Эмма побледнела, замерла.
– Ты сделаешь очередную глупость, если вмешаешься, – сдержанно заметила Сезинанда.
Но Эмма уже вскочила.
– Платье! Живо!
Ролло и в самом деле накинулся на Бьерна, едва тот начал свои пояснения. Думал ли он когда-либо, что именно его побратим, мальчишка, с которым он рос, сын дворовой девки и невесть кого, друг, которого он любил, которому доверял, станет его соперником!
И когда Бьерн, в своей обычной цветистой манере стал говорить, что Ролло следует не прислушиваться к нашептованиям глупцов и подлецов, а верить своему сердцу, Ролло так и кинулся на него. Схватил железной хваткой за горло, повалил, стал душить, почти с наслаждением наблюдая, как потемнело лицо скальда. Но в следующий миг он сам охнул, отшатнулся, получив сокрушительный удар по почкам, и теперь уже Бьерн, едва переведя дыхание, бросился на него, нанеся удар в челюсть.
С грохотом повалилось тяжелое дубовое кресло, через которое падал Ролло, но тут же, извившись змеей, он ударил Бьерна ногой в живот. Они дрались не на шутку, но ни один не хватался за оружие. С лязгом падали украшавшие стену клинки и миски. Они молотили друг друга кулаками, швыряли, выкручивали суставы, сжимали один другого до хруста в костях. Все это походило на «простой бой», где противники должны убить друг друга голыми руками, и столпившиеся под дверью стражи и прислуга, прислушиваясь к происходящему, так и решили, что конунг решил собственноручно разделаться с соперником, а испуганный Риульф кинулся к покоям Эммы.
Именно в это время Ролло, схватив тяжелую длинную дубовую скамью, замахнулся на Бьерна так, что, не успей скальд отклониться, непременно разбил бы ему голову. Ролло еле устоял на ногах, глядел на друга, отскочившего к нише окна. Все еще тяжело дыша, поставил скамью у стены, сел, откинулся и стал вытирать истрепанным рукавом струящуюся из носа кровь. Оба тяжело дышали. Бьерн тихо ругался, выплевывая с кровью обломки зубов.
– Отродье тролля, ты, Рольв. Я ведь скальд, и лучше бы ты мне глаз выбил, чем зубы.
Ролло тяжело дышал.
– По нашему северному обычаю, я мог бы изгнать Эмму как неверную жену и взять на ложе другую женщину. – Он застонал, ощупывая ребра.
Бьерн осел на пол. Из разбитых губ его сочилась кровь, левый глаз окончательно заплыл.
– Тебе еще следует доказать ее вину. Я же готов опустить руку в котел с кипящим масло или вызвать тебя на судебный поединок, чтобы доказать свою правоту.
– Кажется, поединок и так произошел, – примирительно проворчал Ролло.
Бьерн кивнул, хмыкнул, потом засмеялся. Ролло странно поглядел на него, но через миг тоже хохотал, хотя и морщился от боли в помятых скальдом ребрах. Лишь когда они несколько успокоились, Бьерн уже спокойно стал рассказывать о том, что случилось на охоте: об охотничьем азарте, с каким они с Эммой преследовали оленя, о том, как они заблудились и их застигла непогода, как они искали спасения в песчаном гроте.
– Мы провели вместе всю ночь, и хотя я не клал меж нами обнаженного клинка, в этом не было необходимости, ибо Эмма только и думала о тебе. И пусть меня покинет моя удача, если я лгу.
– А Ригунта?
Бьерн даже не сразу понял, о чем говорит Рольв. Потом засмеялся и сразу охнул, прижав руку к разбитым губам. Ролло отвернулся, скрывая улыбку. Он поверил Бьерну, успокоился да к тому же был слишком утомлен, чтобы продолжать гневаться. Но почему-то подумал о том, как объяснить ситуацию своим людям.
Хотя, разве он не конунг и не волен миловать и карать по своему усмотрению? Он почти не слушал объяснения Бьерна насчет того, как убежала кобыла Эммы, прервав его, сказал, что скальд уже сегодня должен уехать в Гурне, готовиться к празднику Фрея и урожая. Бьерн не возражал. Понял, что гроза миновала.
В этот миг створки двери распахнулись и показалась Эмма. Еще с влажными, собранными в пучок, волосами и факелом в руке.
– Ролло, ты не должен…
Она умолкла на полуслове, глядя на растерзанных, но мирно беседующих мужчин. Перевела удивленный взгляд с одного на другого и расхохоталась. В этом была вся Эмма – гнев, смех и смелость одновременно. Стояла, смеясь, едва не выронила факел.
Однако Ролло не разделил ее веселья. Гневно велел ей отправляться к себе. Она ушла, все еще хохоча. Она совсем его не боялась. Ролло поглядел ей вслед. Она была так дерзка, так красива и так желанна, несмотря ни на что.
Вечером они, как ни в чем не бывало, сидели рядом за столом.
Этим Ролло хотел показать, что признал ее невинность. Но не простил. Он проводил Бьерна, ушел с арабом в малый зал, разглядывал предложенные инженером чертежи осадных башен с таранами. Старался вникнуть в его объяснения, пока действительно не увлекся. А позже увидел под аркой переходов Вибергу. Поманил ее пальцем.
– Ты что-то зачастила в Руан.
Она нервно теребила плетеный пояс своего монашеского одеяния.
– Госпожа никак не хочет принять меня. Епископ отбыл, а Гунхард говорит, что подобный вопрос он не полномочен решать.
Ролло не сразу понял, о чем она. Дело оказалось в Лив.
– Она порочит мою обитель, – не поднимая глаз, сердито твердила бывшая рабыня, а ныне настоятельница женского монастыря Святой Катерины. – Она остается ночевать в сторожке охранников, совсем не слушает меня, не посещает службы. Она дерзка и распутна, а молоденькая послушница, с которой я ее поселила в келье, жалуется, что эта сестра Констанция даже ее пыталась увлечь предосудительными ласками. И помимо этого, она не желает выполнять никакую работу, чем сбивает с пути истинного и других сестер. Она, конечно, девица знатного рода, но когда в стаде поселяется паршивая овца, ее изгоняют.
Ролло с трудом подавил улыбку. Ох уж эта Лив! Он недаром подозревал, что она перевернет весь монастырь с ног на голову. Да уж, монашеского смирения у нее не более, чем у его жены покорности. Недаром Виберга, смущаясь и пугаясь, а пуще всего гневаясь – хотя в данном случае он готов был ее понять – все же осмелилась требовать удаления «сестры Констанции».
Ролло не стал ругать бывшую рабыню за ее придирки к знатной скандинавке. Сказал лишь, что когда уедет, то увезет Лив с собой в Гурне, где тоже вроде бы христианские женщины организовали небольшой монастырь. Виберга, кажется, была довольна, даже сказала, что будет молиться за Ролло и его доброту, но когда уходила, что-то ворчала насчет того, что этой распутнице вообще не место среди невест Христовых.
«Пожалуй, она права… Место Лив…» Он невольно улыбнулся, вспомнив, как соблазнительно обтягивает платье ее бедра, как призывно-туманно мерцают глаза, как соблазнительно белеет шея под темной повязкой облегающего щеки и подбородок темного покрывала. Да, он непременно возьмет с собой Лив в Гурне.
Тут Ролло ощутил прилив оживления, какое-то мстительное торжество и веселье предстоящей интрижки. Ведь он так долго держался от Лив в стороне, хотя она, с ее красотой и чувственностью, такой холодности и не заслуживала. Как и его легкомысленная кокетка-жена не заслуживала верности с его стороны. Да и где это сказано, чтобы мужчина-конунг, правитель не имел права взять на ложе женщину, какую пожелает.
Все последние дни перед отъездом Ролло почти не уделял внимания жене, а при встречах был холоден и даже – во дворце сразу это заметили – не оставался на ночь в ее опочивальне. Он видел, что Эмма нервничает, но был непреклонен. Он должен был показать ей, что выходка с Бьерном так просто не сойдет ей с рук. И когда рано поутру покидал Руан, то даже не попрощался. Это было наказание. Да к тому же, зная эту рыжую фурию, он вовсе не желал скандала с ее стороны, когда она пронюхает, что он взял с собой Лив.
Эмма и в самом деле была поражена неожиданным отъездом Ролло. И хотя его скорые и срочные отъезды были делом обыденным, но все же Эмма так мечтала, что сейчас, когда он выехал с целой свитой и явно надолго, она по праву жены выйдет проводить его с сыном на руках. А так он просто сбежал, тайно, еще затемно, не простившись.
Она бушевала, кричала на служанок, была капризна и зла. Да, они были в ссоре, но простил же Ролло Бьерна, значит, скальд доказал ему их невинность. Ей же муж явно выказывал пренебрежение. Она думала, что это ненадолго, ибо, как и ранее, ловила на себе его долгие пристальные взгляды. Эмма старалась нарядиться в свои самые богатые одежды, натиралась благовониями, зовуще улыбалась ему, а по ночам долго не гасила свечи, ждала. Тщетно. Он проводил вечера со своим богопротивным мусульманином, а потом удалялся ночевать в казармы.