— О! Глядите-ка! Вот Вульф, благородный принц.

У девочки не было куклы, которая изображала бы ее героя, ее живая фантазия дополняла картину. Тараторя и смеясь более оживленно, чем когда-либо, она устроила своим героям воображаемое приключение.

— А потом они жили долго и счастливо, — сказала она, наконец, и, вздохнув, опустилась на траву.

Вульф снова проявил себя как великий герой и спаситель. Не было ничего, что было бы ему не по силам, и Ульрика гордилась, что он был ее отцом. Она знала, что отец любил ее всем сердцем, потому что всегда был рядом. Это была только ее тайна. Мать говорила ей, что Вульф у богини, но ведь Ульрика знает лучше. Много лет назад он пришел к ней в снах и пообещал всегда быть рядом, пока ей это необходимо.

А Ульрике часто не хватало отца. Рани и мама были всегда так заняты, они часто оставляли ее под присмотром чужих людей, и также в этот день, когда ее оставили с Элизабет. И тогда подступало это ужасное чувство брошенности, ненужности, и ей становилось грустно, но каждый раз ее спасал Вульф, который вдруг приходил, говорил с ней и утешал. Вот и сейчас он был здесь, в этом маленьком садике в Иерусалиме.

Ульрика лежала под теплым послеобеденным солнцем, веки ее отяжелели, как вдруг над ее лицом скользнула тень. Она открыла глаза, сказала:

— Ой! — и села.

На садовой ограде сидела ворона. Ульрике показалось, что птица смотрит прямо на нее. Девочка сидела не шевелясь, будто заколдованная. Ворона была священной птицей Одина и, как рассказывала ей мать, покровительницей ее отца.

— Здравствуй, — сказала девочка. — Здравствуй, ворона.

Птица наклонила голову, моргнула, потом расправила крылья и поднялась в воздух.

— Подожди! — крикнула Ульрика и вскочила на ноги. — Подожди, не улетай!

У садовой ограды рос дикий виноград. Его ветви были достаточно крепкими, чтобы выдержать маленькую девочку. Ульрика в одно мгновение перелезла через ограду и помчалась вслед за черной птицей, которая удалялась на фоне голубого неба вниз по переулку.


Александрия!

Оставалось всего несколько дней. Селена спешила по улице, будто могла тем самым ускорить бег времени. В поясе у нее были спрятаны три билета на корабль, которые она купила в порту. И путешествие с караваном в Йорру она тоже уже оплатила. Они отправятся не через два дня, а прямо сегодня вечером. Самое позднее через неделю Селена впервые ступит на землю Александрии, города, в котором выросли ее родители и где Андреас провел свою юность.

Она быстро свернула в переулок, где стоял домик Элизабет. Хорошо бы Рани была уже дома. Им нужно поторопиться, быстро собрать вещи, если они хотят вовремя присоединиться к шелковому каравану, который вечером отправляется к морю.

Когда Селена вошла в дом, Элизабет сидела за ткацким станком и работала над одним из тех красивых платков, которые прославили ее.

Рани еще не вернулась, и Ульрики, к удивлению Селены, нигде не было видно.

— Она в саду, — сказала Элизабет, вскакивая со стула, — через дом она не проходила, а то я бы ее увидела.

— Значит, она перелезла через ограду.

— Но зачем?

Леденящий душу холод пронизал вдруг Селену.

— Куда ведет переулок за домом, Элизабет?

— В этом направлении — тупик, — Элизабет показала рукой, — а в другом он ведет в верхнюю часть города.

Селена бросилась к двери:

— Я иду ее искать. Оставайся здесь на случай, если она вернется.


Ворона будто играла с Ульрикой. Она пролетала небольшое расстояние, потом садилась на арку ворот или на навес, наклоняла голову, чтобы посмотреть на нее, а когда Ульрика приближалась, ворона снова взлетала. Ульрика не знала, куда ее ведет ворона, но не испытывала страха. Ее отец всегда с ней.

Ворона наконец долетела до конца переулка, присела ненадолго на выступ крыши и, когда Ульрика уже почти стояла под ним, взметнулась в воздух. На этот раз она исчезла за крышами.

Ульрика разочарованно смотрела ей вслед. Она повернулась к отцу, которого только она одна могла видеть, чтобы спросить, что ей теперь делать. И тут девочка заметила, что она не одна в переулке. За ней по пятам шла собака.

Ульрика улыбнулась.

— Здравствуй, собака, — сказала она.

Собака остановилась и уставилась на нее. Она чего-то выжидала, и шерсть у нее на загривке стояла дыбом.

— Здравствуй, собака, — сказала Ульрика снова и протянула ей руку. Животное подползло поближе, прижимаясь к земле. И тут Ульрика заметила, что у собаки изо рта идет пена.


Рани была довольна собой. Она пошла на улицу, где располагались банки, и нашла там человека с отличной репутацией. Он взвесил ее золото и серебро на точных весах и оценил ее украшения по их реальной рыночной стоимости, и Рани получила за них кредитное письмо. Письмо было скреплено печатью, а сама печать висела теперь на шнурке у нее на шее — это был агат с выбитым в нем сложным рисунком. Во всей империи не было двух одинаковых печатей. Если она или Селена захотят получить деньги, им придется предъявить письмо и поставить печать на глине.

— Только храни письмо и печать отдельно, — посоветовал этот человек, — одно бесполезно без другого. Если кто-нибудь действительно украдет письмо или печать, ему это ничего не даст. Он не сможет получить твои деньги.

Рани хотела сразу по возвращении отдать печать Селене. Кредитное письмо, свернутое и спрятанное в деревянную трубочку, она оставит у себя.

Мысли Рани обгоняли ее быстрые шаги. Еще так много нужно сделать. Им нужно запастись провизией, спальными циновками, толстыми накидками для защиты от морского холода. У Рани осталось еще несколько монет в кармане. Она знала, что и у Селены было еще немного денег. Достаточно, по ее расчетам, чтобы сделать все покупки и оплатить пребывание в Александрии на каком-нибудь постоялом дворе.

Элизабет, обеспокоенная, стояла у дома, когда пришла Рани.

— Ульрика пропала, — сразу же сообщила она, — Селена ушла ее искать.

Рани удивилась. Это было не похоже на девочку. Она взглянула на крыши домов. Солнечный свет больше не заливал их. День клонился к закату, и улицы Иерусалима уже затихали. Люди отправились домой на праздник саббат, который начинался в этот вечер.

— Я тоже пойду поищу, — сказала Рани Элизабет. — А ты жди здесь. Может быть, Ульрика сама вернется домой.

Рани поспешила в лабиринт узких улиц и переулков в квартале позади дома Элизабет. Она еще не успела далеко отойти, когда увидела ряд небольших амбаров, которые были уже заперты на ночь. На улицы уже опускались сумерки. Рани шла мимо темных арок ворот и закрытых дверей. Вдруг она услышала какой-то звук. Издалека, откуда-то сверху, над крышами, она слышала гул города. Подойдя чуть ближе, она различила более отчетливый, хорошо ей знакомый звук. Ее охватил ужас.

Это было угрожающее рычание собаки.

Она осторожно продвигалась дальше, время от времени останавливаясь, чтобы оглядеться. И чем ближе подходила она к источнику угрожающего рычания, тем более жутко становилось у нее на душе.

Еще пару шагов, и она остановилась у начала маленького бокового переулка. Было уже так темно, что она с трудом могла что-нибудь разглядеть. Но все же она различила собаку. Пена у ее рта блестела серебром. И тогда в конце переулка она заметила Ульрику, стоявшую у стены.

Рани прижала руки к груди, будто так она могла успокоить свое бьющееся сердце. Она открыла рот, чтобы что-то сказать, но в горле у нее пересохло. Она облизала губы, сглотнула и произнесла как можно спокойнее:

— Ульрика, это я, Рани. Не бойся.

— Я не боюсь, — донесся до нее голос ребенка.

— Ульрика, слушай меня внимательно. Не делай резких движений. Медленно обернись и посмотри, нет ли поблизости выхода из переулка.

— Нет.

Рани закрыла на мгновение глаза. Это тупик. Чтобы выйти, Ульрике нужно пройти мимо собаки.

— Ульрика, — снова заговорила она, — собака больна. Она не понимает, что делает. Мы должны быть очень осторожны. Понимаешь?

— Да.

— Тебе нельзя двигаться, Ульрика. И не смотри ей в глаза. Она этого не любит. Смотри в сторону.

Рани лихорадочно соображала. Если она пойдет за помощью, то потеряет драгоценное время. Если позвать на помощь в надежде, что ее услышит какой-нибудь прохожий, это может напугать собаку и она на кого-нибудь бросится. Что же делать? — думала она. Что же мне делать?