— Масло.
— Черт, — я все еще пыталась вырвать свою руку, но только потому, что его щетина колола нежную кожу с внутренней стороны руки. Поднимаясь вверх по ней, он уткнулся носом в ямочку ниже плеча, заставив меня пискнуть от щекотки, когда пряди его волос коснулись моей кожи.
Он приподнял мою руку, дотронулся до влажных шелковистых волос подмышкой и провел пальцами под своим носом.
— Eau de femme, [263]— пробормотал он, и я услышала смех в его голосе. — Ma petite fleur. [264]
— Я мылась, — сказала я грустно.
— Да, с мылом из подсолнечного масла, — сказал он немного удивленно, сунув нос в ямку возле ключицы. Я высоко взвизгнула, и он закрыл мой рот большой теплой рукой. Она пахла порохом, сеном и навозом, но не это заставило меня замолчать.
Он наклонился близко к моему лицу и жесткие волосы на его висках потерлись о мою щеку. Он опустил руку, и я почувствовала его мягкое губы на моих щеках, легкое касание его языка на моей коже.
— Соль, — сказал он очень мягко, обдавая мое лицо теплым дыханием. — У тебя соль на щеках, и ресницы мокрые. Ты плакала, Сассенах?
— Нет, — ответила я, хотя у меня появилось внезапное и иррациональное желание расплакаться. — Нет, я просто вспотела. Мне… было жарко.
Мне больше не было жарко; моя кожа была прохладна, и ночной ветерок обдувал меня сзади из окна.
— Ах, вот здесь… мм, — он был теперь на коленях, обняв меня одной рукой за талию, чтобы я не двигалась, и уткнувшись носом между моими грудями. — О, — произнес он, и его голос изменился.
Обычно я не пользовалась парфюмом, но у меня было особое ароматическое масло, присланное из Вест-Индии, и сделанное из апельсиновых цветов, жасмина, ванили и корицы. У меня был только крошечный пузырек, и я пользовалась им редко, нанося небольшие мазки в случаях, которые я полагала особенными.
— Ты хотела меня, — сказал он с сожалением, — а я уснул, даже не коснувшись тебя. Мне жаль, сассенах. Ты должна была мне сказать.
— Ты устал, — я погладила его волосы, заправляя темные длинные пряди ему за ухо. Он тихонько рассмеялся, и я почувствовала его теплое дыхание на моем голом животе.
— Ради этого ты могла поднять меня из мертвых, сассенах, и я не стал бы возражать.
Он поднялся, глядя на меня, и даже в тусклом свете я могла видеть, что мне не потребуется таких отчаянных мер.
— Жарко, — сказала я. — Я потная.
— Ты думаешь, я не потный?
Его руки сомкнулись на моей талии, и он внезапно поднял меня, посадив на широкий подоконник. Я судорожно вздохнула, ощутив под собой холодное дерево, и рефлекторно ухватилась за колоды с обеих сторон.
— Что ты делаешь?
Он не потрудился ответить, и в любом случае, это был лишь риторический вопрос.
— Eau de femme, — пробормотал он, и его мягкие волосы коснулись моих бедер, когда он встал на колени. Половицы скрипнули под его весом. — Parfum d’amor, [265]мм.
Прохладный ветерок шевельнул мои волосы, скользнувшие по спине, как легчайшее прикосновение любовника. Руки Джейми крепко держали меня за бедра; мне не угрожала опасность вывалиться из окна, и все же я чувствовала позади себя головокружительную пустоту ясной ночи и бесконечность усыпанного звездами неба, в которое я могла упасть и продолжать падать… падать. Крошечная искорка во мне разгоралась все ярче, пока не взорвалась яркой падающей звездой.
— Шш, — прошептал Джейми откуда-то издалека. Он теперь стоял, обняв меня за талию, и стонущие звуки могли принадлежать как ветру, так и мне. Его пальцы коснулись моих губ. Словно спички, они зажгли ошеломляющим огнем мою кожу. Сильный жар затанцевал по моему телу, животу и груди, шее и лицу; я горела спереди и мерзла сзади, как Святой Лаврентий на раскаленной решетке.
Я обняла его ногами, уперев одну пятку в ямочку над ягодицами; и мощные твердые бедра между моими ногами стали моим единственным якорем.
— Отпусти руки, — прошептал он мне на ухо. — Я буду держать тебя.
Я отпустила и откинулась назад в ночной воздух, чувствуя себя в безопасности в его руках.
— Ты что-то начинал говорить о Лоренсе Стерне, — много позже сонно пробормотала я.
— Да, — Джейми потянулся и устроился удобнее, по-хозяйски положив руку на мои ягодицы. Было слишком жарко, чтобы прижиматься друг к другу, но нам не хотелось разделяться полностью.
— Мы разговаривали о птицах; он их страшно любил. Я спросил его, почему в конце лета птицы поют по ночам; ведь ночи становятся короче, и им нужно успеть отдохнуть. Но нет, они то там щебечут, то там шелестят, и так всю ночь в кустах и деревьях.
— Да? Я не замечала.
— Ты не имеешь привычки спать в лесу, сассенах, — ответил он снисходительно. — Я много спал в лесу, и Стерн тоже. Он сказал, что заметил это и очень заинтересовался — почему.
— И у него есть ответ?
— Скорее не ответ, а предположение.
— О, даже лучше, — пробормотала я сонно.
Он что-то произнес в знак согласия и немного откатился в сторону, пропуская долгожданный воздух между нашими солеными от пота телами. Я могла видеть влажный блеск на его плече и капельки пота среди темных вьющихся волос на груди. Он мягко поцарапал их, произведя тихий приятный шорох.
— Он поймал несколько птиц и запер их в клетках, выложенных промокательной бумагой.
— Что? — я даже проснулась, чтобы посмеяться. — Зачем?
— Ну, не полностью, только полы, — объяснил он. — В середине клетки он поставил тарелку с чернилами, а в ней чашку с зерном, так что птицы не могли поесть, не измазав лапки в чернилах. Потом они прыгали по клетке туда-сюда и оставляли следы на промокательной бумаге.
— Хм. И что он выявил, кроме черных следов.
Привлеченные мускусом нашей разгоряченной плоти, стали прилетать насекомые. Заслышав высокий писк над моим ухом, я подскочила и попыталась прихлопнуть невидимого москита, а потом задвинула марлевый полог, который Джейми отодвинул, когда пошел искать меня. Полог был прикреплен с помощью механизма, сконструированного Брианной, к балке, и распущенный, он укрывал кровать со всех сторон, спасая нас летними ночами от кровожадных орд насекомых.
Я с сожалением опустила марлевую завесу, поскольку ограждая нас от москитов, комаров и прочего гнуса, она также перекрывала часть воздуха и полностью закрывала вид на светящееся ночное небо за окном. Я снова легла уже на некотором расстоянии от Джейми. В то время как естественная печка его тела была очень полезна зимними ночами, у нее были свои недостатки летом. И хотя я не возражала гореть в аду ослепляющего желания, запас чистых рубашек у меня закончился.
— Было много следов, сассенах, но большинство из них находилось в одной стороне клетке. Во всех клетках в одной стороне.
— О, действительно? И что это означало, по мнению Стерна?
— У него появилась блестящая мысль положить возле клеток компас. И оказалось, что всю ночь птицы скакали на юго-восточной стороне клетки, а это направление, в котором они улетают осенью.
— Как интересно, — я собрала волосы в хвост, подняв их от шеи для прохлады. — Но сейчас еще рано для перелетов, да? И они не летают по ночам даже осенью?
— Нет. Но они словно чувствуют неизбежность перелета, его притяжение, и это нарушает их покой. Удивительнее всего, что большинство птиц, которых он поймал, были молодыми и никогда не совершали перелетов, не видели земли своего назначения, и все же они чувствовали это — зов, который не давал им спать.
Я пошевелилась, и Джейми убрал руку с моей ноги.
— Zugunruhe, — произнес он тихо, проводя кончиком пальца по влажному пятну, которое его рука оставила на моей коже.
— Что это?
— Стерн так называл беспокойство, охватывающее маленьких птиц перед длинным перелетом.
— Как переводится это слово?
— «Ruhe» переводится, как неподвижность покой, «zug» — путешествие, и таким образом, «zugunruhe» — это неугомонность, беспокойство перед долгим путешествием.
Я подкатилась к нему, уткнувшись лбом в его плечо, и внюхалась, словно смакуя тонкий аромат прекрасной сигары.
— Eau de home? [266]
Он приподнял голову и с сомнением принюхался, морща свой нос.
— Eau de chèvre, [267]скорее, — сказал он. — Хотя может что-то и похуже. Как по-французски будет скунс?