— И не вставал рано, как я думаю. Именно поэтому я решила, что тебе лучше спать в хирургии. Здесь тебя никто не потревожит, если тебе захочется подольше поспать.
Он рассмеялся.
— Если только я оставлю открытым окно, чтобы Ролло мог свободно выйти наружу. Хотя он, кажется, решил, что и внутри можно славно поохотиться.
Ролло сидел в середине кабинета, подняв морду и уставившись желтыми волчьими глазами на верхнюю дверцу буфета. Из-за нее раздавался низкий рокочущий звук, словно вода кипела в чайнике.
— Я бы поставил на кота, — заметил Джейми, входя в кабинет. — Он очень высокого мнения о себе, этот Адсо. На прошлой неделе я видел, как он гнался за лисой.
— Тот факт, что следом бежал ты с ружьем, конечно, не имеет никого отношения к тому, что лиса удирала.
— Нет, если дело касается этого cheetie, [272]— ухмыльнулся Джейми.
— Cheetie, — тихо повторил Иэн. — Как хорошо снова говорить по-шотландски.
Джейми слегка коснулся руки племянника.
— Я тебя понимаю, a mhic a pheathar, [273]— сказал он так же тихо. — Надеюсь, ты не забыл гэльский?
— ’S beag ’tha fhios aig fear a bhaile mar ’tha fear na mara bèo, — без колебаний выдал Иэн известное высказывание. «Сухопутный человек мало знает о жизни моряка».
Джейми довольно рассмеялся, а Иэн широко улыбнулся в ответ. Его лицо загорело до темно- коричневого цвета, и от носа к скулам тянулась пунктирная татуировка индейцев-могавков, но на мгновение я увидела, как в его ореховых глазах заплясали веселые огоньки, и увидела юношу, которого мы знали прежде.
— Я постоянно повторял в уме слова, — сказал он, и его улыбка немного угасла. — Я смотрел на вещи и говорил про себя: «Arbhar», [274]«Coire», [275]«Skirlie», [276]чтобы не забыть, — он взглянул на Джейми. — Ты же сказал, чтобы я не забывал, дядя.
Джейми мигнул и откашлялся.
— Да, Иэн, я говорил, — пробормотал он. — Я рад, — он сильно сжал плечо Иэна; потом они обнялись, со всех сил ударяя друг друга по спине.
Когда я вытерла глаза и высморкалась, они уже приняли обманчиво небрежный вид, призванный показать, что они не заметили моей женской сентиментальности.
— Я повторял шотландский и гэльский языки, дядя, — сказал Иэн, прочистив горло. — Однако про латынь я не вспоминал.
— Не думаю, что у тебя была возможность практиковаться в латыни, — с улыбкой согласился Джейми, вытирая под носом рукавом. — Если к вам не забредал случайный иезуит.
При этих словах Иэн как-то странно взглянул на Джейми, потом на меня и, наконец, на двери кабинета убедиться, что там никого нет.
— Ну, это не совсем так, дядя, — сказал он.
Он бесшумно подошел к двери, выглянул в коридор и вернулся к столу. На поясе он носил маленькую кожаную сумку, которая, не считая ножа, лука и стрел, составляла его единственную собственность. Он снял ее ранее; теперь он взял ее с полки и, порывшись внутри, вытащил маленькую книжку в черном кожаном переплете, которую вручил озадаченному Джейми.
— Когда я ушел… то есть перед моим уходом из Снэйктауна старая женщина Тевактеньон дала мне эту книжку. Я видел ее прежде; Эмили… — он остановился и кашлянул, потом продолжил ровным голосом. — Эмили однажды попросила из нее страницу, чтобы я мог написать вам записку. Вы ее получили?
— Да, — уверила я его. — Джейми послал ее твоей матери.
— О, да? — лицо Иэна засветилось при мысли о матери. — Это хорошо. Надеюсь, она обрадуется, что я вернулся.
— Без всякого сомнения, — заверил его Джейми. — Но что это? — он взял книгу, приподняв бровь. — Похоже на требник священника.
— Да, выглядит похоже, — кивнул Иэн, почесывая комариный укус на шее. — Хотя это не так. Посмотрите ее, хорошо?
Я пододвинулась ближе к Джейми, заглядывая через его локоть. Там где был вырван лист, торчали обрывки форзаца. Не было титульного листа и никакого печатного текста. Книга, казалось, была своего рода дневником; страницы были заполнены письменами, сделанными черными чернилами.
На верху первой страницы большими неровными буквами были написаны два слова.
Они гласили: «Ego sum». Я есть.
— Значит, ты есть? — пробормотал Джейми. — Вот как, и кто же ты?
С середины страницы рукописный текст продолжался более мелкими и более аккуратными буквам, и в них было что-то странное.
«Prima cogitatio est…»
— «Это первое, что приходит мне в голову», — вслух перевел Джейми.
— «Я есть; я все еще существую. Но там ли? Должно быть, да, потому что я помню. Позже я попытаюсь описать это. Сейчас у меня нет слов. Я чувствую себя ужасно больным».
Маленькие округлые буковки были выписаны отдельно одна от другой, но строки были неровные. Если написанное отражало его состояние, то он действительно был болен.
Аккуратное написание возобновилось на следующей странице; оно стало ровнее наряду с нервами автора.
«Ibi denum locus…»
— «Это то место. Конечно, должно быть то. И также это то время, я уверен. Деревья, кустарники другие. Поляна, которая был к западу, теперь полностью заросла лаврами. Когда я вступил в круг, я видел перед собой большое дерево магнолии, теперь здесь молодой дуб. Звуки другие. Нет никаких шумов транспорта с дороги. Только птицы очень громко поют. Ветер.
Я все еще испытываю головокружение. Мои ноги слабы. Я еще не могу стоять. Я проснулся на некотором отдалении от входа в расселину, где мы соорудили круг. Я, должно быть, полз, так как на моей одежде и руках грязь и царапины. Я лежал некоторое время после пробуждения, слишком слабый, чтобы подняться. Теперь мне лучше, я даже охвачен ликованием. Сработало. Мы смогли».
— Мы? — спросила я, глядя на Джейми с приподнятыми бровями. Он пожал плечами и перевернул страницу.
— «Камень исчез. В кармане только пятно сажи. Раймонд был прав. Это был небольшой необработанный сапфир. Я должен был оставить все, ради других, кто последует за мной».
Мелкая холодная дрожь пробежала по моему телу; кожу на голове закололо, когда мои волосы приподнялись. «Кто последует за мной». Непроизвольно я потянулась и коснулась книги. Непреодолимый импульс. Я должна была коснуться ее, установить контакт с автором этих строк.
Джейми пытливо взглянул на меня. С некоторым усилием я убрала руку, сжав пальцы в кулак. Он мгновение колебался, потом перевел взгляд на книгу.
Теперь я поняла, что удивило меня в письменах. Они были написаны не пером. Написанное пером, даже самым лучшим, было неравномерно по цвету. Темное, где писали пером, только что обмакнутым в чернила, оно светлело и сходило на нет к концу строки. Здесь же каждое слово было написано ровной тонкой линией. Перья так не делают.
— Шарик, — сказала я. — Он писал шариковой ручкой. Мой Бог.
Джейми снова поглядел на меня. Я, должно быть, выглядела бледной, потому что он сделал движение, словно собирался закрыть книгу, но я отрицательно покачала головой. Он с сомнением нахмурился, но вернулся к чтению. Перевернув следующую страницу, он удивлено приподнял брови.
— Посмотри, — сказал он, поворачивая книгу ко мне и указывая на строку. Среди написанных на латыни слов встречались странные длинные слова.
— Язык могавков? — спросил Джейми и поглядел на Иэна. — Эти слова, без сомнения, индейские. Один из алгонкинских языков, да?
— Сильный дождь, — спокойно сказал Иэн. — Это Kahnyen’kehaka [277]— язык могавков. Сильный дождь — это чье-то имя. И другие тоже. Быстрый ходок, Шесть черепах и Говорящий с духами.
— Я думал, у могавков нет письменного языка, — произнес Джейми, приподняв рыжую бровь. Иэн покачал головой.
— Да, они не умеют писать, дядя Джейми. Но кто-то написал это, — он указал кивком головы на страницу, — и если их прочитать вслух… — он пожал плечами. — Это имена могавков. Я уверен.
Джемми смотрел на него в течение долгого времени, потом, не сказав ничего, возобновил перевод.
— «У меня был один из сапфиров, у Сильного дождя — другой. У Говорящего с духами — рубин, Быстрый ходок взял алмаз, а Шесть черепах — изумруд. Мы не были уверены в диаграмме — должны ли мы вписать в круг фигуру с четырьмя сторонами по направлениям компаса или пять, как в пентакле? Но нас было пятеро, поклявшихся кровью, и мы выложили круг с пятью вершинами.