– Крепкие…
– Это ничего, я привыкла. Огня?.. Спасибо, Северьян. Где дети?
– Спят в соседнем купе.
– Вы и Наталью все-таки взяли с собой?
– Разумеется. Это было Ванькиным условием. И к тому же после вашего фельетона ей просто некуда идти. Не к благодетелю же назад? Воображаю, что скажет мадам Севостьянова…
– Да, это так, – серьезно согласилась Ирэн, взяв наотлет папиросу и глядя на Владимира в упор черными блестящими глазами. – Что вы намерены делать в Москве, Владимир Дмитрич?
– Ничего. Вернее, зайду к некоторым знакомым и сразу уеду в имение.
– Что будете делать с детьми?
– Еще не знаю. Разберемся. Ваньке хорошо б продолжать ученье, хотя бы пока в той же церковно-приходской. Наташке нужно думать о будущем младенце… да и в имении дела найдутся.
– Не хотите ли остаться в столице?
– Право, не думал об этом. Мне там, собственно, нечего делать.
– Но вы ведь журналист…
– Шутите, Ирэн? – невольно рассмеялся Владимир. – Я такой же журналист, как актер, как матрос, как портовый грузчик… Так сложилась жизнь, что всем пришлось заниматься понемногу. О карьере борзописца я никогда не помышлял.
– И напрасно, – пожала плечами Ирэн. – У вас такая интересная жизнь, вы столько видели… Если бы вы только согласились показать мне ваши записки…
– Право, там в самом деле нечем хвастаться. Обычные личные записи, – отшутился Владимир. – А костромскую газету с моим дебютом мы с Северьяном благополучно скурили еще год назад. Идите отдыхать, Ирэн. У вас был трудный день, и ночь вы не спали.
– Да, да, верно… – растерянно сказала девушка, видимо, только сейчас вспомнив о своей бессонной ночи. Папироса в пальцах Кречетовской еще дымилась. Ирэн рассеянно загасила ее о каблук сапожка и, не попрощавшись, вышла из купе.
– Владимир Дмитрич, не гневите бога, – вполголоса произнес Северьян, когда легкие шаги журналистки полностью заглушились перестуком колес. – Нельзя так с женщинами обращаться, ей-богу, не по-человечески это.
– Вот тебя только позабыл спросить…
– Позабыли – значит, спросите! – отрезал Северьян. – Такая барышня шикарная, просто глаз радуется! Да забудьте вы уже за Софьей страдать, не ваша, бросьте! Так вышло, что теперь… Ну, коль не желаете, я сам тогда…
– Слушай, я тебе морду все-таки набью! – рассвирепел Владимир. – Опять начинается?! Ты хоть какие-нибудь края видишь, паршивец?! И если ты, сукин сын, хоть на шаг к Кречетовской подойдешь, я тебя просто пристрелю! Мало тебе того, что…
Владимир вовремя осекся, но Северьян, очевидно, тоже вспомнил о Маше. Его физиономия потемнела, и он огрызнулся – зло и уже без всякой скабрезности:
– Очень прямо надо!.. Я и помолчать могу. Только и вы уж не дурите… Такие бабы на дороге не валяются, дело вам говорю.
– Спи, – коротко велел Владимир, отворачиваясь к окну. Ответа не последовало, и, обернувшись через некоторое время, он с облегчением увидел, что Северьян в самом деле заснул – так, как он делал это всегда, быстро и крепко.
Черменский вздохнул, взял со стола папиросы и вышел из купе. В тамбуре вагона Владимир закурил и, выпустив струю дыма, уставился в черное окно.
Наверное, не стоило так говорить с Северьяном; тем более что он был прав. Мысли о Софье Грешневой в самом деле следовало выбросить из головы, и Черменский знал, что приложил бы для этого все усилия – если б только мог понять, что произошло. Анна во время их августовской встречи в Москве уверяла Владимира, что Софья очень долго ждала его писем и его самого. Если это правда, то что, черт возьми, случилось? Почему Софья не получила ни одного его письма? Откуда взялась записка, якобы присланная им, Владимиром, в которой он отказывался от всяких встреч с ней? Почему Софья так внезапно уехала из Ярославля, бросив начинающуюся блестящую карьеру актрисы? Почему, наконец, выбрала в спутники Мартемьянова, из-за страха перед которым год назад кинулась в реку?! Что знала обо всем этом Маша? Вопросов было много, ответов – ни одного. И получить их не у кого. Хотя объяснение случившемуся напрашивается само собой. Они с Софьей были знакомы лишь одну ночь. Не могла же девушка полюбить его за такое короткое время… Анна, правда, утверждала обратное, но, наверное, она ошибалась, женщины часто романтизируют действительность и готовы что угодно принять за любовь… А вот он, Владимир, умудрился вляпаться всерьез, и до сих пор, больше года спустя, в памяти живы и четки воспоминания о той холодной ночи, об обрывистом береге Угры, о девушке, вытащенной им из ледяной воды, о зеленых, полных слез и отчаяния глазах, которые все еще видятся ему по ночам. Чем взял Софью Мартемьянов, как она могла решиться уехать с ним?.. Неужели дело в деньгах, как сказала когда-то Маша? Признать это было бы легче всего, но что-то в глубине сердца Владимира никак не желало мириться с таким простым объяснением. И та же Маша в своем последнем письме, которое сейчас лежало вложенным в его записную книжку, говорила о том, что Софья любит его, и о какой-то собственной вине… Но что теперь пользы строить предположения, мучиться, думать? Что он, Владимир, знал о Софье, о ее мыслях, мечтаниях, о ее душе? Что было между ними, кроме долгого ночного разговора возле костра? Даже поцеловать Софью ему ни разу не пришлось… Прав Северьян: ничего не вернуть. Владимир никогда не узнает, что творилось в сердце Софьи, отчего она не ответила на его письма, и какая нить связала ее с Мартемьяновым и надолго ли. Нужно перестать думать о зеленоглазой девушке с темными кудрями, ворвавшейся однажды дождливым вечером в его душу и до сих пор не покинувшей ее. Нужно перестать… Да. Если бы еще только знать – как…
Два часа спустя, когда весь вагон уже спал, к дверям купе, которое занимали «братья Черменские», приблизилось привидение в длинном макинтоше, со свечой в руке. Оно передвигалось очень ловко, бесшумно ступая узкими босыми ногами и шепотом ойкая, когда воск свечи капал ему на пальцы. Дверь купе, к радости привидения, была не заперта, и оно осторожно проскользнуло внутрь. Прикрыв ладонью огонек свечи, осмотрело двух спящих мужчин. Медленно прокралось к столику и аккуратно взяло с него потрепанную кожаную записную книжку. Перелистало, удовлетворенно вздохнуло, спрятало ее под мышкой и уже шагнуло было к двери, когда с одного из диванов поднялась всклокоченная голова. Ровным, слегка насмешливым шепотом Северьян поинтересовался:
– Дверью промахнулись, барышня?
Ирэн (это, разумеется, была она), опустив свечу, молча, без страха посмотрела на парня. С минуту, казалось, думала о чем-то. Затем жестом пригласила Северьяна выйти из купе. Тот без единого звука вскочил на ноги и босиком пошлепал в коридор. Владимир на диване напротив даже не шевельнулся.
– Как тебе удается так спать? – почти восхищенно спросила Кречетовская, глядя в скуластое лицо Северьяна. – Ведь ты спал, не правда ли?
– Вполглаза… Привык.
– И что, даже после сильной усталости?..
– Подыхать буду – а проснусь, жисть такая моя, – объяснил Северьян. Почесав обеими руками встрепанные волосы, усмехнулся: – Вы мне зубы не заговаривайте, барышня. Чего нужно-то было?
– Только вот это, – ответила Ирэн, показывая записную книжку. – Северьян, милый, я понимаю, что так поступать непорядочно, но… другой возможности у меня не будет. Я должна знать…
– Чего это вам знать понадобилось? – разом напрягся Северьян.
– Как можно больше о… Владимире Дмитриче. Мне кажется, ты понимаешь, что я имею в виду.
Северьян поскреб затылок, проворчал:
– Скорая вы какая… Ну а ежели ему того не надобно?
Кречетовская пожала плечами и слабо улыбнулась.
– Что ж… Значит, завтра Владимир Дмитрич выскажет мне все, что думает о моем воспитании… вернее, о его отсутствии… и прервет наше знакомство. В любом случае он ничего не потеряет, верно?
– Хм… Ну, верно, – неуверенно подтвердил Северьян.
– Так позволь мне прочесть это, – решительно сказала Кречетовская, кладя маленькую ладонь на его плечо. – Надеюсь, мне удастся вернуть книжку на место до… вашего пробуждения. Если же нет… Клянусь, Северьян, я все возьму на себя. Буду уверять, что ты спал, словно владимирский тяжеловоз…
– Поверит он вам, как же, – мрачно буркнул Северьян. Он все еще колебался, переводя узкие глаза с лица девушки на кожаную книжку, которую она сжимала в руке. Ирэн молча ждала, без жеманства, без заискивания, прямо глядя в его лицо. Наконец, Северьян шумно вздохнул. Медленно выговорил: