Европе. Большинство врачей получали свои знания через ученичество и из собственного опыта.
Роулингс не обучался медицине. Даже если и обучался, по моим понятиям его методы лечения были шокирующими. Я скривила рот при мысли о некоторых описаниях в его журнале, например, вливание ртути при лечении сифилиса, применение банок до образования волдырей для лечения эпилептических припадков и пускание крови при любой немочи: от расстройства желудка до импотенции.